Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2
– А ныне он знает, что ты снова здесь?
– Я отсель никуда не кажусь, но, должно быть, знает: совесть у него кругом нечиста, а потому соглядатаев да доводчиков он завел повсюду. Только минуло с того времени боле восьми годов, и, видать, позабыл он обо мне. Да и стар уж стал, ему ноне под шестьдесят.
– А с мужем своим ты так и не слюбилась?
– Так и не слюбилась, Иван Васильевич. Попервах жили мы ладно, и я было начала привыкать к нему, но крепко он пил и во хмелю бывал мерзок. Однажды, эдак напившись, он меня ударил и с того часу стал мне ненавистен. Хотя он после в ногах у меня валялся и николи больше пальцем не тронул, даже грубого слова не сказал, а забыть того ему не могла до самой его смерти.
Карач-мурзу глубоко взволновал рассказ Ирины, побуждая и его к откровенности. Но в этот самый миг подошел Михаила Андреевич, и разговор их на том прервался.
*Дьяк – чиновник, писец.
**Доводчик – доносчик.
Глава 28
На рассвете следующего дня радостно возбужденный Павел Софонов, разбудив Карач-мурзу, сообщил, что крупный лось находится на той самой, удобной для охоты поляне, о которой он в прошлый раз говорил, и что ежели боярин не хочет упустить случай, – надо выезжать немедля, пока зверь не ушел. Сам Павел и его неизменный товарищ по охоте, молодой крестьянин Евсей, были уже в полной готовности. Карач-мурзу уговаривать не пришлось, а узнав о их сборах, решил ехать и старик Софонов. Через полчаса все четверо, вооруженные рогатинами, с луками и колчанами стрел за плечами, уже выехали из ворот усадьбы и, придерживаясь берега протекавшей поблизости реки Снежети, углубились в лес.
Солнце лишь недавно взошло, и его неяркие, пологие лучи, разбегаясь по верхним ветвям деревьев, оставляли в густой тени вьющуюся сквозь заросли дорогу; справа, между темными стволами и молодой порослью, то и дело проглядывала плотная, белесая стена стоявшего над рекой тумана, а придорожная трава от росы казалась заиндевелой. Утро было свежо и величаво, природа встречала его почтительным безмолвием, которого не нарушали и охотники. Верст пять они проехали гуськом, нахохлившись от утренней прохлады и почти не глядя по сторонам. Наконец ехавший впереди Павел остановился.
– Уже недалече, – сказал он вполголоса. – Тут надобно оставить коней и дальше идти пешки, да потише.
Привязав лошадей к деревьям и соблюдая полную тишину, все четверо двинулись вперед, приближаясь к реке. Пройдя шагов триста, они вышли на опушку, и перед ними открылась широкая речная излучина, как бы петлей охватывающая поросшую кустарником поляну, соединенную с береговым склоном узким, сажен в пятнадцать, перешейком, на котором кое-где стояли одиночные нетолстые березы. Противоположный берег реки был высок и крут, – таким образом, место это было для охоты действительно бесподобным, ибо любому зверю, забредшему на поляну, – даже, как лось, умеющему хорошо плавать, – уйти с нее можно было только через перешеек, на котором ждали его охотники.
Здесь все остановились, и только лишь Павел, пригибаясь к кустам и стараясь ступать бесшумно, двинулся дальше, в глубь поляны. Возвратился он минут через десять, но уже идя во весь рост и не соблюдая особой тишины.
Тут сохатый, – поведал он. – Только нас он уже слышал. Это такая тварь, – пояснил он Карач-мурзе, – что носом и за десять сажен ничего не чует, видит и того хуже, зато ухи у него – будь здоров: за версту услышит, как ты дыхнешь!
– Ну и что он там? – спросил Михаила Андреевич. – Залез, аспид, аж у того края в самую гущину кустов и стоит. Одни роги торчат.
– А стрелой его достать не можно?
– Где там! Я же говорю: только кончики рог видать.
– Что же делать станем?
– Надобно выгонять его оттеля. – А может, там его и возьмем?
– Не выйдет: пока полезем скрозь кусты, он, не будь дурак, махнет сюды, да и поминай как звали!
После короткого совещания решили, что Михаила Андреевич и Карач-мурза останутся стоять на перешейке, а Павел и Евсей отправятся в глубь поляны, выгонять сохатого. Но так как при таком обороте дела не могло быть уверенности в том, что кому-нибудь удастся серьезно подранить его стрелой, а на полном бегу бить рогатиной невредимого зверя, весящего не меньше тридцати пудов, конечно, немыслимо, – через перешеек, на высоте полуаршина от земли, протянули скрытый в траве ремень, концы которого крепко привязали к деревьям. Бегущий лось неминуемо должен был споткнуться об него и упасть, а все знали, что упавший или даже просто лежащий лось с трудом поднимается на ноги и тратит на это довольно много усилий и времени, чем и надлежало воспользоваться охотникам, чтобы его прикончить.
Согласно выработанному плану, Карач-мурза и старик Софонов, с рогатинами в руках, стали в нескольких шагах друг от друга, позади натянутого ремня, а Павел и Евсей, с луками наизготовку и соблюдая тишину, двинулись вперед.
Все дальнейшее произошло с почти непостижимой быстротой: загонщики, обойдя зверя справа, внезапно громко заулюлюкали, и сохатый, ломя прямиком через кусты, стремглав кинулся к выходу. На короткое мгновение Павел увидел в просвете, между кустами, грязно-бурую спину и тотчас пустил стрелу, которая вонзилась животному в холку, доведя его до предела ярости: был конец августа – время спариванья лосей, когда самцы бывают особенно возбуждены и свирепы. Откуда прилетела стрела, сохатый не видел, но как раз в этот миг прямо перед ним показались две стоящие на открытом месте человеческие фигуры. Пригнув к земле голову, вооруженную огромными, колючими лопатами рогов, он ринулся на них.
Это был матерой бык, высотою в загривке не менее сажени и аршин пяти в длину. Он мчался прямо на Софонова, и когда уже готов был поддеть его на рога, – наскочил на ремень и тяжело скувырнулся с ног. Едва он начал падать, Михаила Андреевич, – с ловкостью, которой мог бы позавидовать любой юноша, – подскочил к нему и, приставив к груди острие рогатины, другой ее конец упер в землю. Продолжая падение, лось вогнал в себя рогатину на добрых пол-аршина, но своею тяжестью переломил ее пополам и покатился по траве. Вопреки всем ожиданиям, он почти мгновенно поднялся на ноги и с торчащим в груди обломком бросился на подбегавшего Карач-мурзу.
Увидя в двух шагах от себя стремительно надвигающиеся рога, совершенно закрывшие грудь зверя, и не имея возможности нанести верный удар, Карач-мурза молниеносно отпрыгнул в сторону, чтобы дать лосю проскочить мимо и бить его сбоку. Но в пылу охоты он совсем позабыл о протянутом здесь ремне и, споткнувшись об него, упал навзничь. В ту же секунду страшные рога пригвоздили его к земле, – на том самом месте, где когда-то кабан едва не убил князя Василия.
Сохатый поднял голову и попятился, намереваясь доконать свою жертву вторым ударом, но в это мгновение в грудь его вонзились рогатины подбежавших Павла и Евсея. Рана, нанесенная Софоновым, уже сильно ослабила зверя, и он, задрожав всей своей огромной тушей, в последней попытке опрокинуть двух новых противников, – внезапно обмяк и, истекая хлынувшей изо рта кровью, повалился на землю.
Все это еще успел увидеть Карач-мурза, прежде чем потерял сознание. Но как его подняли и, наскоро перевязав раны, отвезли в Кашаевку, он уже не помнил.
Глава 29
Долго длилось беспамятство Карач-мурзы. Когда его доставили в усадьбу, он уже истекал кровью и если не умер сразу, то лишь потому, что Михаила Андреевич прямо с места охоты погнал Павла в Карачев, наказав ему сейчас же везти в Кашаевку лучшего городского знахаря. И когда сам, с помощью Евсея, довез Карач-мурзу до дому, знахарь был уже там.
Он немедленно остановил кровотечение и осмотрел раненого. Были сломаны два ребра, и острые отростки лосиных рогов в нескольких местах глубоко вошли в грудь и в правый бок. Ни одна из ран, сама по себе, не была смертельной, но все они были чрезвычайно болезненны и загрязнены, что вызвало нагноение и сильную лихорадку, с которой ослабленный потерей крови организм едва мог бороться.
К счастью, в ту пору беспрерывных вражеских нападений и войн необходимость выработала в народе умение искусно врачевать самые страшные раны. По существу, «нестрашных» тогда и не было, ибо все они наносились столь жестоко разящими орудиями, как копье, меч, топор или стрела с зазубренным наконечником. Древние знахари – ведуны хорошо знали обеззараживающие и целебные свойства многих растений, что позволяло им составлять лекарства такой целительной и заживляющей силы, что и сейчас за некоторые их секреты дорого заплатил бы любой дипломированный медик. Всякие же заклинания и нашептыванья, которыми в древности сопровождалось врачевание ран и болезней, – будучи плодами общего суеверия, все же, несомненно, способствовали успеху лечения: больной был убежден, что это стократ повышает действие целебных снадобий, и вера в силу подобного «колдовства» помогала ему справиться с болезнью.
