Рекс Уорнер - Гай Юлий Цезарь
В тот же год мне постоянно снился кошмарный сон, в котором я занимался любовью со своей матерью; позднее мудрецы в храме Геркулеса в Гадесе истолковали сон как предзнаменование моей будущей власти над землёй, матерью нас всех. Эту историю часто потом вспоминали. Но подобная трактовка не может удовлетворить человека умного, коим я считаю и себя, а потому думаю, что те кошмары были следствием моего душевного состояния в тот период и желания, которое, возможно, бывает у многих, вернуться в самый безопасный и тёплый отрезок своей жизни, вернуться в детство.
Конечно, такие сны снятся в периоды, когда человек вдруг сталкивается с чем-то доселе ему неизвестным из прошлого опыта и от чего ему хочется убежать и спрятаться. Что касается меня, то я тогда чувствовал себя особенно одиноким. И дело не только в том, что амбиции мои не реализовывались из-за причин внешнего характера, а в том, что мне выпало пережить две смерти в моей семье. Умерла моя тётя Юлия, вдова Мария, и моя жена Корнелия, дочь Цинны. Обе эти смерти явились для меня большим ударом.
Тётя Юлия пожелала перед смертью, чтобы я занялся организацией её похорон. Я был одним из её ближайших родственников, и с тех пор, как голову её сына выставили в Риме как трофей Суллы, она стала особенно интересоваться мной, моей женой и дочерью Юлией, которой уже было пятнадцать. Тётя Юлия поддержала меня, когда я отказался развестись с женой, обидев тем самым Суллу. Она внимательно наблюдала и за моей карьерой. Её смерть заставила меня задуматься над многими вещами, от которых в суете общественной и политической жизни я намеренно отстранялся. Сейчас я почти с ужасом вспоминаю об истинном величии моего дяди Мария, и мне на память приходят ужасы гражданской войны, во времена которой прошли мои детство и юность. Я никогда не забывал того, что конфликт между Суллой и Марием не разрешён. В стране существуют две партии с взаимоисключающими целями и интересами, два различных подхода к проблеме государственного управления. Так как личные амбиции и соперничество между семьями играли важную роль в римской политике, то, не слишком упрощая ситуацию, можно было бы предположить, что, с одной стороны, существует узкий круг богатейших людей, ревностно оберегающих свои привилегии, отвергающих всякие изменения, потерявших всякое доверие из-за неспособности справиться со всей полнотой власти, дарованной им Суллой, с другой же стороны, существует население Рима, всей Италии, легионеры и провинциалы, быстро перенимающие римские замашки и манеры. И хотя подобная картина не полностью отражает реальную действительность, она совсем недалёка от истины. Однако на современной политической арене отсутствуют лидеры, способные сгладить напряжение и противоречия времени. Помпей, как впоследствии оказалось, представлял лишь себя самого и мог с лёгкостью быть как главой сената, так и лидером народной партии. Красс, несмотря на своё богатство, не был способен руководить людьми и принимать неординарные решения. Я же тешил себя мыслью о том, что все эти способности есть у меня.
На похоронах тёти Юлии у меня появилась возможность не только отдать последний долг покойной, но и выразить накопившиеся чувства и мысли. Во-первых, я добился разрешения произнести на форуме речь в честь усопшей. Подобное не было явлением обычным, а потому потребовались огромные усилия и дипломатия, чтобы получить это разрешение. Таким образом, я повторил прецедент тридцатилетней давности, когда понтифик Лутаций Катул, ярый консерватор, произнёс публичную речь в память умершей матери. Кроме того, у меня появился шанс получить поддержку одного из консулов — консерватора Квинта Марция, который был двоюродным братом тёти Юлии, кстати, его мать происходила из древнего рода Марциев — царей.
Когда необходимое разрешение было получено, я с особой тщательностью занялся организацией траурной церемонии. Процессия, продвигавшаяся сквозь толпу к форуму, казалась бесконечной, задействованы были лучшие певцы и музыканты. Последними шли специально подготовленные актёры в смертных масках, отобранные среди талантливых людей благородного происхождения. Но наибольшее впечатление произвела статуя самого Мария — ведь о нём не вспоминали с тех времён, когда Сулла приказал развеять его прах по ветру и уничтожить все его изображения. Первой реакцией было молчаливое удивление при виде проносимой по улицам статуи великого полководца, украшенной всеми его регалиями, даже парадной одеждой. Статую сопровождали люди, которые несли таблички с указаниями побед и титулов Мария. Впечатляло и то, что даже безжизненная маска и дерево, послужившие материалом для статуи, создавали реальное впечатление той мощи, которая исходила от самого Мария при жизни.
После первого молчаливого шока в толпе послышались возгласы протеста, наверное, они принадлежали тем, кого Марий уничтожил, или тем, кто имеет обыкновение выступать против всего, что может считаться незаконным (строго говоря, учитывая, что Марий был провозглашён Суллой и сенатом врагом римского народа, пронос статуи был действительно противозаконен). В какой-то момент мне вдруг показалось, что я просчитался, устроив всё это. Сам факт того, что такие мысли пришли в голову, говорит о том, как напряжены были мои нервы. Но вскоре мои опасения рассеялись. Вдруг вся толпа начала скандировать приветствия, которые, как мне показалось, были вызваны не только смелостью поступка, не только сентиментальными чувствами к человеку, но чём-то более глубоким — благодарностью, облегчением, радостью от того, что должное воздаётся тому, кого они, порой и ошибаясь, считали своим защитником и другом. Старики, ветераны германской кампании, пробирались сквозь толпу и со слезами на глазах целовали одежды своего полководца. Женщины истерично кричали. Даже молодёжь, которая не знала Мария или видела лишь в глубокой старости, присоединилась к процессии. Так велики оставались могущество и власть моего дяди. Мне же самому было приятно и интересно наблюдать, что со временем недостатки Мария забылись и что теперь его возвеличивали не столько за его благодеяния, сколько за то, что он, как казалось, представлял собой. Этого не было ни у Суллы, ни у Помпея, и, хотя их успехи отмечались с большим энтузиазмом, не было там теплоты или личного участия, которые сейчас вызвал вид, казалось бы, безжизненной статуи Мария. Для людей он был одним из них, достигший всего благодаря своим усилиям и их поддержке, никогда не забывавший их, остававшийся преданным тому, что воспринял ещё в детстве. Ему прощались его жестокость, его предрассудки, его политическая несостоятельность. Он запомнился как великий полководец, чья жёсткость и требовательность к солдатам была заботой о них. Ведь именно та великая власть над людьми, которая огорчает, разочаровывает, разрушает и предаёт, в конце концов и творит жизнь.
Возбуждение в процессии было столь велико, что от меня, стоящего перед телом тёти Юлии и статуей её мужа Мария, ожидали речи гневной и обличительной. Однако и в этот момент я не забывал об окружающей действительности и своих интересах. В конце концов, церемония посвящалась моей тете Юлии, и если бы я в своей речи набросился на врагов Мария и заявил, что готов возродить его партию и идеи, то совершил бы непростительную ошибку, к тому же подобные заявления не были нужны, подобные настроения сами возникали в ходе процессии. Итак, хотя время от времени я и упоминал об успехах и победах моего дяди, речь была всё же посвящена добродетели тёти Юлии, а также её благородному происхождению, что, впрочем, имело и некоторое отношение и ко мне. Я напомнил аудитории, что по материнской линии она происходила из рода Анка Марция, одного из первых царей Рима, а по отцовской — от богини Венеры. Смелость моих слов и то внимание, с которым я говорил об усопшей, произвели впечатление на людей и ещё раз подтвердили, что мои друзья, советовавшие мне не выпячивать своё благородное происхождение, а говорить о близости к народу, были не правы. Я уже тогда понял, что один из секретов огромной популярности Мария состоял в том, что он никогда не стремился казаться таким, каким не был на самом деле. В отличие от Мария, я был аристократом по рождению, и скрывать этот факт было не только не благородно, но и неуважительно по отношению к памяти моей тёти Юлии, кроме того, впоследствии это могло повредить и мне самому. Я прекрасно понимал, что в тот момент люди будут скорее восхищены тем, что я не только наследник дела Мария, но и потомок известных благородных фамилий. И хотя моя речь показалась кому-то слишком смелой, в ней не было нападок на существовавшую власть. К примеру, консул Марций, рассерженный тем, что вынесли статую Мария, остался доволен упоминанием в моей речи о его семье.
После этого мне не составило труда снова добиться разрешения произнести речь в память моей жены Корнелии, которая умерла, не дожив до своего тридцатилетия. Никогда ранее не произносились публичные речи в память такой молодой женщины. Организовав это, я опять получил симпатии огромного числа людей. Мои действия расценивались как признак благородства и преданности. В тот момент я не осознавал всего этого, а лишь хотел выполнить свой долг перед женой и любимой женщиной. Корнелия была первой женщиной, которую я полюбил, и, несмотря на множество моих романов на стороне, огорчавших её, любил жену до конца. Никогда в жизни я не рисковал жизнью, благополучием, не создавал себе проблем ради женщин, разве что в Египте, влюбившись в Клеопатру, и лишь однажды я намеренно поставил себя под удар, отказавшись выполнить приказ Суллы развестись с Корнелией.
