Пол Джефферс - Боги и влюбленные

Нахмурившись, трибун продолжал смотреть на храм.

— Партия зелотов старается изо всех сил.

Абенадар кивнул.

— Самая подходящая для них ситуация.

Трибун отвернулся от окна и прошелся по комнате, почесывая подбородок.

— Как твои шпионы?

— Мы собираем информацию, но ее не слишком много. Наши сообщения — не больше чем слухи и сплетни. Люди, которые знают, что происходит, об этом не говорят.

— Хотелось бы мне сейчас иметь пару ушей в Синедрионе, — сказал трибун. Затем, посмотрев на меня, улыбнулся. — Между прочим, Ликиск знает члена этой группы. Верно, Ликиск?

Абенадар был впечатлен:

— Правда?

— Никодим, — объяснил трибун. — Он был здесь днем, но ничего не сказал. Ликиск, как думаешь, смог бы ты узнать что-нибудь у Никодима?

Потрясенный, я ответил:

— Мы же не друзья. Я встречал его лишь раз, и только чтобы передать письмо.

— А он позволит тебе придти снова? — спросил центурион, воодушевившись идеей, пришедшей на ум и ему, и трибуну.

— Он приглашал меня его навестить.

— Так давай, Ликиск! — воскликнул центурион.

— Я… я не шпион, — возразил я.

— Мы и не просим тебя быть шпионом. Просто сходи к Никодиму, а потом расскажи, что ты видел и о чем вы говорили, — объяснил Абенадар. — Если он будет общаться легко, то, вероятно, насчет Синедриона волноваться не стоит.

— То, как люди себя ведут, часто говорит гораздо больше, чем их слова, — добавил трибун.

— Он может меня не принять. Он же видел меня днем и может не доверять мне.

Абенадар улыбнулся.

— С другой стороны, он может принять тебя, чтобы узнать, каково настроение у римлян.

Марк Либер положил руку мне на плечо.

— Ты не обязан этого делать, Ликиск.

— Я с радостью, и если смогу сделать хоть что-нибудь, чтобы не возникло неприятностей…

— Тогда завтра с утра нанеси видит Никодиму, — сказал Абенадар. — Прими его приглашение!

Даже если бы я хотел поспать подольше, то не смог бы. Шум в храме возник с первым лучом солнца. Я начал быстро одеваться; Марк Либер посматривал на меня, облачаясь в форму. Он заметил мою нервозность и повторил, что я не обязан делать того, на что он с Абенадаром так надеялись.

Я отрицательно покачал головой и ответил, зашнуровывая сандалии:

— Я пойду, но сомневаюсь, что узнаю что-нибудь важное.

— Мы с Абенадаром разберемся, что важно, а что нет. Иногда даже мельчайшее, незначительное слово или действие может оказаться крайне существенным. Держи глаза открытыми и навостри уши.

Я усмехнулся.

— Это нетрудно. Ты ведь знаешь мою репутацию: я люблю подслушивать и собирать сплетни.

Обняв меня, Марк Либер ответил:

— И еще я знаю, каким ты можешь быть импульсивным.

Из любопытства я решил взглянуть на двор язычников, находившийся за южной стеной огромного храма. Прокладывая путь сквозь толпу, я видел блестящий ряд коринфских колонн, таких огромных, что понадобилось бы трое человек, чтобы обхватить их целиком. Большой двор был окружен стеной внутреннего храма, куда могли заходить только евреи (под страхом смерти, как было написано в объявлении на стене).

Я пересек двор, приблизился к впечатляющему ряду колонн, повернул на север и медленно направился вперед. Слева и впереди от меня возвышалась башня Антония. В этот момент в ворота хлынула целая толпа людей, окружавшая довольно высокого человека с каштановыми волосами и бородой, который, как я предположил, являлся одним из священников храма. Толпа была так велика, что меня понесло вместе с ней; в давке мне отдавили пальцы и чуть не поломали ноги и руки. Я подумал, что случится, если меня унесут в ту часть храма, куда можно только евреям — неужели Яхве немедленно поразит меня молнией? Но внезапно движение прекратилось, и головы присутствующих повернулись к человеку, оказавшемуся в центре этой суматохи.

Шум стих, словно по сигналу; толпа замолчала, как театральная аудитория в момент падения занавеса и начала пьесы. Мужчина, к которому было приковано всеобщее внимание, поднялся на несколько ступенек к запретной части храма. Теперь он стоял чуть выше окружающих, и в лучах утреннего солнца его длинные каштановые волосы отливали красным и золотым. Судя по виду, ему было на несколько лет меньше, чем Марку Либеру — чуть за тридцать.

Над притихшей толпой разнесся ясный голос.

— Мое учение не принадлежит мне, — сказал он и после паузы добавил: — Я говорю об учении того, кто меня послал.

По толпе пронесся шум. Старик рядом со мной пробормотал:

— Кто это? Откуда у него такие знания?

Его сосед ответил:

— Он хороший человек. Тихо, я хочу его послушать.

Человек на ступенях подождал, пока шепот и разговоры стихнут.

— Вы можете выслушать меня и сами решить, говорю я за себя или за того, кто меня послал. Человек, который говорит за себя, ищет своей славы. Но тот, кто делает это ради Его славы, говорит истину и не лжет.

По толпе вновь пронесся шум, и когда люди успокоились, человек на ступеньках задал удивительный вопрос:

— Почему вы хотите меня убить?

Вслед за этим замечанием последовал целый взрыв разговоров, и среди этого волнения раздался громкий голос:

— Ты одержим демоном! Кто собирается тебя убивать?

Издевательский вопрос вызвал смех. Человек на ступенях нахмурился.

Сбитый с толку, я повернулся к старику и на ломаном арамейском спросил, кто этот человек и почему он думает, что его хотят убить. Старик удивился и сперва отнесся ко мне с подозрением, но ему явно хотелось воспользоваться возможностью и сказать что-нибудь против выступавшего.

— Он ходит повсюду и говорит, что его послал Бог; утверждает даже, что он сын Бога. А на самом деле он просто мошенник.

Я спросил:

— Но почему кто-то хочет его убить, если он мошенник?

Старик пожал плечами и рассмеялся.

— Никто не хочет его убивать! — Он постучал пальцем по голове. — Он сошел с ума. — Отвернувшись, старик приподнялся и крикнул стоявшему на ступенях:

— Если ты тот, за кого себя выдаешь, почему ты осквернил субботу — говорят, в это время ты лечил?

Человек спокойно взглянул на старика.

— Я сделал одно дело, — сказал он, поднимая вверх палец, — и вас это удивляет. Но вы сами нарушаете закон субботы. Разве Моисей не дал закон обрезания, пришедший от Бога? В субботу вы выполняете обрезание, а если человеку можно совершать обрезание в субботу — чтобы соблюсти закон Моисея, — почему вы злитесь, что в субботу я вернул человеку здоровье? Не судите по внешнему виду. Будьте беспристрастны.

Старик ничего не ответил, но человек на ступенях продолжал смотреть в нашем направлении. (В один пугающий миг мне показалось, что он глядит прямо на меня!) Он отвернулся, когда кто-то в толпе задал новый вопрос, но было шумно, и я не услышал ни вопроса, ни ответа.

Через некоторое время человек спустился в толпу и растворился в ней, как и я, выйдя из ворот на улицу. Когда толпа рассосалась, я потерял выступавшего из вида.

У Никодима были гости; одним из них оказался пожилой широкоплечий мужчина с кустистой бородой, длинными, темными волосами и большими, внимательными карими глазами.

— Это Петр, — сказал Никодим, знакомя нас. — А это его друг Иоанн, — добавил он, указав на молодого человека моего возраста с волосами песочного цвета и с синими, как Средиземное море, глазами. Я бы с удовольствием поговорил с ними, особенно с Иоанном, но Петр заявил, что им пора идти.

— Может, мы еще встретимся, — сказал я, глядя на Иоанна.

Он улыбнулся:

— Может быть.

— Пошли, — проворчал Петр. — Господин ждет.

— Господин? — спросил я, сразу подумав о господине и рабе.

— Иисус, — сказал Иоанн с улыбкой.

Петр потянул молодого человека за рукав.

— Идем. Мы опаздываем.

Пока Никодим прощался у дверей, мне подумалось, что если б я не пришел, Петр и Иоанн наверняка задержались бы здесь подольше.

Никодим, однако, не беспокоился.

— Очень рад видеть тебя снова, молодой человек, — произнес он, вернувшись. — Ты многое узнал о нашем народе, не так ли? Вчерашняя встреча с Пилатом вполне может восприниматься как урок. — Он улыбнулся. — Прошу прощения, что не заговорил тогда с тобой; по-моему, лучше не смешивать удовольствие и серьезные дела.

— Я понимаю.

— Ты был этим утром в Храме, — сказал он, очень меня удивив. — Человек, говоривший там — Иисус из Назарета. Друг Иоанна.

— Иоанн назвал его господином. Почему?

— Иисус — равви, учитель. Он зовет Иоанна своим любимым учеником, и Петр немного ревнует. Петр любит думать о себе как о первом среди равных.

— Простите, Никодим, мне довольно сложно понять, о чем вы говорите.

— Не беспокойся, юноша…

— Но мне интересно! Из того, что я видел и слышал в храме от… э…