Галина Романова - Иван Берладник. Изгой
- Глянь-ка, - дотянувшись, тронул за локоть Степана Хотянича, ехавшего рядом, - никак Галич! Сын галицкого боярина, ушедший с Иваном в памятную ночную вылазку, да так и оставшийся подле него, привстал на стременах.
- Как Бог свят, галичане, Иван Ростиславич, - дрогнувшим голосом промолвил он.
Ещё двое случившихся тут же галичан подъехали ближе, вглядываясь в чужой стан. Казалось, даже тамошняя речь звучала по-другому - напевнее, с гортанными оборотами, каких не услышишь ни в Киеве, ни в Смоленске, ни тем более в далёких суздальских землях. И дым над костерками был другим - родным, пахучим. И одежда, и лица сгрудившихся у костров ратников - родными. И боярские шатры…
Разом, не сговариваясь, пришпорили коней Иван и Степан, торопясь хоть одним глазком увидеть своих, хоть подслушать родную речь. Но только захрапели, выгибая шеи, кони - вырвавшись вперёд, Мирон успел схватить их под уздцы, останавливая.
- Ты почто? - тут же напустился на него Степан Хотянич. - Куды лезешь?
- Княже, - Мирон не смотрел на боярича, - промысли сам вот о чём - с кем галичане пришли сюда? Кому их привести, как не князю Галицкому?
Иван со свистом втянул воздух сквозь зубы. Мирон был прав. В Галиче сидит его стрый, Владимирко Володаревич. Конечно, много воды утекло с тех пор, люди стали другими, пять лет прошло, шестой уже на исходе. Но вдруг не забыл стрый строптивого сыновца, который пытался отнять у него княжение? И как знать, есть ли среди его бояр и советников Ивановы доброхоты?
- Прав ты, Мирон, - признал он. - Негоже без оглядки лезть.
- Так давай, я съезжу, княже, - вызвался Степан. - Чай, боярский я сын. Отца моего должны знать и чтить в Галиче.
Сказав, он покосился гордым взглядом на Мирона - тот бояричем стал, женившись на боярской дочери. Но сейчас где оно, Миронове боярство? Осталось в Звенигороде, а до него скакать и скакать!…
Иван кивнул, поворачивая коня, а Степан ходкой рысью направил своего жеребца к галицкому стану.
Здешние зимы были похожи на галицкие, и дружинники вольготно расположились у костров. Кругом стояли подводы, чуть в стороне красовались расшитыми пологами боярские шатры и среди них - княжеский. Сам князь там не жил - хворал последние годы князь Владимирко, потому и взял себе в посаде избу потеплее. А сюда наезжал советоваться с дружиной.
Степана сразу заметили. Несколько воев вскочило на ноги, но за оружие никто не схватился - негоже бояться одного семерым.
- Кто таков? Откудова будешь?
- Родом я галицкий, - охотно объяснил Степан, спешиваясь. - Услышал знакомую речь, вот и заглянул.
- Где ж тебя носило-то?
- А везде. Русь, она велика. И в Киеве был, и в Новгороде-Северском, и в вятичских лесах, и до самого Новгорода чуть не дошёл, и в Суздале никак полгода прожил.
Ратники слушали Степана, разинув рты - для многих названия чужих княжеств звучали непривычно, как из уст купца слова - Краков, Стокгольм, Остергом, Рим…
- А в Галиче ты где живал? - осторожно спросил один.
- А знавал ли кто из вас боярина Хотяна? - вопросом ответил Степан.
- Как не знавать! - откликнулся ратник, кривой на левый глаз. - Бона его шатёр!
- Ну, - Степан выпрямился. - Нешто так? И сам боярин здесь?
- Здеся! С князем на снем пошёл, а с утра был.
Так и остался Степан у костров, теша скучающих дружинников рассказами о дальних городах и сам слушая их рассказы о житьё-бытьё в Галиче. Полютовав в тот год, как изгнал Ивана Ростиславича, Владимирко Галицкий немного поутих - видимо, понял, что с городским вечем шутки плохи. И теперь во всём советовался с местным боярством, и дела Галича блюл, как никакие другие.
В разговорах прошло время. Воротились бояре.
Степан поднялся от костра, когда мимо проехал отец. Боярин Хотян высох за минувшие годы, поседел и постарел так, что у Степана жалостью захолонуло сердце:
- Батюшка?
Боярин обернулся, впиваясь в дружинников подслеповатым взглядом и наконец углядел:
- Степанушка!
Кубарем скатился с высокого седла и упал в сыновние объятия. Дружинники уважительно и удивлённо качали головами - с ними, оказывается, сидел настоящий боярич! А по виду не скажешь!
- Сынок, Степанушка, - повторял старый Хотян, цепляясь за сына и не скрывая старческих слабых слез. - Живой… а я уж и Бога-то перестал молить, чтоб возвернул он тебя! Да как же такое приключилось-то? Да где ты пропадал столько годов?
Степан пробовал отвечать. Старик отец то ахал, то досадливо морщился, то принимался бормотать что-то своё. Он увлёк Степана в свой шатёр, приказал подать угощение и вино и до вечера потчевал сына.
Весть о том, что жив и Иван Ростиславич, что скрывался он в Берладе и за то назван Берладским князем, а ныне служит Юрию Суздальскому, и обрадовала, и огорчила старика Хотяна.
- Видать, судьба его хранит, сокола, - опять прослезился он. - А только ты помалкивай о том при князе-то. Шибко тогда обиделся Владимирко. Многих казнил, а кого в монастыри сослал и всё имение их в казну отобрал. Я сам чуть живота не лишился… По сию пору он вроде как тих, а чуть старое помянет - так сызнова досадует, - и, наклонясь к самому уху сына, горячо прошептал: - В Галиче-то Ивана Ростиславича помнят. Уж он бы не лютовал и княжил на всех наших законах!… А токмо сейчас не след ворочаться Ивану-князю. Силён Владимирко, а как дело уладит с Юрием Мономашичем, так и ещё сильнее станет.
Степан хотел спросить, что за дела у Галицкого князя с Суздальским, но старик отец уже говорил о другом:
- И ты, как встанешь перед Владимиркой-то князем, винись. И клянись служить верно. А уж я замолвлю за тебя словечко.
- Мне? Перед Владимиркой встать? Почто?
- Сыне, неужто думаешь, что вот так запросто отпущу я тебя? - боярин Хотян приобнял Степана за плечи. - Не пущу никуда! Чтоб ты сызнова пропал? Ты боярский сын! Я уже стар. Вот помру - кто замес-то меня в думе сидеть будет? Окромя тебя, некому!
Так и остался Степан в родительском шатре. Напрасно ждали его берладники. До ночи в дружинном стане глядели в темноту, прислушивались. Иван с боку на бок ворочался, всё думал - а ну, как схватили Степана и допросили по строгости? Вдруг да не сдержался и рассказал он всё о беглом князе? Вдруг назавтра будет просить Галицкий князь у Юрия его головы?
…Назавтра Степан и впрямь стоял перед Владимиркой Галицким. Старик Хотян униженно просил простить блудного сына и раз за разом отеческой дланью наклонял его буйную голову в поясном поклоне. Степан не противился, сам от себя добавлял покаянные слова, клялся целовать князю крест, а в последний раз сам поклонился, не дожидаясь отцова понукания. И был прощён. И остался и немного времени спустя воротился в Галич в отчий дом.
Переговоры завершились уже зимой. По снегу и покрытым льдом рекам возвращались князья по своим уделам. Но ненадолго утишилась Русская земля. Изяслав сложил с себя великокняжеское достоинство, и Юрий хотел было отдать Киев старшему брату Вячеславу, но его отговорили бояре. И тогда Долгорукий посадил Вячеслава в Вышгороде, выведя оттуда Андрея.
Старшему сыну он велел вернуться в Суздаль, к Васильку. С ним вместе отправился Иван Берладник.
Андрей ехал в Суздаль не просто так. Он провожал галицких сватов, и Иван глазам своим не поверил, когда узнал среди них Избигнева Ивачевича, одного из ближних бояр Владимирки Володаревича. Тот ехал во главе посольства важный, надутый и свысока оглядывал окрестность.
- Почто галичане едут с нами? - осторожно спросил Иван Андрея.
- А то не ведаешь? - усмехнулся тот. - Сговорился отец с Владимиркой - целовали они друг другу крест на верность. И за то отдал отец за галицкого княжича мою сестру. С тем и везу сватов - пока суд да дело, на Масленую свадьбу сыграем… Даже две свадьбы, - подумав, добавил он.
Иван соображал. Две свадьбы - две княжны станут княгинями. Он знал, что Софья Юрьевна помолвлена с Олегом Святославичем, сыном Новгород-Северского князя и ждёт только, когда выдадут замуж её старшую сестру Ольгу Юрьевну…
- Да ты что, княже? - ахнул он. - Ольгу Юрьевну сватать едешь?
- А то? - усмехнулся в усы Андрей. - Доколе ей в девках сидеть? Ещё чуть-чуть - и дорожка одна - в монастырь.
- Так ведь я… - начал было Иван и осёкся. Что скажет он Андрею? «Ведь я её люблю»? А что с того? Юрий Долгорукий далеко руки раскинул. Как паук, ведает, что Владимирко Галицкий строптив и своенравен - ни с одним великим князем ужиться не мог, вот и надумал привязать его сыновней женитьбой. Да и Владимирке то в радость - породниться с самим Мономашичем! Менее всего думали эти двое о своих детях и их судьбах. Русь важнее! И тем более не было им дела до звенигородского изгоя, который тащился по заснеженным дорогам.
