Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
– Некем мне тебя заменить, – затосковал Мономах, внимательно выслушав рассказ.
– Найдутся храбры, – обнадежил княж муж. – Одного такого видел прошлым летом. Да я тебе рассказывал про него…
– Эх, Душило, – пуще грустил Владимир Всеволодич. – Русь строить надо, верно вчера Нестор говорил. А она как нравный жеребец из рук выдирается.
– Упрись в землю, князь, и держи крепче.
– Сам бы попробовал, – вырвалась у Мономаха внезапная обида.
Он стегнул коня плеткой и ускакал вперед дружины. Душило, напротив, придержал свою кобылу, отыскал глазами Нестора и молча пристроился подле. Вспомнил наказ князя и стал исполнять молитвенное деланье.
Через седмицу вдвоем пришли к славной Печерской обители.
ЧАСТЬ II. ГОРИСЛАВИЧ
Год 6604 от Сотворения мира,
от Рождества Христова 1096-й.
1
В княжьем тереме суета и переполох. Ключник, бледный, трепещущий, наводит страх и ужас в челядне и на поварне. Гриди попарно застыли у почестных дверей, украшены выданным из казны дорогим оружием. Девки-холопки, обретя внушение от самого князя, ходят красные до ушей, с няньками-кормилками вертятся вокруг княжьих дочек, моют, причесывают, наряжают, растирают, белят, румянят, одевают в златокузнь. Вдовая княгиня, белее ключника, заглядывает в светелки внучек, молвит недовольное слово и задумчиво грядет обратно. В торжественной палате, обитой паволоками, застеленной коврами, Святополк Изяславич ласково беседует с немецкими послами.
Германский император Генрих в третий раз задумал взять Русь в союзницы, породниться брачными узами. Из стран заката не один десяток лет приходила молва: Генрих-де воюет с латынским епископом, римским папой. То одолевает папу, то кается перед ним в ветхом рубище и босым на морозе, то вновь выходит на брань, завел даже собственного римского папу. Но крепко сродниться с русскими князьями у него не получалось – то ли Господь был против, то ли Генрих выбирал не тех князей. Черниговский Святослав Ярославич, взявший в жены племянницу императора, вскоре помер, Ода с княжичем на руках спешно отбыла в немецкую землю. Спустя десять лет туда же прибыла для помолвки с маркграфом Штаденским дочь великого князя Евпраксия Всеволодовна. Три года юная княжна входила в возраст невесты и обучалась латынству под присмотром монахини Адельгейды, сестры императора. А затем в один год умер маркграф и стал вдовцом Генрих. Злые языки не посмели связать обе смерти, хотя и болтали исподтишка о кровосмесительной связи Адельгейды с императором. Год спустя киевский князь прислал благословение на брак дочери. Евпраксия, приняв также имя Адельгейды, сделалась немецкой королевой и императрицей Священной Римской империи.
Радость Генриха была не долга.
Византийский император Алексей Комнин посчитал, что оный брак является нарушением древнего изречения: позволенное Юпитеру не позволено быку. Византия могла вести переговоры с латынской империей и заводить речь о военном союзе. Вчерашним варварам с Руси такая вольность не пристала. В Киев отправилось уязвительное послание, охладившее приязнь князя Всеволода к новоиспеченному зятю. Генрих, в свой черед, до того охладил страсть к молодой жене, что стал предлагать ее своим придворным.
Нынче посольство немецкого государя сватало дочь нового киевского князя.
В большой, жарко натопленной палате собрались бояре для совета и софийское духовенство для благословения. Князь на высоком кресле вперил взор в послов, усаженных для чести посреди палаты, в кресла поменьше и попроще. Имена у послов невыговариваемые, но ради знатного сватовства можно и приноровить язык – графы Лютпольд Вольфратсхаузен и Оттон Орламюнд. Одеты на латынский, конечно, манер – верхняя рубаха с короткими рукавами, а порты узкие, обтягивающие, на Руси над такими только смеются.
Святополку усладительны речи послов, длинно излагающих нужды германского императора.
– Королева Пракседис, в истинной вере именуемая Адельгейд, не оправдовала упований христианнейшего короля Генриха, – частил толмач, глядя в рот говорившему, – ибо от прирождения имеет нрав неблагочестный, злоумышленный и прелюбодеянный.
Дружина и духовенство, слышавшие это впервые, ахнули от изумления.
– Принявши от благочестивнейшего короля Генриха великие почести и любовь, королева Адельгейд скоро объявила свой истинный нрав, пойдя в блудодействия с подданными короля и породив от одного из них дитя, коего наш христианнейший государь не посмелился опознать своим наследником. Желая пресекать злоречивую молву, назвавшую Адельгейд королевской блудницей, и повести супругу к раскаянию, король Генрих повелел держать ее на запоре и наставлять в христианских добродетелях. Но она изыскала путь бегства, соблазня сына короля молодого Конрада и уклоня его на враждебность с отцом.
Софийские клирики удрученно качали головами в скуфьях и камилавках. Бояре глухо роптали на княжну-потаскуху, осрамившую Русь.
– Злоумыслив против мужа, Адельгейд бежала к римскому папе и хитростно обманула его, очернив мужественного короля Генриха в немысленных преступлениях и насилиях над нею. Поверив неверной жене, папа позвал церковный собор, где она вновь сделала клятву в своей невинности и злодеяниях супруга. Ее брак с христианнейшим королем Генрихом был развержен папой, а сама Адельгейд избавлена от всякого наказания за ослушание и непокорность мужу. Вот та причина, с которой король Генрих послал нас на Русь, ибо он не хочет из дурного нрава Пракседис рвать родство и дружбу с такой громадной и могучей державой, как ваша.
Оба посла, шаркнув ногами по полу, слегка переломились в пояснице и приложили руку к сердцу. Распрямившись, по-совиному уставились на князя.
Святополк Изяславич обвел очами бояр и попов, будто говоря: всем ли теперь ясно, какова из себя Мономахова сестрица? Из-за нее, блудницы вавилонской, князь Всеволод выгнал его, Святополка, из Новгорода, когда возомнил себя самодержцем Руси, породнившись с немцем. Но теперь-то наконец прожженный Генрих выбрал в родню правильного князя.
– А спроси их, князь, вот о чем, – выступил от дружины, утрясавшей в головах новости, боярин Иван Козарьич. – Пожелает ли их христианнейший Генрих, чтоб ты прислал ему войско для войны с его мятежными князьями и латынским папой? Доходят до нас вести, будто положение его нынче незавидное, утесняют христианнейшего со всех сторон. Не оттого ли такая спешка с новым сватовством?
Святополк велел толмачу перевести. Послы выслушали, снова шаркнули и поклонились.
– Дошедшие до вас вести являются опоздалыми, – затараторил толмач. – Мужественный король Генрих выпрямил свое положение, сойдясь в мире с одним из бывших и злостных своих врагов графом Вельфом. Ныне ему ничто не грозит и в оказании сильной помощи с Руси нет причины. Он желает взять в жены дочь великого князя из расположенной любви и постоянной дружбы к вашей державе.
Святополк, улыбаясь послам, хлопнул в ладоши. Ключник, ждавший за дверьми, потрусил в девичьи светелки. Девки-холопки, оправив напоследок наряды княжон, повели их под руки, чтоб не запинались со страху, на смотрины.
Старшая пухлощекая Анна бормотала без перерыва: «Ой, Господи, умру! Ой, умру». Младшая Сбыслава шла, надувшись, – заранее знала, что не ее выберут, ибо к двенадцати годам еще не нарастила округлых телес ни спереди, ни сзади, ни в боках, а у толстой Янки всего этого вдоволь. К тому же пятнадцатилетнюю можно сразу вести под венец. Разве Генрих дурак, чтобы ждать еще два или три года? Самому-то – сорок пять небось, сказывают, как и батюшке! И зачем ей, Сбыславе, такой ветхий старик? Пускай Янку берет, реву-корову. Но все равно обидно до слез быть отвергнутой на людях. Сраму-то!
Княжон привели в чувство винным уксусом перед дверьми палаты и крепко подтолкнули. Войдя, они встали рядком возле кресла отца, закраснев, поклонились, чинно сложили руки на поясе.
Послы немедля изъявили восторг, ответно поклонившись и заахав по-своему, по-немецкому. Потом длинно залопотали, а толмач стал скороговоркой восхвалять красоту обеих. Сбыслава украдкой глянула на сестру – и где же они тут красу сыскали? Хотела уже было фыркнуть, но тут в палате случилось замешательство. Княжон как-то запросто оттерла в сторону вдруг явившаяся из дверей монахиня.
– Пожалей дочерей, князь Святополк, – звенящим от гнева голосом заговорила она, – чтобы никто из них не повторил судьбу моей несчастной сестры Евпраксии!
Сбыслава, разинув рот, узнала двоюродную тетку, игуменью Андреевского монастыря, тоже Янку.
– Кто впустил?! – изменившись в лице, хрипнул Святополк Изяславич.
– Слушайте все! – возвысила голос монахиня, озирая бояр и духовенство. – Я не знаю, что здесь говорили про мою сестру эти иноземцы. Полагаю, что ничего похвального. Да и как им хвалить ту, которая во всеуслышание, не побоявшись покрыть себя позором, обвинила своего мужа в извращенных похотях! Ты хочешь, князь, чтобы муж твоей дочери самолично держал ее, веля своим людям насиловать ее? Ты хочешь, чтобы он положил ее непорочность на алтарь гнусной николаитской ереси, которая велит ему делать жену достоянием всех, кто поклоняется вместе с ним сатане? Ты хочешь, чтобы твоя дочь стала женой дважды отлученного от Церкви нечестивца и похотливца?..
