Лиса Си - Снежный Цветок и заветный веер

Без тебя мне грустно. Я прошу тебя написать мне или приехать поскорее.

Это было ужасно! Я посмотрела сквозь решетку окна в сторону Цзиньтяня, желая увидеть Снежный Цветок. Мне становилось плохо при мысли о том, что она страдает, а я не могу обнять и утешить ее. Прямо в присутствии своей свекрови и других женщин, находившихся в верхней комнате, я достала лист бумаги и развела чернила. Прежде чем написать хоть что-то, я перечитала письмо Снежного Цветка. Читая письмо в первый раз, я уловила только ее печаль. Теперь я увидела, что она нарушила традиционно стилизованные линии, которые жены используют в своих письмах, и использовала свое нушу, чтобы искренне и правдиво описать нашу жизнь.

Ее смелый поступок раскрыл мне глаза на истинное предназначение нашего секретного письма. Оно предназначено не для девичьих посланий и даже не для того, чтобы представлять женщин семьям их мужей. Наше тайное письмо даст нам голос. Нушу было средством, при помощи которого наши перебинтованные ноги несли нас друг к другу, а наши мысли летели над полями, как писала Снежный Цветок. Мужчины никогда не думали, что мы можем говорить друг другу что-то важное. Они не думали, что у нас есть чувства, которые мы можем выразить творчески. Женщины — наши свекрови и другие особы женского пола — ставили нам еще большие преграды. Но с этого дня я стала надеяться, что мы со Снежным Цветком сможем писать правду о наших жизнях, будем ли мы с ней рядом или разлучены. Мне хотелось отбросить набор фраз, обычных для женщин в их годы риса-и-соли, и выразить свои истинные мысли. Мы будем писать друг другу так, как мы разговаривали, когда лежали, свернувшись калачиком, в верхней комнате в моем родном доме.

Мне нужно было увидеть Снежный Цветок и сказать ей, что все еще переменится к лучшему. Но если я навещу ее против желания моей свекрови, я совершу одно из самых тяжелых преступлений. Тайная переписка просто бледнела перед подобным проступком, но я должна была его совершить, если хотела увидеть мою лаотун.

Снежный Цветок,

Я плачу, когда думаю, как ты живешь в том месте.

Ты слишком хороша для этой мерзкой жизни. Мы должны увидеться. Пожалуйста, приезжай в мой родной дом на праздник Изгнания Птиц. Мы привезем с собой своих сыновей. Мы снова будем счастливы. Ты забудешь о своих бедах. Помни, что рядом с колодцем никто не страдает от жажды. Рядом с сестрой никто не отчаивается.

В моем сердце я навеки твоя сестра.

Сидя в верхней комнате, я строила планы, но мне было страшно. Самым простым и самым верным вариантом казалось захватить Снежный Цветок по дороге в свой родной дом, но это был и самый легкий способ быть пойманной. Наложницы могут выглянуть из окна и увидеть, как мой паланкин поворачивает к Цзиньтяню. Еще большая опасность заключалась в том, что на дорогах будет много женщин, включая и мою свекровь, которые будут возвращаться на праздник в свои родные дома. Кто угодно мог увидеть нас; кто угодно мог на нас донести, только чтобы угодить семейству Лу. Но к началу праздника я расхрабрилась и решила, что все пройдет удачно.

В первый день второго лунного месяца начинается работа в полях и, следовательно, праздник Изгнания Птиц. Этим утром женщины в нашем доме встали рано, чтобы делать шарики из клейкого риса. А на улице птицы уже поджидали, когда мужчины начнут сажать семена риса. Я помогала своей свекрови лепить шарики — они должны были сберечь гораздо большее количество риса — нашей самой ценной повседневной пищи. Когда настал нужный момент, незамужние девушки вынесли птичье угощение на улицу и насадили шарики на палки в полях, чтобы привлечь птиц, а мужчины в это время разбрасывали отравленные зерна вдоль краев полей, чтобы птицы их съели. Как только птицы приступили к своей смертельной трапезе, замужние женщины уселись в свои паланкины, взобрались на повозки и на спины большеногих женщин, чтобы уехать в свои родные дома. Старухи говорили нам: если мы не уедем, птицы склюют рисовые семена, которые собрались сажать наши мужья, и мы не сможем родить им сыновей.

Как я и задумала, мои носильщики остановились в Цзиньтяне. Я не стала выходить из паланкина из-за боязни, что кто-нибудь сможет увидеть меня. Дверца паланкина отворилась, и Снежный Цветок с сыном, сидящим у нее на плече, села ко мне в паланкин. Прошло семь месяцев с тех пор, как мы виделись с ней в Храме Гупо. Я думала, что от тяжелой работы она потеряет округлость, приобретенную во время беременности, но ее формы сохранились и были заметны под ее рубашкой. Ее грудь была больше моей, хотя ее сын был намного худее моего. Ее живот выдавался вперед, поэтому она и положила сына на плечо, а не держала его на руках. Снежный Цветок осторожно повернула своего малыша лицом ко мне, чтобы я могла рассмотреть его. Я отняла своего сына от груди и подняла его, чтобы мальчики могли посмотреть друг на друга. Им теперь было семь и шесть месяцев. Говорят, что все дети красивые. Мой сын был красивым, но сын Снежного Цветка был тоненьким, как речной камыш. У него были густые черные волосы, болезненно-желтоватая кожа, а личико было хмурым. Но, конечно же, я похвалила его, а она похвалила моего сына.

Раскачиваясь в паланкине, который подскакивал и кренился то в одну, то в другую сторону в такт ходьбы наших носильщиков, мы со Снежным Цветком говорили о наших планах. Она ткала ткань, в рисунке которой содержалась строка из поэмы, — работа очень сложная и требующая времени. Я училась готовить птиц в рассоле — сравнительно легкая задача, за исключением того, что все надо делать правильно и не дать им испортиться. Но это были простые удовольствия; а у нас были серьезные темы для разговора. Когда я спросила Снежный Цветок о ее жизни, она не колебалась ни секунды.

«Когда я встаю по утрам, у меня нет иной радости, кроме как покормить сына, — призналась она, глядя мне прямо в глаза. — Я люблю петь, когда стираю или ношу хворост, но мой муж сердится, если слышит, как я пою. Если он недоволен мной, то не разрешает мне выходить за порог, только по моим домашним делам. Если он доволен, то разрешает мне сидеть на помосте, где он убивает свиней. Но когда я сижу там, я могу думать только о тех животных, которых убили здесь. Когда я засыпаю вечером, я знаю, что завтра я снова поднимусь с постели, но восхода не будет, будет только тьма».

Я попыталась утешить ее. «Ты говоришь так, потому что ты молодая мать и потому что была зима». У меня не было права сравнивать свое одиночество с ее одиночеством, но и меня тоже окутывала печаль, когда я тосковала по своему родному дому или на сердце становилось тяжело от темных и все укорачивающихся зимних дней. «Сейчас весна, — произнесла я как для нее, так и для себя. — Дни будут длинные, и мы будем веселей».

«Мои дни тем лучше, чем они короче, — ответила она сухо. — Жалобы прекращаются, только когда мы с мужем ложимся спать. Я не слышу, как свекор ворчит, что чай слишком слабый, как моя свекровь укоряет меня за то, что мое сердце слишком мягкое; как мои невестки требуют чистое белье; как мой муж велит мне быть попроще; как мой сын требует, требует, требует».

Меня потрясло скверное положение моей половинки. Она была несчастна, а я не знала, что ей сказать, хотя всего несколько дней тому назад я пообещала, что мы будем более откровенны друг с другом. Меня все еще связывали условности, поэтому я была смущена и чувствовала себя неловко.

«Я попыталась приспособиться к своему мужу и своей свекрови, и от этого моя жизнь стала лучше, — произнесла я. Тебе следует сделать так же. Ты сейчас мучаешься, но когда-нибудь твоя свекровь умрет, и ты будешь в доме хозяйкой. Все жены старших сыновей, которые тоже имеют сыновей, в конце концов выигрывают».

Она горестно улыбнулась, и я вспомнила ее жалобы, касающиеся сына. По правде сказать, я их не понимала. Сын — это жизнь женщины. Это ее работа — делать все, что требуется для сына.

«Скоро твой сын начнет ходить, — сказала я. — Ты будешь повсюду бегать за ним. Ты будешь очень счастлива».

Снежный Цветок крепче прижала сына к себе. «Я опять беременна», — сказала она.

Я поздравила ее, но мысли мои пришли в смятение. Так вот чем объяснялась полнота ее груди и выдающийся вперед живот. У нее должно быть уже большой срок. Но как она могла забеременеть так скоро? Было ли это тем самым нарушением закона об осквернении, о котором она писала в своем письме? Занимались ли они с мужем постельными делами, не выждав положенных ста дней? Видно, так оно и было.

«Я желаю тебе еще одного сына», — выдавила я из себя.

«Я тоже надеюсь, — вздохнула она. — Мой муж говорит, лучше иметь собаку, чем дочь».

Мы обе понимали, какая правда заключена в этих словах, но кто бы смог сказать их своей беременной жене?