Алексей Разин - Изяслав
А затем он приступил к врачеванию, он спасал людей из её жестоких объятий, он заставлял десятки раз отступать неотвратимую. И тогда-то к нему пришло спокойствие старого бойца.
И вот оказывается, что таким же спокойствием обладает другой человек, не читавший мудрых книг. Как оно пришло к нему? Где взял он эту мудрость и эту силу?
От раздумья Мака отвлёк стук. Это Верникрай захотел напиться и выронил крынку из ещё не окрепших рук. Лекарь нагнулся, поднял черепок. Что-то вспомнив, спросил у Славяты:
- Выполняешь ли ты, что я наказывал? Кипятишь ли воду?
Славяте стало неловко. Он совершенно забыл об указаниях лекаря кипятить воду, которую даёт пить больному, так как не понимал, зачем это нужно.
Мак догадался об этом по его растерянному виду.
- Тот самый Ибн Сина, с помощью которого я спас твоего друга, сказал он, - учит и предостерегает против невидимых существ, обитающих в воздухе и воде и вызывающих некоторые заболевания. Прославленный Ибн Сина их никогда не видел. Но он наблюдал, что болезни иногда передаются от одного человека другому не только через прикосновение, а и на расстоянии либо через питьевую воду. Он говорил мне: "Путём долгих наблюдений и догадок я пришёл к выводу, что невидимые существа, наподобие мельчайших злых духов, населяют воздух и воду".
- Духов? - перебил его Славята. - Так и ты веришь в Бога?
- О да! - откликнулся Мак. - Я верю в богов. Но мои боги - не Аллах и не Христос...
Он долго рассказывал кожемяке и древосечцу о своих богах, давших человеку разум. Мак видел, как внимательно и с возбуждением слушают его слова эти люди. Да как им не запоминать каждое его слово, когда только что он вернул одному из них жизнь и одолел святого игумена. Значит, могущественны и благодатны его боги. Вера в своих богов и торжество победы над игуменом опьяняли лекаря, он вырастал в собственных глазах, он поднимался всё выше и выше, головой достигая туч, охватывая руками землю. Есть ли наслаждение большее, чем это? Славята, исподтишка наблюдавший за взволнованным лицом лекаря, пересел поближе и положил руку на плечо Маку:
- Ежели что не так сказал, не возымей обиды. Богов много разных. Твои, видать, благодатны.
5
Верникрай выздоравливал. Помощь лекаря уже не требовалась. И всё же Мак часто навещал новгородца. Ученику Ибн Сины полюбились беседы с киевским кожемякой и дерзким древосечцем. И сами эти люди пришлись ему по душе. Было в них что-то родственное ему, мощное, мудрое, великодушное. И вместе с тем было то, чего недоставало Маку, - простота.
Славята и Верникрай также с удовольствием слушали витиеватые рассказы лекаря. От него они узнали о многом: о заморских диковинках, о разных обычаях и законах.
Всех троих сближала общность характеров и ещё больше - разность.
На дворе стоял березол - март, было холодно и сыро. Мак любил сидеть у печи, приворожённый игрой огня. Он смотрел, как вытягиваются длинные языки, загибаются, свиваются в красные кольца, опять взвиваются, трепещут и устало меркнут, оставляя после себя лишь серый пепел. Маку вспоминались горячие слова Верникрая: "Ты мне брата родней". Он не сомневался в искренности новгородца. Вот у него и появился брат...
Лишь восемь лет прошло по возвращении Мака на родину. Разбойники захватили его на пути из Хамадана в Бухару. Мака продавали за бесценок на торжище. Покупатели подходили, ощупывали его мускулы, с сомнением причмокивали языками и отходили. Никто не подозревал, что в тщедушном теле таится могучий дух.
И вдруг на торжище появились новые купцы. У Мака гулко - до тошноты забилось сердце при виде высоких русских шапок с собольей опушкой. И впервые за всю долгую жизнь в рабстве из глаз лекаря потекли слёзы. Он не мог говорить, порывисто шагнув, он обхватил своими слабыми руками широкие плечи купца, прижался к его груди. С удивлением глядели купцы на худого смуглого человека, а он бормотал:
- Меня... Меня... Возьмите на родину...
Купцы сжалились над Маком. Они купили лекаря, привезли в Киев и здесь продали князю.
Он снова увидел русские леса, о которых мечтал в Бухаре, - осенние леса с их разноцветным увяданием, грустным и чистым, с шелестом сухих листьев, с гомоном птиц, улетающих в тёплые края. Он снова напился воды из Днепра - пригоршнями - так, как мечтал под знойным солнцем у ласковых бухарских водоёмов. Почувствовал вкус речной воды, похожий на вкус рыбы и свежих овощей, - и она ему показалась сладкой.
Он слышал вокруг звонкий родной говор, и все лица людей казались ему добрыми и милыми. Он получил всё, о чём мечтал вдали, и всё же старые сомнения не покидали ученика Ибн Сины. Маку казалось, что страшнее всякого горя - бессмыслие жизни. Ведь горе, пусть самое тяжкое, можно развеять, с бедой, самой страшной, можно бороться. Но бессмыслие жизни пока неодолимо. Сколько бы человек ни наполняли шкатулку жизни, она всё равно окажется пустой. Как сказал Гиппократ: "Начало всего едино, и конец всего един, и конец, и начало - одно и то же".
Мак теперь знал: мысли человека не умирают, душа не умирает... А тело? Может быть, и тело не умирает, лишь обретает иную оболочку? Ибо откуда у этого корня очертания человеческой ноги, а у той берёзы - девичий стан? Он вспомнил Славяту, его слова о смерти и его спокойное бесстрашие. И внезапно лекарь понял ясно, как никогда прежде: кожемяке нечего страшиться смерти, растворения. Ведь он всегда чувствует себя крупицей чего-то, чьей-то каплей, частицей.
Капля не исчезнет, пока не исчезнет море. Крупица земли не умрёт, пока не умрёт земля.
А он, Мак, - тоже капля - смеет вопрошать море: зачем я? Он - крупица - вопрошает землю: зачем ты? И даже само своё сомнение он спрашивает: откуда и куда ведёшь?
В доме Славяты шёл оживлённый разговор. Хлебник Окунь рассказал о слухах, распускаемых тайными слугами Всеслава:
- Говорят, князь Всеслав хочет блага люду. Если освободим из поруба да поставим княжить в Киеве, он многие выгоды даст. Думаю - правду молвят.
- Пока в порубе - благо обещает, княжить начнёт - всех к рукам приберёт, - ответил Славята.
Михаил Молот не согласился с соседом:
- Приберёт к рукам после, а сначала людей задобрит, чтобы за ним шли.
- Задобрит бояр, а нас придавит, - твердил кожемякский выборный. Кому мёд, а кому и плеть.
- Разве человек не может прежним остаться? - удивился Окунь. - Разве благодей в порубе не может за княжьим столом благодеем остаться?
- Не может. Иная жизнь - иной и муж.
Михаил Молот поддел Славяту:
- Выходит, если бы ты, друже, стал тысяцким или сотским, забыл бы о своих сподвижниках?
Славята задумался, медленно проговорил:
- Всё может статься... И правда тонет, когда золото выплывает.
И, раздражённый непонятливостью Окуня, сказал грубо и резко:
- Говорят - праведный, честный муж. А и за честью глаз нужен. И праведность без понуканья не живёт. Все - люди. И у праведника имеется пасть!
Михаил Молот не унимался. Он подмигнул Верникраю и опять спросил у кожемяки:
- Что ж, и ты спелся бы с боярами в тепле да в сытости?
- Не только для себя старайся, но и про людей не забывай, - сурово ответил Славята.
- Люди и напомнить могут. В Новгороде у нас память властителям прочищают частенько, - вставил своё слово Верникрай.
Все засмеялись. Древосечец, как большинство новгородцев, вместо "ч" говорил "ц", и его последние слова прозвучали так: "процисцаем цастенько". Славята словно невзначай прикоснулся к заушному шраму-памятке, заметил лукавую улыбку Молота и, насупясь, согласился с новгородцем:
- Напоминать о себе надо. Память у людей коротка.
6
Изяслав-дружинник вернулся с княжьей охоты. Только поставил Сиверка в конюшню, как подбежал один из воинов:
- Брат твой приезжал, сказывал - мать помирает.
Изяслав оседлал коня, помчался во весь опор. Слышалась брань прохожих, предостерегающие, а то и злобные выкрики. Всадник ничего не слышал. "Только бы поспеть к ней, только бы поспеть, и спасу её, от хворости прикрою", - думал отрок. В эти минуты ему казалось, что главное застать мать в живых, и всё будет хорошо. Да, он был плохим сыном. Но не настолько, чтобы милосердный Господь не внял его молитве. "Господи, помилуй, - беззвучно молился Изяслав. - Господи, Ты знаешь, роднее матери у меня никого нет..."
Воин мчался мимо горы Киселёвки. Впереди блеснул изгиб речушки. Всадник, выигрывая время, направил коня прямо в воду. Сиверко захрапел, но подчинился. Брызги полетели в лицо Изяславу, немного освежили. Конь пересёк неглубокую речушку и выкарабкался на берег.