Константин Шильдкрет - Гораздо тихий государь
— Танька!.. А, Танька!
Туляк встал из-за стола и тяжело опустил руку на плечо гончара.
— Хитер ты, старик, да не хитрей меня!
Стараясь изобразить на лице разочарование, гончар опустился на лавку.
— А я и впрямь в думку взял, вернулась-де Танька. Ан нету.
Приказный склонился к уху хозяина:
— Коли по правде, дщерь твоя, хоть годами давно быть ей в женках надобно, а куда как солодка еще. Так бы за подол и держался…
Он шагнул в закуток и, в темноте нащупав под соломой Таню, втащил ее в избу.
— Смерд!.. Так-то ты правду сказываешь царевым людям?
Таня вырвалась из рук Туляка, подбежала к отцу. Ее исхудалое лицо залилось багровым румянцем, тонкие извивы бровей собрались в одну вздрагивающую, точно ползущую на врага, змейку; жесткие морщинки пролегли на лбу и у углов рта, а глаза засветились граничащей с безумием злобой.
Туляк понял, что ничего силой не сделать, и решился на хитрость. Нахлобучив на глаза шапку, он тщательно завернул в тряпицу остаток недоеденного пирога, сунул в карман флягу и безразличным голосом объявил:
— Обряжайся, красавица, да, благословись у родителя, иди на двор тюремный.
Григорий упал в ноги ему:
— Меня казни, а девку помилуй!
— Не ты с разбойником Савинкой в языках ляцких служил, не тебе и ответ держать, — ответил приказный и резко повернулся к девушке:
— Кому я сказывал? Обряжайся!
Григорий подполз к дочери, припал к ее коленям.
— Поддайся!.. Отца для, поддайся! Лутче в блуде с ним жить, чем сгинуть в узилище без покаяния.
Туляк удивленно оглядел старика и разразился самодовольным смешком.
— Вот то умственные глаголы! Чуешь, бабонька, — великоумственно родитель сказывает.
Таня решительно накинула на себя епанчу и, поклонившись отцу, взялась за ручку двери.
— Краше на дыбе Богу душу отдать, нежели с катом сим безносым хоть малый час миловаться. Тьфу, рыло карпатое!
— Примолкни! — взревел приказный и, отшвырнув ногой старика, выскочил за Таней на улицу. — Я вот, ужо, тебя!.. Не накланяешься еще карпатому.
Таня не ответила и зашагала быстрей.
У Земляного города она подозрительно остановилась.
— Куда ведешь?
— Куда? Вестимо, в застенок.
— А в застенок, так не кружи вороном, веди прямою дорогою.
Из-за переулка вышел дозорный стрелец. Туляк обрадованно окликнул его и, приказав Тане не двигаться с места, пошел к нему навстречу.
Таня, пригнув голову, напряженно прислушивалась к шепоту, но, кроме ехидного смешка, ничего не могла разобрать.
Рассказав все, что нужно было, стрельцу, Туляк передал ему узелок и, переждав немного, неохотно полез в карман за флягой.
— Мшелом жалует — догадалась Таня и почувствовала, как понемногу вползает в нее страх.
— Гайда! — прикрикнул стрелец и больно ударил девушку кулаком по спине.
Они долго кружили по окраинам, пока не остановились наконец подле тайной корчмы.
Из избы глухо доносились песни, хохот, хмельная брань. Приказный трижды раздельно постучал в дверь и, отойдя к оконцу, отсчитал еще пять торопливых ударов.
Притихшая было изба вновь ожила, признав условные стуки. Щелкнула щеколда, и в дверях показалась встрепанная голова старухи.
— Кого Бог дает в полуночи?
Стрелец, втолкнув Таню в сени, тотчас же исчез.
Таня бросилась к выходу, но кто-то упал ей под ноги, и она шлепнулась на пол.
В избе стоял дым коромыслом. Хмельные приказные и служилые люди, увидев Туляка, бросились встречать его. Навалившиеся на Таню мужики скрутили ей руки и втащили в горницу. Сквозь едкий дым и пар Таня увидела нескольких девушек, разместившихся вдоль стены на лавке.
Одна из них, по приказу хозяйки, поднесла гостье чарку вина. Таня замотала головой, мертвенно стиснула губы. Тогда старуха, перемигнувшись с Туляком, поклонилась Тане в пояс и неожиданно изо всех сил ударила кулаком по зубам. Девушка стукнулась затылком об стену. Алые струйки крови медленно поплыли по подбородку.
Туляк, не обращая внимания на свою полонянку, уселся за стол и потребовал вина.
— Неужто муж аль родитель приказному продал? — спросила Таню соседка, заботливо вытирая с лица ее кровь.
— Кривдой увел! — жестко свернула глазами девушка.
— А нас родители продали… За недоимки.
И, точно оправдываясь перед кем-то, виновато потупилась.
— Нешто одюжить людишкам немочным подать цареву?
Всю ночь бражничали приказные. Таня защищалась до последней возможности и сдалась лишь, когда потеряла сознание.
Под утро Туляк вышел как бы за своим делом на улицу. Поджидавшие на углу языки тотчас же ринулись в избу. Перепуганная хозяйка попыталась бежать через окно, но ее схватили и с силой бросили об пол.
Приказные наспех одевались, дружелюбно переговаривались с языками.
— То мы нарочито и ноченьку ночевали в вертепе сем непотребном, чтобы без обману прознать, зря ли болтают, аль впрямь тут блудные твари на искушение христианам гнездятся.
Девушек, обвиненных в блуде, вместе в хозяйкой погнали в застенок. С ними уволокли и Таню.
Глава VI
Великая сила мастеровых и мелких торговых людишек собралась после обедни на Красной площади, у храма Василия Блаженного.
— Волим к царю с челобитною!
Ближние люди царевы набросились с кулаками на стрелецких полуголов.
— Так-то блюдете вы покой государев?
Служилые виновато отступали.
— Нешто можно нам православных христиан в храм не пущати?
Алексея всполошил рокот толпы. Когда отошла служба, он, посоветовавшись с Милославским, приказал допустить к нему челобитчиков.
Точно изваянный из камня и золота, сидел на троне важный и недоступный царь. Рядом с ним, такой же величественный и строгий, восседал, опираясь на палицу, патриарх. Ниже, до отказу задрав бороды к подволоке и выпятив животы, разместились на лавке ближние бояре.
Объятые трепетом, по одному, вползали на четвереньках выборные. Колотясь головой об пол, они благоговейно лобызали царский сапог и неслышно отталкивались в сторону. Когда обряд целования окончился, Алексей разрешил челобитчикам встать.
— Сказывайте, по какой пригоде пожаловали.
Выборные переглянулись, но никто из них не решался заговорить. Тогда Никон наугад ткнул посохом в первого попавшегося старика.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, реки.
Старик, покряхтывая, опустился на колени и жалко уставился на царя.
— Лихо нам, государь, горемычным сиротинам твоим!
— Лихо? — поморщился Алексей и с недоумением поглядел на патриарха.
Милославский заерзал на лавке и погрозил кулаком челобитчику.
— Лихо! — повторил выборный, не заметив угрозы Милославского. — Не дай, нам, преславный, природным своим холопам и сиротинам, от иноверцев и приказных жить в скудости и нищете.
Никон гневно поднялся.
— А ведомо ль вам, какую годину мать наша. Русь православная, переживает?
Царь остановил его мягким движением руки.
— Не сбивай. Пущай печалуется да памятует что всяческая слеза сиротин моих — моя слеза.
Ободренный старик благодарно коснулся губами государева сапога.
— А бьем челом на том, государь, чтобы все были в тягле и в свободе иль в льготах равны, чтоб во всем народе мятежа и розни не было.
Милославский еле сдержался, чтобы не наброситься на смелого челобитчика. Алексей же, умиленно уставившись на образа, зашептал пухлыми губами молитву и, кончив склонился к выборному.
— Восстань!
В повлажневших глазах царя сквозила скорбь.
— Воистину, тяжело испытует Господь людишек моих!
Он закрыл руками лицо и сокрушенно покачал головой:
— А то неспроста: за грехи наказует Господь За грехи плачет кручинная наша земля.
И, повернувшись неожиданно к патриарху, полным голосом крикнул:
— По делом человеков и отпускается им! Да мы не печалуемся, не ропщем!
Патриарх сурово поглядел на присмиревших челобитчиков.
— Молитеся о временах мирных. Ибо ныне, в годину брани и испытания, ропщут токмо недруги государевы.
Выборные, поклонившись царю, ушли из Кремля. На Красной площади было уже пусто: окольничий, пока послы были у царя, убедил толпу разойтись.
* * *— Все от Никона, все от ереси его богомерзкой, — шептались по уголкам посадские и торговые люди. — Не было новой веры, мерзкой Богу, не было и лютых напастей на православных.
Чтобы избавиться от насилий царевых людей и никонианцев, «повелевающих кланяться болванам», многие побросали дома свои и ушли в леса и скиты на соединение с вольницами и на «подвиг спасения души». Но и в самой Москве, и в других городах раскольники, чувствуя за собой силу, повели открытую борьбу против Никона.
