На день погребения моего - Томас Пинчон
Закончив, Далли ушла, неуклюже махнув рукой на прощание, радиобашня возвышалась мощно и беспрепятственно, как ее кузина Эйфелева башня, разительно выбиваясь из масштабов всего, что ее окружало, и, слегка склонив голову, свернула к станции метро. У нее не было дел в этом районе, кроме обращения к Мерлю сквозь измерения. Она начала напевать мелодию из «Цибулетт» Рейнальдо Ана, о пригородизации страсти, все напевали эту мелодию в этом сезоне,
«C'est pas Paris, c'est sa banlieue».
К моменту возвращения на Монпарнас она насвистывала «J'ai Deux Amants» из новой постановки Саши Гитри.
— Бонжур, Далли, — крикнула хорошенькая молодая женщина в брюках.
— Бонжур, Жарри.
Группа американцев остановилась поглазеть.
— Прстите, не та ли вы самая Ля Жарритьер?
— О, да, до...Войны? Я танцевала под этим именем.
— Но, говорят, она умерла...
— И-и воистину ужасной смертью...
Молодая женщина хмыкнула.
— Гран-гиньоль. Пришли и увидели кровь. Мы использовали...малиновый сироп. Моя жизнь усложнилась...умереть и возродиться в облике кого-то иного — то, что надо. Им нужен был скандальный успех, succès de scandale, а я не возражала. Молодая красавица, погибшая прежде времени — это способно пощекотать вечно незрелый мужской разум.
— Mon Dieu! — пропела она, — que les hommes sont bêtes!, — а в конце к ней присоединилась Далли, и они спели в унисон.
Послевоенный Париж стал оживленной сценой для водевилей, некоторое время спустя Далли уплыла в свой пригород, banlieue. Сейчас у нее была маленькая роль в 'Fossettes l'Enflammeuse', оперетте тех времен авторства Жан-Рауля Ойлада, о прекрасно известном уже типаже юной распутной обольстительницы — малышки-вамп, которая пьет, курит, принимает кокаин и тому подобное, в Нью-Йорке оперетту поставил прославленный импресарио Р. Уилшир Вайб под названием «Ямочки», но Далли уже научилась копировать звезду Соланж Сен-Эмильен, распевая первую большую арию из «Fossettes»:
Casse-cou! C'est moi!
Ce'p'ti j'm'en fou'-la-là!
Casse-cou, mari, tes femmes aussi-
Tous les autres, n'importe quoi!
Далли вернулась в свою квартиру неподалеку от Рю дю Департ, зашла в кухню и сварила кофе. Она только что рассказала Мерлю всю историю своей жизни с тех пор, как бросила его в Теллуриде, и что за печальное зрелище... Она должна была думать о Мерле, а вместо этого почему-то ее мысли сейчас занимал Кит.
У окна висели полки с сервизом терракотовых мисок и тарелок из магазина в Турине — свадебный подарок, который они с Китом себе сделали. Заметив их впервые, она тут же испытала удовлетворение. Они были глазированы каким-то радостным оттенком зеленого, нет, более того, казалось, что свет получен благодаря размолотым кристаллам, чувствительным к радиоволнам, они могли вернуть голос Кита, напевающий «Это будет не шикарная свадьба», пока она думала. Вот мы кто.
Мы не собираемся переживать, а потом громко:
— Хвала небесам, ты умеешь готовить.
Они поженились в 1915-м и переехали в Турин — Кит получил работу по созданию итальянских бомбардировщиков. А потом, год или два спустя, катастрофа в Капоретто, казалось, что Австрийцы нахлынули с гор и скатились на Венецию. К тому времени никто из них не помнил, почему они поженились, или сохраняли свой брак, и их вовсе не утешал тот факт, что почти все их знакомые столкнулись с такой бедой. Конечно, они винили во всем Войну, и это было правильно, пока длилась Война. Но...ладно, Далли тоже немного сошла с ума и творила глупости. Однажды она была на заводе, из металлических дверей вышла группа мужчин в темных костюмах, и она узнала одного из них — это был Клив Краучмас.
Как у многих до нее, у Далли была низкая терпимость — если подумать, безупречно низкая — к комплексам и к работе, которую необходимо выполнять, чтобы с ними справиться. И она знала, что требования Клива будут настолько минимальными, насколько может того хотеть девушка. Счастье семейной жизни? Интрижки с другими мужчинам? Для Клива это не проблема. Была неловкая сделка — он пытался продать ее в белое рабство, но оба они понимали, что это, вероятно, было мгновением подлинной слепой страсти, каждый человек заслуживает хотя бы одно такое мгновение, а он разве нет, и в конце дня Клив был благодарен за это, а Далли испытывала почти умиленное удивление.
Дело было не только в том, что Клив стал старше, но еще и в высоких ставках игры, которую он избрал — почему-то он получил только обломки, нельзя сказать, что он оказался в самом большом проигрыше этой ночью, но получил намного меньше, чем то, на что, по его мнению, имел право. Так что она не собиралась призывать на его голову все несчастья.
Пока его жена возвращалась с кем-то, с кем возвращаться не должна, Кит работал на заводе или находился в подвешенном состоянии, а следующее, что они заметили — Война закончилась, Далли оказалась в Париже, а Кит— где-то на Западной Украине, в масштабных поисках бог весть чего. Она знала, что там еще воюют. Он продолжал слать письма, каждый раз — с разными штемпелями и марками, то и дело письма звучали так, словно он хочет вернуться, а она не знала точно, хочет ли, чтобы он возвращался.
Этот кухонный стол — вовсе не то место, где следует сидеть посреди дня. Она выхватила несколько франков из-под одного из зеленых блюд и снова вышла, когда над головой пролетел аэроплан, безмятежно напевая себе под нос. Несколько кварталов до бульвара и ее местного кафе «Ль’Эмисфер», здесь она обнаружила: если бы она сидела за столиком на улице, вскоре ее жизнь, ее выбор в жизни начал бы повторяться, лишь немного в иной форме, показывая ей людей, которых ей «нужно» увидеть снова — словно печально известное кафе было одним из тех мест благодати, о которых говорили Восточные мистики.
Хотя, возможно, другим тоже «нужно было» ее увидеть, иногда они просто проходили мимо, как призраки, смотрели прямо на нее и не узнавали.
В те дни множество Американцев проезжали через Париж, меняли адреса или лгали о них. Некоторые могли быть призраками Войны с неоконченными делами в городе. Но большинство Американцев были молоды,
