Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874—1883
– позволите, – Елизавета Сергеевна подошла ближе и белоснежным батистовым платком начала протирать черное пятно на лице. Путилину бросилось в глаза, что Карташова слегка покраснела, и руки ее начали предательски дрожать.
– Благодарю, – сказал бывший начальник сыскной полиции.
– Стеша. – хозяйка повернула голову к служанке, – принеси в гостиную чай, – потом обратилась к Путилину, – мне кажется, вы хотели задать мне некоторые вопросы.
– Да, – с хрипотцой в голосе проговорил гость.
– Прошу, – Карташова указала на кресло.
– Благодарю, – сказал и тут же себя обругал, что чувствует себя слишком скованно в присутствии хозяйки.
– Спрашивайте, Иван Дмитриевич, мне хотелось бы, чтобы вы поймали негодяя, испортившего мой зимний гардероб.
– Хорошо. – Путилин тяжело вздохнул и теперь в нем проснулся сыскной агент, каким он был столько лет, – скажите, вы был в городе, когда произошел… – запнулся, – несчастный случай.
– Нет, в конце мая я переезжаю за город, в Озерки, там у меня небольшой дом.
– Здесь в доме в ваше отсутствие кто—нибудь проживает?
– Нет.
– Тогда кто вам сообщил о пожаре?
– Дворник прислал за мною сына.
– Понятно, кто следит за домом в ваше отсутствие?
– Николай, наш дворник.
– Мне надо будет с ним поговорить.
Стеша принесла самовар, а уж потом на подносе две чашки, тарелки с печеньем, услышав про дворника, она украдкой взглянула на Ивана Дмитриевича, тот заметил взгляд служанки, но не стал ничего спрашивать у нее, а только обратился к Карташовой.
– Он давно служит у вас?
– Стеша, ступай, – отослала хозяйка девушку, – пятый, а может, шестой год.
– Что вы о нем можете сказать?
– О нем? – Елизавета Сергеевна пожала плечами, – дворник, как дворник, во время убирает, запирает ворота, вот за домом в мое отсутствие следит.
– Он облечен вашим доверием?
– Пожалуй, иначе бы ключи не оставляла.
Ничего более существенного у хозяйки узнать не удалось, но Иван Дмитриевич был доволен, что довелось познакомиться с умной женщиной, разговор перетек на литературу. В последний год, выйдя в отставку, Путилин начал читать все то, на что не хватало времени ранее. Открыл для себя литератора Лескова, язык которого поразил и теперь с нетерпением Иван Дмитриевич ждал новых произведений.
Через час, как гостю не хотелось покидать гостеприимную хозяйку, но надо было и честь знать, все—таки дама, хотя и вдова, но не хотелось, чтобы по улице поползли нехорошие слухи.
На прощанье Иван Дмитриевич осмелился и приложился губами к бледной руке Елизаветы Сергеевны и почувствовал в груди давно забытые нотки волнения.
Стеша проводила до выхода и уже у двери вроде бы ненароком Путилин спросил:
– Ты давно в служанках у госпожи Карташовой?
– Третий год.
– Значит, хорошо знаешь дворника, как его?
– Николай, – тихо произнёсла девушка.
– Да, да, Николая.
– Третий год, – смутившаяся Стеша не поднимала глаз.
– Понятно, – произнёс Путилин, а у самого улыбка не хотела сползать с губ, – понятно, – повторил он, – и где я могу его найти?
– Почем мне знать, – резко ответила девушка, но тут же поправила себя, – извините, барин.
Иван Дмитриевич только кивнул головой и направился искать дворника. Им оказался мужчина лет тридцати, с бритым лицом и копной русых аккуратно причесанных волос.
– Николай? – то ли утвердительно сказал, то ли у него спросил Путилин.
– Так точно, Ваше Превосходительство, – вытянулся, как на параде дворник, прижимая к себе метлу, словно ружье.
– Знаешь меня?
– Так точно.
– Что ты все заладил, как кобель в будке, – пробурчал Иван Дмитриевич.
– Скажи, тебе барыня поручила за домом присматривать?
– Так… да.
– Так что произошло в доме.
– Ну, я вечерами обход делаю два—три раза…
– До скольки часов?
– Дак, пока колокола полуночную не отобьют.
– Значит, в полночь.
– Именно так.
– Так как дом от пожара спас.
– Я ж говорю., два—три раза обходом хожу. времена нынче знаете какие, всяк разбойник норовит в дом залезть, раз хозяев нет
– Далее давай.
– Я уже спать направился, когда обернулся на дом, верно говорят, Господь под локоток толкнул, вижу, батюшки святы, а из окна одного отсвет, словно сияние, ну я и бросился в дом, думаю, какого супостата задержу. Ан нет, кладовая горит, ну я ее и потушил.
– Спас хозяйку от разорения, – похвалил Путилин, – еще немного и дом бы занялся.
– То—то и оно.
– Когда обходил дом ничего не видел?
– Никак нет, Ваше Превосходительство.
– И мыслей нет, отчего огонь заняться мог.
– Не знаю, ей Богу, не знаю.
– Хорошо, а днем никого чужого не видел, чтобы присматривался к домам.
– Не видел.
– Ты сам откуда будешь?
– Ярославской губернии я.
– Давно в столице?
– Шестой год.
– И все в одном месте?
– Так точно, – на лице отразилось довольное выражение, – сызмальства не привык бегать с места на место, вот и прикипел к этой улице душой.
– Работай, не буду мешать, – и Иван Дмитриевич направился к околоточному надзирателю Вершинкину, с которым он только раскланивался при встречах, но никогда не имел беседы, то ли Степан Степаныч стеснялся подойти к действительному статскому советнику, то ли была другая причина, которой Путилин не знал.
Околоточного, высокого дюжего мужчину, чуть ли не на три вершка выше Ивана Дмитриевича, бывший начальник сыска встретил на улице. Вершинкин распекал какого—то дворника за то, что тот не вовремя убрал от дома мусор.
Путилин терпеливо ждал в сторонке, не имея намерения прекращать затянувшуюся речь околоточного, пока Степан Степаныч не заметил маявшегося Ивана Дмитриевича. Бывший начальник сыска приподнял край шляпы.
– Здравия желаю, Ваше Превосходительство! – громко произнёс околоточный.
– Хотел бы задать несколько вопросов.
– Всегда рад услужить Вашему Превосходительству.
– Иван Дмитриевич, – поморщился Путилин, хотя чин и заслуженный, но не привык он к нему, считал чем—то вроде обязанности, которую опустили на плечи и приходиться ее неизменно нести, – зови меня Иваном Дмитричем.
– Покорно благодарю за доверие.
– Степан Степаныч, – околоточный заулыбался, такое значительное лицо и знает его по имени – отчеству, – не хотелось бы в присутствии постороннего, – Путилин кивнул на дворника.
– Иди, – грозно шикнул надзиратель, – еще раз увижу безобразие, пострадает хозяин, а он тебе спуску не даст. Марш отсюда, – и уже другим тоном, – чем могу помочь, Иван Дмитрич? – И заулыбался во весь рот.
– Пойдемте, пройдемся, – сказал Путилин, – погода совсем южная.
– Да, жарковато нынче, – и скосил глаза на собеседника, ожидая, когда тот заговорит о деле.
– Степан Степаныч, мне надобно узнать о Николае, что служит дворником у Карташовой.
На минуту околоточный задумался, почесал переносицу и, скривив губы, сказал:
– Вот ничего плохого о нем сказать не могу, работящий, не в пример этому, – и он кивнул головой в сторону, – никогда, в чем предосудительном замечен мной не был. Вот только…
– Говорите, Степан Степаныч.
– Только баб любит…
– Ну, – засмеялся Путилин, – кто ж их не любит.
– Вот дело в том, что не одну обрюхатил, а они липнут к нему, как мухи.
– Это не большая беда, а еще что за ним числится?
– Да ничего, только есть у него старший братец, так тот любит горькую, вот беды его все оттуда. Со скольких мест его выставили, а все пьет.
– Братец, говорите.
– Да.
– Где он проживает?
– Сейчас, – и околоточный полез в карман, достал засаленную книжицу и прочитал, – Федор Черенков, – и назвал адрес.
– Обводный, и часто он здесь бывает?
– Не могу знать.
– Когда в последний раз видел?
– Может с неделю тому, может меньше, не припомню.
– Хорошо, значит, пьет.
– Так точно.
– Николай кого нынче из бабского сословия охаживает?
– Хоть они и липнут к нему, но с месяц тому расстался он с одною Дусей, так и в одиночестве и обитает.
– Так, так, благодарю, – Иван Дмитриевич приподнял край шляпы.
– Я всегда, Иван Дмитрич, рад помочь.
Дома, сидя за столом и опустошая тарелку наваристых щей, до которых Иван Дмитриевич был большой охотник, он спросил у Глаши:
– Что скажешь про карташовского дворника Николая?
Служанка зарделась и отвернулась, чтобы Путилин не заметил заалевшие щеки, но от взгляда бывшего сыскного агента не ускользало ничего и у него мелькнуло: «И она тоже?»
– Да что ж я за дворниками слежу?
– Ну, может, слухи?
– Кобель, одним словом, – Иван Дмитриевич заметил, как она смахнула слезу.
– Подарки—то дарит?
– Какое там, – разоткровенничалась Глаша, – бабы, народ не от мира сего, сами ему тащат.
