Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

Герцог сейчас же сказал князю:

— Милый тесть, мне надо поделиться с вами любопытными наблюдениями…

— Любезный герцог, — отвечал князь, испугавшись ученых сообщений зятя, — к несчастью, у меня нет ни минуты свободной, а то бы я сильно побранил вас. Вы одичали; вот уже три дня вас не видать совсем. Ради Бога, станьте общительней, бросьте насекомых и обратите внимание на людей.

И князь удалился. Герцог пожал с состраданием плечами и пошел к своим милым жукам. Дюкормье же отправился к Марии Фово.

XXVIII

В магазине Дюкормье застал Жозефа одного за конторкой. Жозеф смутился и казался очень недовольным приходом друга. Анатоля поразил такой холодный прием, но он сделал вид, что не замечает, дружески протянул Жозефу руку и сказал:

— Здравствуй, мой друг. Как здоровье твоей жены?

— Жена у своей матери, — ответил сухо Жозеф и не взял протянутой руки.

— Что с тобой? Ты странным образом принимаешь меня.

— Потому что не умею притворяться.

— В чем притворяться?

— Слушай, Анатоль, я не так умен, как ты, но у меня есть здравый смысл и он говорит мне, что ты нехорошо поступаешь и для себя, и для друзей. Но я еще не совсем тебя разлюбил, и поэтому мне неприятно видеть тебя.

— Ты меня удивляешь. Откуда такая перемена? Скажи откровенно, может быть, я как-нибудь обидел тебя? Но я не знаю — чем.

— О, ты обижаешь друзей и отлично знаешь, чем обижаешь.

— Каким образом? Когда?

— Позавчера я обедал у Бонакэ. Тебя ждали весь вечер. Мы все радовались, что ты решил переменить жизнь. Жером нам рассказал, как ты дал честное слово поселиться возле него. И ты не сдержал слова. Твой образ жизни приведет тебя к очень плохому. Конечно, ты свободен делать, как хочешь, но и твои истинные друзья свободны избегать тебя, раз не могут заставить тебя жить иначе.

— Милый ты мой Жозеф, твои слова не обижают меня; они доказывают расположение, и я стою его. Знаешь ли ты, почему я не сдержал слова перед Жеромом?

— Не все ли равно — почему? Ты солгал, и это очень дурно. Жером огорчился до слез.

— Нет, не все равно — почему, и в особенности для тебя. Если я солгал, как ты выражаешься, то в твоих же интересах.

— В моих интересах?

— Да, так как дело касается самого для тебя дорогого на свете. Слышишь, Жозеф: самого дорогого!

— Не знаю, Анатоль, что ты хочешь сказать. Самое дорогое для меня на свете… Что же такое? Мария!

— Ты прав, думая так, мой друг. Твоя жена — сокровище, а сокровища…

— Ну, кончай же! Что сокровища?

— Порождают завистников.

— Завистников? Как? Завистников? — повторял Фово с возрастающим удивлением.

— Увы, мой друг, это так.

— Постой, Анатоль. Я не знаю, что ты хочешь сказать. Если ты шутишь, то предупреждаю, что даже от тебя не потерплю подобной шутки. Я уважаю Марию не меньше, чем люблю ее. И если бы ты имел несчастье…

— Жозеф! Ты меня не понимаешь. Посмотри на меня: разве я шучу?

— В таком случае, объяснись; ради Бога, объяснись! Не знаю — отчего, но у меня сердце не на месте.

— Я оказал бы тебе большую услугу, Жозеф, но могу это сделать с одним условием.

— Услуга с условием? И ты называл себя моим другом?

— Без этого условия я не могу быть тебе полезным.

— Ну, какое же условие?

— Дай мне честное слово ничего не говорить Бонакэ из того, что я тебе открою.

Фово посмотрел недоверчиво и сказал:

— Значит, что-то нехорошее, если нужно скрывать от Жерома.

— Дело идет о том, чтобы предупредить большие несчастья, — отвечал Анатоль очень серьезно.

— Большие несчастья? И это касается Марии?

— Да, но чтобы помешать тому, чего я опасаюсь, необходимо все скрыть от Жерома. Он даже не должен знать, что мы теперь виделись с тобой.

— Никогда я не стану лгать своему лучшему другу; никогда не стану притворяться перед ним.

— В таком случае, прощай, Жозеф.

— Нет, ты не выйдешь отсюда не объяснившись, — вскричал Жозеф с почти угрожающим видом. — Нельзя, видишь ли, прийти, заронить тревогу в сердце, а потом уйти не объяснившись. Я сказал тебе, что для меня нет ничего дороже Марии. Ты ответил, что я прав, потому что она — сокровище, а сокровища возбуждают зависть. Это твои собственные слова. Тут что-то кроется, я ведь не идиот, могу понять!

— Кроется большая услуга, которую я могу оказать тебе, но надо, чтобы ты скрыл от Жерома. Я Жерома люблю по-прежнему, как лучшего, благороднейшего человека. Я огорчил его, но, повторяю, мое расположение к тебе — единственная причина, почему я обманул Жерома.

— Ты видишь, Анатоль, у меня выступает холодный пот на лбу при одной мысли, что Марии грозит опасность, — сказал бедный Жозеф, весь охваченный тревогой и мучительным любопытством. — Прошу тебя, не пользуйся своим превосходством. Ты и так прекрасно знаешь, что по уму и способностям я перед тобой дурень. Неужели тебе нравится мучить меня? Неужели ты подобьешь меня поступить нехорошо с Жеромом? Боже мой! На твоей стороне все выгоды: ты знаешь, чего хочешь, а я-то ведь не знаю этого. Ты заставляешь меня тревожиться за Марию и этим путем сделаешь со мной все что угодно. Не вынуждай обещания заранее, потом я могу раскаяться в нем; а тебе известно, я не даю слова попусту… скорей умру, чем не исполню его.

— Дорогой, милый Жозеф, — ответил Анатоль, пожимая ему руку, — если бы дело шло только о тебе, я бы не требовал, чтобы ты скрыл все от Жерома; но…

— Ладно, Анатоль, я больше не могу выносить подобной муки. Обещаю все, что тебе угодно, только успокой меня. Клянусь честью, все скрою от Жерома, даже наше свидание. Говори, ради Бога, говори!

— Слушай, Жозеф. Я действительно хотел бросить посланника и уйти из общества, где мной пренебрегали.

— Но Мария? Мария?

— Потерпи немного. Я только хотел исполнить последнее поручение посланника и отправился к одному князю передать письма.

— Но Мария?

— Пришел к нему… Ты помнишь, на балу в Опере вас все преследовало домино?

— Помню. И что же?

— Ты не знаешь, что это домино сошло вниз вместе с нами, и пока ты ходил за пальто, а я оставался с твоей женой, домино долго смотрело на нас.

— Дальше, дальше!

— Князь, которому я передал письмо, и есть это домино.

— Но при чем же тут Мария? — возразил наивно Фово. — Ты говорил, что дело касается Марии.

— Оно и касается ее. Если князь так упорно ходил за твоей женой, значит…

— Что значит?

— То, что он влюблен в нее.

— Как! Увидел один раз на маскараде и уже влюблен?

— Он видел ее здесь, в магазине. Он уже давно почти каждый день проходит мимо и останавливается перед окнами.

— A-а! Он проходит мимо и останавливается каждый день! Но как ты узнал об этом?

— Потому что он сам мне сказал.

— Этот князь?

— Да.

— Но почему он это сказал тебе, именно тебе?

— Он узнал меня, так как видел рядом с твоей женой в Опере.

— A-а! Как узнал тебя, так сейчас же, ни с того ни с сего, и объявил, что влюблен в Марию?

— Напротив, он сказал это по поводу кое-чего.

— По поводу чего же?

Анатоль помолчал с минуту и ответил:

— Жена тебе не говорила о некоторых предложениях?

— О каких предложениях?

— Которые ей сделали в тот день, когда ты был дежурным и когда я обедал у вас?

— Позавчера?

— Ну да.

Фово побледнел.

— Анатоль, берегись! Что ты хочешь сказать? — вскричал он.

Потом он упал в кресло, закрыл лицо руками и прошептал:

— Боже мой! Боже мой! У меня кровь леденеет. Что же все это значит?

— То, что твоя жена — самая лучшая, самая нравственная из женщин. Это значит, что ты должен удвоить свою нежность, уважение к ней, потому что она устояла перед искушением, которое соблазнило бы менее возвышенные сердца. О, Жозеф! Что за благородное, что за достойное создание — твоя Мария. Как она любит тебя! Ты должен гордиться такой женой.

При этих словах, произнесенных Дюкормье горячо, убежденным тоном, Фово вдруг поднял голову, посмотрел на друга и сказал: