Владимир Нефф - Императорские фиалки
Слегка поклонившись, оратор покинул клуб, а среди взволнованных эмансипированных дам разгорелась оживленная дискуссия, в которой особенно отличилась пани Индржиша Эльзассова. «Пусть говорят, что угодно и как угодно, — заявила она, — но в религии все-таки ничего дурного нет, ведь она подает человеку надежду на загробную жизнь; главный недостаток всех существующих церквей — как римско-католической, так православной и евангелической — заключается в том, что в них всегда господствовали и правили мужчины. А вот когда женщины создадут собственную церковь и возьмут управление ею в свои руки, на земле наступит рай».
Вечером того же дня, когда Аннерль, венская нянька Миши, шестилетнего сына Борна, укладывала ребенка спать и он, стоя в кроватке и молитвенно сложив руки, шептал: «Vater unser, der du bist in dem Himmel…»[38], в детскую вошла Гана и с возмущением сказала, что не желает, чтобы Миша молился и вообще воспитывался в религиозных заблуждениях.
Мальчик, испуганный вторжением златокудрой мачехи, которой боялся с самого начала, разревелся. После этого Гана накинулась на Борна с упреками за то, что он оставил сына на произвол венской ханжи. Позор — единственный сын чешского патриота не умеет как следует говорить по-чешски, чего Борн ждет, почему не уволит Аннерль!
При этих словах Борн просиял.
— Ты права, Гана, меня давно мучит, что Мишу воспитывает немецкая нянька. Но что я мог поделать — Лиза им не интересовалась, и я был доволен, что Аннерль, по крайней мере, аккуратна и добросовестна. — Он нежно прижал к груди голову Ганы. — Завтра же предупрежу ее об увольнении. Я очень рад, что ты хочешь сама заняться мальчиком и заменить ему мать.
— То есть как? — отшатнулась удивленная Гана. — Разве после ухода Аннерль ты не наймешь другую, чешскую няньку?
— Ах, так! — воскликнул Борн. — Конечно, найму другую, чешскую няньку.
2Две недели спустя взорвалась пороховая бочка, вокруг которой уже давно летали искры. Между Францией и Пруссией вспыхнула война, сотни тысяч человек выступили в поход, чтобы убивать друг друга.
Творцом интриги, которая привела к объявлению войны, был, как и четыре года назад, старик Бисмарк. Поскольку для достижения его главной политической цели — объединения Германии — после поражения Австрии необходима была победа над Францией, он склонил одного из прусских принцев, члена королевского дома Гогенцоллернов Леопольда, принять предложенный ему испанский престол. Бисмарк прекрасно знал, что Наполеону будет весьма неприятно, если влияние Пруссии распространится на Испанию, вторую величайшую соседку Франции, и рассчитывал, что император, услышав об этом, заявит протест, который можно будет рассматривать как посягательство на прусский суверенитет.
Французское правительство и в самом деле протестовало, но король Пруссии Вильгельм, лечившийся в это время в Эмсе, миролюбиво высказался в том смысле, что если принц Леопольд добровольно откажется принять испанскую корону, он, король Вильгельм, против этого возражать не станет. В тот же день отец принца Леопольда заявил от имени сына, что тот отклоняет предложение занять престол; казалось, опасность миновала.
Мнимое доказательство признания французского престижа очень обрадовало Наполеона.
— Остров, неожиданно возникший в море, вновь погрузился в его воды, — сказал он. — Повода к войне больше нет.
Тринадцатого июля в Берлине Бисмарк, ужиная со старым генералом Мольтке и военным министром фон Ровном, раздраженно обсуждал с ними депешу из Эмса о спокойной и дружественной беседе короля Вильгельма с французским послом. Посол подошел к королю на прогулке, чтобы еще раз поговорить об испанской кандидатуре, ибо нескольких членов французского правительства, сказал он, беспокоит, что отказался от нее не сам принц, а его отец; король ответил, что для него этот вопрос раз и навсегда решен. Вот и все, больше ничего из депеши нельзя было извлечь.
Бисмарк, Мольтке и Роон, окутанные клубами сигарного дыма, хмуро молчали.
— Во избежание ошибки, я спрашиваю в последний раз: мы победим? — неожиданно обратился Бисмарк к Мольтке.
— Если будет война — победим, — ответил сухопарый, морщинистый Мольтке.
— Война будет, — сказал Бисмарк и, вытащив из кармана карандаш, принялся исправлять депешу: кое-что вычеркнул, кое-что приписал, кое-что изменил. Закончив, он прочел ее сотрапезникам. Теперь она звучала так:
«Французский посол обратился к его величеству в Эмсе с просьбой разрешить ему телеграфировать в Париж, что его величество обязывается раз навсегда не давать своего согласия, если Гогенцоллерны снова выставят свою кандидатуру. Тогда его величество отказался принять французского посла и велел передать, что более ничего не имеет сообщить ему».
— Хорошо? — спросил Бисмарк.
Мольтке промолчал, только его морщины растянулись в подобие неопределенной улыбки. Роон не понял. — Но ведь это неправда! — воскликнул он.
— Цель оправдывает средства, — ответил Бисмарк.
Исправленная Бисмарком депеша была опубликована во всех газетах и вызвала беспредельное возмущение как в Германии, так и во Франции. Никого не смущало странное несоответствие двух фраз — в первой из них говорилось, что посол о чем-то просил короля, а из текста второй вытекало, что король отказался его принять. Немцев возмущала дерзость французского требования, а французы возмущались отказом короля выслушать их; в обоих парламентах — и парижском и берлинском — гремели воинственные речи: ораторы единодушно утверждали, что враг сам вкладывает меч в их руки. И только социалистические крути обеих стран выступили против войны. «Пусть немецкие и французские империалисты вместе со своими денежными тузами сражаются сами. Мы, пролетарии, никакого отношения к этой войне не имеем», — писала берлинская газета «Фольксблатт». А парижское воззвание было обращено к рабочим всего мира: «С точки зрения всех рабочих, война за мировое господство или за интересы династий не что иное, как преступное безумие».
В последний момент Наполеон попытался было созвать европейский конгресс, чтобы предотвратить войну, но французское правительство после длительных совещаний решило, что во имя сохранения чести и престижа Франция должна ответить на прусскую пощечину только войной.
«Да здравствует Германия! — ликовал немецкий поэт Фрейлиграт. — Ты только что плясала на празднике уборки урожая, а сейчас тебе предстоит другой танец: там, на берегах Рейна, под июльским солнцем мужественно обнажишь ты свой меч для защиты домашнего очага. Единодушен немецкий народ, плечо к плечу маршируют швабы и пруссаки, север и юг — в одних рядах, теперь мы — единый дух, одна рука, одно тело, единая воля! Горе тебе, Галлия!»
Три немецкие армии, самозабвенно распевая «Wacht am Rhein»[39], черно-синим потоком хлынули на запад. Первой армией командовал генерал Штейнмец, второй — знаменитый Красный принц Фридрих Карл, герой битвы у Градца Кралове, третьей — кронпринц прусский.
Во главе немецких войск, под палящим солнцем, окутанные клубами пыли, шествовали два человека, которые, по выражению короля Вильгельма, выковали, отточили и занесли кинжал прусского военного наступления: Бисмарк, гордый, сияющий, в форме полковника кирасиров — белом плаще и белой фуражке с желтым околышем, и Мольтке — жесткий, как жгут, со сжатыми в узенькую полоску старческими губами, ученый стратег, который четыре года готовился к этому походу, добросовестно вникая во все тонкости военной науки.
3Как только пражские газеты официально сообщили, что франко-прусская война началась и император Наполеон в качестве главнокомандующего французской армии отправился на фронт, Борн, не мешкая, продал акции Чешской западной дороги, в которые несколько лет назад весьма выгодно вложил приданое своей первой жены Лизы, урожденной Толаровой, вынул из Чешской сберегательной кассы свои вклады и, заперев в чемоданчике высвободившиеся таким образом девяносто тысяч гульденов, поспешил в Вену, Прямо с вокзала, не заезжая даже в гостиницу, он отправился в пролетке во Всеобщий банк Чехии на Ротентурмштрассе, где попросил доложить о нем заведующему биржевым отделом, другу его молодости Криштофу Коленатому, восторженному чешскому патриоту и прекрасному скрипачу. Пятнадцать лет назад Коленатый был участником музыкального кружка Борна и сейчас состоял членом множества патриотических обществ, в том числе венского филиала певческого общества «Глагол» и спортивной организации «Сокол».
Когда Борн вошел в его кабинет, Коленатый, чисто выбритый розовый толстяк с голубыми водянистыми глазами за золотым пенсне, благоухающий одеколоном и душистым мылом, по славянскому обычаю, обнял и поцеловал друга в обе щеки, а потом, крепко пожав ему руку, громко приветствовал его:
