Хилари Мантел - Внесите тела
Фрэнсис сдвигает повязку, трет пустую глазницу, объясняет, что шрам чешется.
– Разумеется, Уайетт с ней спал.
Он, Томас Кромвель, ждет.
Но тут Фрэнсис роняет голову на стол и начинает храпеть.
– Наместник сатаны, – задумчиво произносит Кромвель и зовет слуг: – Отнесите сэра Фрэнсиса домой. Только закутайте потеплее: возможно, нам в будущем понадобятся его показания.
Интересно, сколько оставляют Анне на столе? Генриху она стоила доброго имени и душевного покоя. В глазах Кромвеля она просто купчиха, не хуже любой другой. Ему нравится, как она раскладывает товар. Сам он покупать не собирается, но желающих и без него вдоволь.
* * *Эдвард Сеймур включен в число камергеров – знак величайшего расположения. Король говорит:
– Думаю, я мог бы взять Рейфа Сэдлера камердинером. Он джентльмен по рождению, приятный юноша, да и вам, Кромвель, это будет на руку, не так ли? Одно условие – чтобы он не совал мне под нос бумаги.
Жена Рейфа Хелен, услышав новость, заливается слезами.
– Он будет неделями пропадать при дворе! – всхлипывает она.
Он сидит с ней в гостиной Рейфова дома, пытается утешить чем может.
– Я понимаю, что для Рейфа это огромная честь, и глупо мне плакать, – говорит она. – Только мне страшно думать о расставании. Когда он запаздывает, я высылаю слуг на дорогу его встречать. Мне бы хотелось быть с ним под одной крышей каждую ночь до конца дней.
– Рейф – счастливец, – говорит он. – Я не о королевской милости, а о том, что вы оба – счастливцы. Что так друг друга любите.
В пору своего брака с Екатериной Генрих распевал:
Я законы храню, обид не чиню,Верен супруге своей одной[11].
Рейф говорит:
– Чтобы все время находиться при Генрихе, нужны крепкие нервы.
– У тебя крепкие нервы, Рейф.
Он может дать полезные советы. Выдержки из «Книги под названием Генрих». Ребенком и юношей будущего короля постоянно превозносили за пригожесть и мягкий нрав, так что Генрих вырос в убеждении, что весь мир состоит из друзей и желает ему счастья. Всякая боль, всякая помеха или неудача воспринимаются им как нечто возмутительное, недолжное. Любое утомительное или неприятное дело он старается превратить в забаву, а если не получается, то всячески увиливает от этого дела. Есть советники, которые должны за него думать, и если он не в духе, виноваты они: зачем перечили?.. зачем разозлили? Король не желает слышать: «Нет, но…» – только: «Да, и…» Не любит унылых скептиков, тех, кто кривит рот и просчитывает стоимость его блестящих проектов на полях документов. Так что считай в уме, где никто не увидит твоих выкладок. Не жди от Генриха постоянства. Он уверен, что видит насквозь все тайные помыслы советников, но для них хочет оставаться непредсказуемым. Доверяет лишь тем планам, которые придумал сам (или думает, что сам). Спорить с ним можно, надо только знать, когда и как. Уступай во всем, кроме главного, держись так, будто просишь совета и наставления, не давай оснований заподозрить, что считаешь себя более сведущим. В доводах будь осторожен: не загоняй его в угол, не припирай к стене. Помни, что королевские настроения зависят от других людей: учитывай, с кем он говорил после вашей прошлой встречи. Генрих ждет не советов, а подтверждений собственной правоты. Он никогда не ошибается. Ошибаются другие, неверно исполняя его волю или снабжая его ложными сведениями. Король хочет слышать, что все его поступки угодны Богу и людям. Он говорит: «Кромвель, вот что нам надо сделать. Кромвель, я ведь приумножу свою славу, если… Кромвель, я ведь посрамлю врагов, если…» И все это мысли, которые ты изложил ему неделей раньше. Невелика печаль! Лишь бы дело двигалось.
Однако в этих поучениях нет нужды. Рейф всей своей жизнью подготовлен к нынешней службе. Щуплый, маленький, он с детства избегал рыцарских турнирных забав; сильный порыв ветра сдует его с лошади. Однако в делах мальчишка силен, как никто другой. Умеет наблюдать. Умеет слушать. Умеет передать послание зашифрованным или так завуалированным, будто никакого послания и нет: сведения основательные, словно их выложили из кирпича, в форме столь воздушной, точно их доставили ангелы. Рейф знает своего хозяина; Генрих его хозяин. Однако Кромвель его отец и друг.
С королем можно веселиться, можно шутить. Только, как говорил Томас Мор, это все равно что играть с прирученным львом. Тянешь за гриву, дергаешь за уши, но все время помнишь: когти, когти, когти.
Пост в новой церкви Генриха так же беспросветен и хмур, как при Папе. От несытого желудка и на душе кисло. Когда Генрих говорит про Джейн, то начинает моргать, в глазах стоят слезы.
– Ее ручки, Сухарь. Ее лапки, маленькие, как у ребенка. Она такая бесхитростная. И все время молчит. А если что-нибудь и скажет, то тихо-тихо – я должен наклоняться, чтобы разобрать слова. И стоит ей умолкнуть, я слышу свое сердце. Ее крохотные вышивки, ее шелковые лоскутки, ее узкие рукава цвета зимородкова крыла, которые она выкроила из ткани, подаренной каким-то обожателем, каким-то влюбленным бедолагой… и все же она непреклонна… Ее узкие рукава, ее ожерелье из мелких жемчужин… у нее ничего нет… она ничего не ждет.
Слеза наконец выкатывается из глаза, бежит по щеке, исчезает в рыжей с проседью бороде.
Обратите внимание, как король говорит о Джейн: такая робкая, такая стыдливая. Даже архиепископ Кранмер должен узнать портрет: полная противоположность нынешней королеве. Ту не насытят все богатства Нового Света, Джейн благодарна и за улыбку.
Я напишу Джейн письмо, говорит Генрих. И приложу кошелек. Теперь, когда она больше не фрейлина королевы, ей нужны деньги.
Приносят бумагу и перья. Король садится, вздыхает, пишет: прямыми буквами, как научился в детстве от матери. Быстрое письмо ему не дается: чем больше усилий он прилагает, тем больше буквы между собой не в ладу. Даже смотреть жалко.
– Сир, не угодно ли вам будет продиктовать мне, а я запишу?
Ему не впервой писать за короля любовные письма. Кранмер смотрит на него поверх склоненной головы монарха; во взгляде осуждение.
– Гляньте, – говорит король (Кранмеру письмо не показывает). – Она ведь поймет, чего я от нее хочу?
Он читает, силясь поставить себя на место целомудренной девицы. Поднимает глаза.
– Вы чрезвычайно деликатно выразились, а она очень невинна.
Генрих забирает письмо, дописывает несколько фраз повыразительнее.
Конец марта. Перепуганная мистрис Сеймур просит беседы с королевским секретарем. Встречу устраивает сэр Николас Кэрью, хотя сам участия не принимает – осторожничает. Вместе с Джейн приходит ее вдовая сестра. Бесс бросает на него ясный испытующий взгляд, но тут же опускает глаза.
– Вот в чем мое затруднение, – говорит Джейн и умолкает. Смотрит на него в отчаянии. Он думает, может, она только это и хотела сказать: «Вот в чем мое затруднение».
Она говорит:
– Невозможно… С его величеством невозможно и на мгновение забыть, кто перед тобой, даже когда он сам требует. Чем дольше он твердит: «Джейн, я твой смиренный обожатель», тем меньше в нем смирения. И каждый миг думаешь: а вдруг он замолчит и мне надо будет что-нибудь сказать? Мне кажется, я стою на подушечке для булавок, все булавки остриями вверх. Я все время думаю, что привыкну, что следующий раз будет лучше, но как только он входит и начинает: «Джейн, Джейн», я чувствую себя ошпаренной кошкой. Хотя вы когда-нибудь видели ошпаренную кошку, господин секретарь? Я – нет. И вот я думаю, если сейчас мне с ним так страшно…
– Он любит, чтобы его боялись. – Вместе со словами приходит осознание их истинности, но Джейн его не слышит – слишком занята тем, что пытается сказать.
– Если мне сейчас так страшно, каково видеть его каждый день? – Джейн осекается. – Ой. Вы, наверное, знаете, господин секретарь. Вы с ним почти каждый день. И все равно, думаю, это другое.
– Другое, – соглашается он.
Бесс приходит на выручку сестре:
– И все равно, мастер Кромвель, не могут же это все время быть парламентские акты, и депеши послам, и доходы, и монахи, и Уэльс, и пираты, и козни изменников, и Библии, и присяги, и земли, и аренды, и цены на шерсть, и можно ли нам молиться за умерших. Беседуете же вы иногда на другие темы.
Он изумлен, как точно она перечислила пункты, будто знает про него все. Ему хочется схватить ее за руку и воскликнуть: «Бесс, выходите за меня замуж!» Как бы у них ни получилось в постели, у нее есть дар коротко формулировать суть, которого лишены почти все его помощники.
– Так как? – спрашивает Джейн. – Они есть? Другие темы?
Он не может думать. Мнет в руках шапочку. Силится припомнить.
– Лошади. Генрих интересуется простыми ремеслами. В молодости я мог подковать лошадь, он выспрашивал, как это делается, какие подковы лучше, чтобы при случае изумить своих кузнецов знанием их тайн. Или вот архиепископ. Может сесть на любую лошадь. Он вообще человек робкий, но к лошадям подход знает, научился управляться с ними в детстве. Когда он устает от Бога и людей, мы беседуем на эти темы с королем.
