Лидия Чарская - Грозная дружина
— Вестимо дело: не одолеешь… Перебьют нас за милую душу… Косточек не соберешь…
— Вот бы ночкой-то, покаместь тьма кромешная стоит, сесть бы в струги ладненько да и отвалить к Тоболу, — нерешительно заметил чей-то голос.
— Вестимо, отвалить… Давай обрядим это дело, ребята… Собирай круг, молодцы, — подхватили другие голоса.
— Без атамана-то круг собрать?! Штой ты? Аль очумел, паря!.. — останавливал Мещеряк расходившегося казака.
— А о чем атаман-то мыслит?.. Чего ждать?.. Какого ему рожна еще надоть?.. Набрали богачеств у поганых, навоевали их именья, да и буде…
Вспять можно, пока не перебили нас всех… Гляди, полегло уж сколько из дружины… Да и патроны у нас почти што все… Атаману што: он бобыль, сирота круглая, а у нас бабы в Сольвычегодске оставлены, за два-то года тамошнего житья переженились многие, ребята кой у кого малюточки, тоже жалко…
— И то жалко… На што и Сибирь нам, коли жисти решиться, подхватывали все новые и новые голоса.
И вскоре настоящий бунт вспыхнул на кругу. Напрасно Кольцо и его помощники перебегали от одного к другому, успокаивали, уговаривали и убеждали — ничего не помогало. Страх, как спрут, охватывал, дружину своими липкими, отвратительными щупальцами и держал ее как в тисках.
Дружина роптала.
— Не хотим под ножи поганых!.. На утек пойдем!.. — кричали казаки.
Бледный, с трясущеюся челюстью кинулся в юрту Ермака Матвей Мещеряк.
— Выходи, атаман… Сладу им нет… Бунтует дружина… — неожиданно, точно вырос он перед задумчиво сидевшим на кошме Ермаком.
Быстро, в один миг, очутился атаман в кругу дружины.
— Кто дозволил круг собрать?.. Кто галдеть зачал?.. — грозно прогремел его окрик.
И горящими глазами он обвел круг.
Все разом стихло, как по мановению волшебного жезла.
— Братцы! — прозвучал после недолго молчания хорошо знакомый каждому казаку голос Ермака. — Куда бежать нам, ребятушки?.. Время осеннее… позднее… Гляди, лед на реках смерзать зачинает… Струги засосет… А и пусть бы проплыли благополучно, так нешто худая слава за нами не поплывет?.. Вспомним, братцы, что честным людям обещали, чем русскому народу православному да царю-батюшке заслужить хотели… Нет, не вернемся вспять… Не положим укоризны на себя бегством нашим… Ударим с Божьей помощью на засеку с рассветом. Стыда не примем… И да поможет нам Бог, и память о нас не оскудеет, и слава наша вечна будет…
Сказал и обвел взором дружину. Глядит и ждет. А уж казаки не те.
Бледные лица подняты на него с уверенностью в победе и горят вдохновенной верой, надеждой…
Еще минута и победным звуком вырвался клик могучий, как рев пороха, из многих десятков грудей:
— Идем на Кучума!.. Все до единого идем!.. Прости, атаман!.. Пусть не оскудеет память о нас, и слава нам вечно будет!..
— Спасибо, ребятушки!.. А теперь отдохните малость. На рассвете жаркое дело предстоит, — тепло и радостно откликнулся атаман. — Да сторожевых поставить распорядись, Иваныч, — обратился он к есаулу.
Тихо разбрелись по юртам казаки. Тишина воцарилась в городке. Только сторожевые обычным окликом «слу-у-у-шай» по временам нарушали ее.
Матвей Мещеряк добровольно занял пост одного из постовых казаков, отпустив спать последнего. Матвею не спалось все равно в эту темную, непроглядную осеннюю ночь. Смутно реяли думы в темнокудрой голове недавнего разбойника. Невеселые думы. Участь названного брата непоправимым укором легла ему на совесть… Не уберег он, не доглядел, попустил погибнуть его, Алешеньку, окаянный… Эта мысль точно камнем упала Матвею на грудь и давила, давила нестерпимо. Особенно угнетало его то, что, несмотря на поиски, он не мог найти между убитыми трупа Алеши. Даже Агашу забыл теперь Мещеряк, забыл и обещание свое принести ей богатые подарки, награбленные из татарских юрт… Перед ним стоял окровавленный призрак его юного друга и брата. Красивые синие глаза Алеши с укором, казалось, глядели на него…
— Не доглядел… не уберег… — шептали беззвучно ссохшиеся от внутреннего волнения губы Матвея.
Он взглянул на небо. Там было хорошо. Золотые звездные огоньки-очи мерцали, мигая с какою-то умиротворяющей лаской на темень земли. Но они не приносили должного облегчения душе Матвея. Он перевел взор на реку. Река стонала. Легкий слой льда, сальца, хрустел и ломался в ночной тиши.
Прибрежные кусты осоки тянули безобразные, в темноте принявшие чудовищные очертания, крутые ветви… Что-то темное копошилось под одним из них.
Матвей невольно дрогнул.
— Никак татарва сюды крадется?.. Вот бы раздобыть языка… Ишь, придумал где схорониться, поганый!.. Постой же ты у меня!..
И, держа чекан наготове, Матвей бросился вперед к кусту, к тихо двигавшейся фигуре.
Та перестала шевелиться и притаилась в тени осоки.
В один миг Мещеряк очутился перед лежащей фигурой.
— Жизнь либо смерть! — вскричал он грозно, занеся свой чекан над головою врага.
И тут же выронил оружие, весь похолодев от ужаса.
— Алеша, ты ли это?.. — не своим голосом вскричал казак.
— Я, братику… Я, Матюша… — услышал он слабый ответ. — Едва выбрался из полону… Слава те, Господи, добрался до своих…
Не помня себя обнял его Матвей.
— В юрту… к атаману… — лепетал он, едва сознавая действительность, — родимый ты мой, ведь за мертвого почитали… молились за упокой души… А он!.. Зелена вина тебе чарку да хлебушка… Пойдем, родимый… — весь дрожа от нетерпения ронял Мещеряк.
И обхватив своими сильными руками за плечи Алексея, он почти понес Алешу в юрту Ермака.
Но не один он радовался освобождению князя. Атаман света не взвидел от счастья, увидя своего любимца.
Чарка водки и несколько сухарей, да крепкий сон разом восстановили упавшие было от голода силы Алексея. Он спал как убитый в эту ночь, последнюю ночь перед последним боем.
Этот бой должен был сбросить венец Кучума к ногам Ермака или положить костьми его грозную, удалую дружину.
Глава 15
РЕШИТЕЛЬНАЯ ПОБЕДА. — ШУТКА ШАЙТАНА. — ГИБЕЛЬ ЗА ГИБЕЛЬ. — ГНЕВ АЛЛЫ
Это было на рассвете 23-го октября. Холмы и овраги еще спали под серой полосой тумана, когда к татарской засеке неслышно подобрались скрытые в долине казаки, таща за собою три небольшие, но тяжелые пушки.
Не доходя нескольких десятков саженей до засеки они остановились.
Ярким золотым пятном засиял крест в руках священника, шедшего в рядах воинов-казаков. Появились хоругви и стяги. Шапки полетели с казацких голов. Усердная молитва понеслась к небу. Коленопреклоненная дружина с верой и упованием предавала себя в руки Божии. Потом снова двинулась в путь, далее к засеке, где, окопавшись, засели полчища Кучума с удальцом Мамет-Кулом во главе.
Прогрохотала первая пушка… Раскатистое эхо повторила дремучая тайга и серые утесы далеко, далеко…
Градом стрел отвечал из засеки многочисленный неприятель. Стрелы посыпались частым, непрерывным градом на головы удальцов. Чем ближе приближались казаки, тем больше валилось раненых и убитых, устилая телами окровавленный путь к Искеру.
Видя, что русских только ничтожная горсть, татары сами проломали засеку в трех местах и устремились на осаждавших.
Ермак, собственноручно управлявший главною пушкою и в промежутках паливший без устали из своей пищали, увидел несметное количество конных и пеших, с диким гиканьем и свистом мчавшихся огромною ордою на его маленький отряд. Этот отряд убывал и убывал с каждой минутой под стрелами вдесятеро сильнейшего врага. Сердце атамана обливалось кровью. Жгучая мысль пронизывала мозг:
— А што ежели правы были ночью ребята?.. Што ежели все до единого поляжем костьми и николи не поведает народ православный, как славно бился за него насмерть со своей дружиной Ермак?..
Но это было только мимолетное малодушие. Через минуту новым порывом отваги и уверенности в себе и в своей храброй дружине кипело мощное сердце Ермака.
— За мною, в рукопашную, братцы!.. Господь поможет!.. Одолеем врага с помощью Всевышнего!.. — сквозь грохот пушек и пищалей пронесся зычный голос его.
И с поднятым чеканом в одной и саблей с другой руке он метнулся вперед, и первый врезался в самую середину орды татарской.
— Бог в помощь, ребята!.. Не выдавай друг дружку нечисти поганой!.. — гремел оттуда его могучий призыв.
Закипела сеча, страшная кровавая сеча, в которой приходилось по пятьдесят человек татар на каждого казака. Рубились чеканами, кололись пиками и копьями, схватывали голыми руками за горло друг друга и душили один другого, кровью и трупам покрывая лощину.
Люди превратились в зверей. Одно общее стремление к крови, к гибели, уничтожению врага охватывало цепкими звеньями дерущихся. Каждая пядь земли покупалась десятками трупов, бочками крови, сотнями израненных тел…
