"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

Лавор не улыбнулся. Он вообще казался князю Игорю чересчур каким-то правильным, коли не сказать занудным. Вот и сейчас поднял ко князю очагом освещенное плоское жёлтое лицо и принялся объяснять:

– Я христианин, как и ты, княже, а мужеложство у православных есть смертный грех. Я же, во-первых…

– Да будет тебе, чудак! Пошутил ведь я.

– Тогда это первая твоя шутка за три дня, княже. Опять задумался о побеге?

– Йок, йок! – подражая Буртасу, возразил князь.

– Очень тебя прошу, – невозмутимо заявил Лавор, – говори только по-русски. В строже сегодня нукеры, кои русской речи не разумеют. Я помогу тебе бежать, княже, если решишься на побег. Мне легко подготовить коней, запас еды и оружие. Тебе же надо будет только решиться.

– Решиться я, почитай, что уже решился, – прищурился Игорь. – Да только вот не пойму, с чего бы тебе, толмач, заботиться о моем побеге? Какая тебе с него корысть?

Моложавое лицо Лавора оживилось, что бывало нечасто.

– Уж не знаю, держишь ли ты в своей памяти, княже, что я тебе некогда поведал. А поведал я тебе, княже, что мать моя была русской, и что с юных лет служил я в толмачах великому князю киевскому Изяславу Мстиславичу. А ушёл я от него, когда увёл он дружину на Волынь…

– Помню!

– …а я предпочёл вернуться в родную степь. Но прошли годы, многие годы, и стало мне в отчизне моей тяжело. В языческом этом невежестве. Не изведав таинства крещения, мои степные сородичи боятся воды, и я, чтобы сходить в баню, должен для того целый день скакать в Шарукань. И чтобы мне, православному, помыться в бане духовной, тоже надо туда поехать, в сей грязный Шарукань, пачкать свои колени в церковке-развалюхе и терпеть разглагольствования и выпрашивания безумного отца Памфилия! О! Он здесь теперь, бродит по становищу, пристает к тебе, ко мне, к встречным кыпчакам и может оказаться без головы! Я хочу жить возле настоящей церкви, большой, красивой, с ароматами, со святыми мощами, кои помогут мне в случае болезни. А болезни наступают, и вот – спина время от времени сильно болит. Летом, сам видишь, в степи хорошо и приятно человеку, однако врагу своему не пожелаю прожить студеную зиму в юрте. А с моею спиной теперь… Да я просто страшусь следующей зимы. Я желаю остаток жизни провести в тепле, больной спиной привалившись к русской печке-матушке… Ты задремал, княже?

Игорь раскрыл глаза и хлебнул вина из заветной фляжки. Привычно провёл пальцем по крутой заднице серебряной прелестницы. А сказал совсем не о том, что подумалось.

– Задремлешь тут с тобою… Я сображаю, толмач, есть ведь о чём подумать. Ты только излагай покороче.

– А куда спешить? Вот именно надо всё обдумать. Ты спросил меня, я отвечаю, но ещё не ответил до конца. И ещё я хочу помочь тебе, потому что жду за такую помощь от тебя награды. Хорошей награды, такой, чтобы я смог спокойно и удобно дожить свои дни на Руси. Теперь уже всё сказал.

– Откуда я возьму тебе хорошую награду, толмач? Из рукава, что ли, как скоморох, вытащу? – искренне удивился Игорь. – Твои сородичи меня ограбили, поистине обчистили, как липку, и ещё требуют две тысячи серебряных гривен выкупу.

Протянул Лавору фляжку, тот отказался («Сначала договориться надо»), дёрнул плечом, сам сделал хороший глоток и вдруг оживился.

– Есть! Знаю теперь, как наградить тебя! В походе погиб мой тысяцкий Рагуил, земля ему пухом, – тут Лавор перекрестился. А за ним и князь. Помолчал, ухватил за хвост ускользнувшую было мысль и продолжил. – Двор у него в Новгородке моём, земли там же в княжестве, под моей рукой, а все богатства старика, многолетней службой у разных князей собранные, в тереме на дворе же. Осталась после него одна дочка незамужняя, перестарок, а внебрачный сын, тебе известный, что со мною в плену, Незнай сей не в счёт. Я тебя женю на дочке Рагуила – и все Рагуиловы богатства твои!

– Ты сказал «перестарок», – осторожно промолвил Лавор. – Не сразу и вспомнил это слово… А насколько она перестарилась, Рагуилова дщерь?

– Помню только, что засиделась в девках… Ну, годков двадцать ей или немного за двадцать, – тут князь Игорь ухмыльнулся. – Всё одно ведь тебе под семьдесят, а, Лавор?

– Я пережил на свете Божьем шестьдесят две зимы, – чопорно заявил толмач. – Не в том дело, что невеста моложе меня. У меня тут, в кочевье моём, три жены, младшей и двадцати нет, а в том беда, что со старухой моей мы обвенчаны. Двоеженство есть страшный грех.

– А мы просто не скажем моему архимандриту Мисаилу про твою старуху, а? – и князь подмигнул. – И он тебя обвенчает как миленький. Во соборном храме моего Новгородка. А грех возьму на свою душу, так и быть.

Лавор промолчал. Князь посуровел лицом:

– Главное, что ты предложил помощь, а я принял.

В долгу не останусь. Теперь слушай: мне нужны будут три коня (ханского Барса, что я на охоту себе выбрал, не трожь) и три к ним поводных, три одеяла, кресало, трут, лук, стрелы, котелок… О себе же сам позаботься, толмач.

– Шесть коней, княже?

– Ну да, я же возьму с собою двух своих дружинников. Бояр, в общем. У меня в становище ещё с десяток отроков, но я же не прошу коней и для них, Овлур, я же понимаю…

– Нет, я могу вывести только тебя, княже.

Игорь нахмурился. Не много ли он на себя берет, толмач? И в глаза перестал глядеть…

– Разве не всё ли едино, что одного вывести на Русь, что трёх?

– Трёх не могу, княже.

– А я могу бежать только вместе с дружиной моей – ну, с теми двумя…

– Нам не миновать бросить коней и прятаться, княже. Двум от погони, да и от пограничных разъездов легче укрыться, чем четырём.

– Ты за кого меня принимаешь, толмач, – за княжича-несмышлёныша?

Толмач промолчал, уставившись на кошму пола.

– Ладно, поговорили, и будет. Что-то меня на сон клонит, – заявил Игорь и в самом деле зевнул.

Лавор, однако, не сделал и движения, показывающего, что собирается уходить. Игорь возмущённо воззрился на него, однако не успел открыть рот, как Овлур с несчастным видом быстро прошептал:

– Нельзя брать с собою Ставра и Незная. Великий хан Кончак разрешил бежать тебе одному.

– Что?!

– Великий хан говорил, что не настаивает на выкупе в две тысячи: его ведь пришлось бы разделить между многими ханами. С тебя он возьмёт двести гривен (за тот скот, что пришлось отогнать Чилбуку) и сто пятьдесят за молодого Владимира. Вдобавок за коней его ханских, для побега потребных, – недорого, по-божески. А Владимира с женою, своей, ханской дочерью, отпустит, когда от тебя гривны привезут. Только ты должен молчать и об этой вашей сделке.

– Промолчу, а то как же? – скрипнул Игорь зубами. – Уж промолчу.

– Только имей в виду: если – не дай того Бог! – тебя поймают, великий хан за тебя больше не вступится. Если пленник бежит и его изловят, у нас такового казнят, чтобы иным неповадно было, а всех других, что с ним сидели, заковывают и держат с жесточью великою, уже без всяких послаблений. Меня, если схватят нас кыпчаки из другой орды, Кончак тоже не станет выручать.

– Куда ни кинь, везде клин, – проворчал князь Игорь. – Вот уж хитрозадые вы все какие! Никому нельзя верить.

– Ты и сам бы про сие догадался, княже, что я действую по поручению великого хана, – с каким-то даже укором поднял глаза на князя Лавор, – если выпил бы сегодня поменьше вина и если бы дал себе труд задуматься: отчего бы это я, решившись помочь тебе сбежать, обрекаю на смерть или на рабство всю свою семью?

Игорь в свою очередь опустил глаза. Ему-то как раз наплевать было и на судьбу этого полукосоглазого, и на судьбу его косоглазой семейки, однако показывать своё равнодушие было нельзя.

– Да уж, не подумал я! А когда поедем? И как обманем сторожу?

– Поедем уже через два дня, когда вернётся войско с Кончаком. Сегодня прискакал скорый гонец от него. Великий хан идёт неспешно, бережет полон. Когда приедет, будет всеобщий той, и я тогда… – и Лавор подвинулся на кошме, чтобы приблизить свои уста к уху князя Игоря.