Владимир Москалев - Екатерина Медичи
— И это правда.
— Слава богу! — с улыбкой сказал старшина и вложил шпагу в ножны: — А мы приняли вас за католиков и собирались всех перебить!
Все пятьдесят человек, как по команде, дружно взмахнули шляпами, убрав клинки.
— Так, значит, вы тоже протестанты? — Конжи облегченно вздохнул. — Признаться, мы думали, что напоролись на засаду.
— Это было бы и немудрено, — ответил старшина по имени Ла Брие. — Шайки этих фанатиков повсюду рыскают в поисках легкой добычи. Совсем недавно у нас произошла стычка с подобным сбродом.
— Надеюсь, вы одержали победу?
— Как видите! Мы разбросали их, как ветер разносит по полю скошенную сухую траву. Похоже, они направлялись в армию к брату короля, теперь их тела стали добычей воронов и волков. Но скажите, куда вы держите путь? Если хотите помочь адмиралу, то присоединяйтесь к нам.
— С удовольствием составил бы вам компанию, мсье, — ответил Конжи, — но вынужден исполнять обязанности конвоира и защитника своей госпожи.
— А кто ваша госпожа?
— Герцогиня Д'Этамп.
Гугеноты одобрительно загудели, было ясно, что им известно о причастности герцогини к Реформации.
— Так это она сидит в этой карете? Позвольте же нам выразить ей свои симпатии и почтение.
— Нет, мсье, это баронесса де Савуази, нам приказано было сопровождать ее к принцу Конде.
— Так вы побывали у принца Конде? Вы видели его самого и говорили с ним?
— Нет, мне довелось увидеть его только издали.
— Надеемся, он в добром здравии?
— В таком же, как и мы с вами, мсье.
— Слава принцу Конде! — крикнул де Брие.
— Слава! Слава! — хором закричали ополченцы из его отряда.
— Но почему же принц сам не участвует в сражении? — спросил де Брие.
— Этого я не знаю, — пожал плечами Конжи, — но, думаю, что наш адмирал и один справится; незачем рисковать двумя головами сразу.
— Это верно, — согласился Ла Брие. — Значит, вы не едете с нами?
— Нет, мсье, к нашему сожалению, мы должны вернуться в замок герцогини и доставить туда живой и невредимой госпожу баронессу.
В это время Камилла отдернула штору и выглянула из кареты. Ла Брие увидел ее, подъехал поближе и склонился в поклоне, не слезая с лошади:
— Мадам, примите наши уверения в самом нижайшем почтении к вам. Вы едете к герцогине Д'Этамп? Передайте ей наши самые сердечные приветствия. Пусть Бог продлит ее дни и пусть она вспомнит о нас в своих молитвах Господу.
— А как вас зовут, сударь?
— С вашего позволения отставной сержант де Ла Брие, списанный из армии по ранению. Мы все здесь такие, — и он обвел рукой свое воинство, — но, если наш адмирал бьется за веру, наш долг — быть в рядах его защитников, невзирая на возраст, раны и увечья.
И только тут Конжи обратил внимание на солдат, которых вел за собой Ла Брие. Это были уже старики и совсем еще юноши, которых их матери, обливаясь слезами, отправили в войско адмирала сражаться за веру. Многим из них, вероятно, не исполнилось еще и шестнадцати. Ветераны почти все были калеками: у кого-то не было руки и он держал меч в другой; кто-то был крив на один глаз, у некоторых были перевязаны головы, руки и ноги, а пропитанные кровью повязки красноречиво говорили о том, какие муки приходилось терпеть борцам за идеи Реформации. Что касается самого Ла Брие, то у него отсутствовала левая нога по самое колено, что и помешало ему слезть с лошади, когда он приветствовал даму из экипажа.
Они все, эти патриоты своей отчизны, ехали на поле брани, заведомо зная, что вряд ли вернутся живыми, но свято веря, что их жизнь или смерть принесут пользу общему делу, борьбе за истинную веру.
— Так, значит, битва уже началась? — с замирающим сердцем спросила Камилла, но думая теперь не о Конде, для кого она сделала все, что смогла, а о Лесдигьере, которого она уже давно не видела и не имела о нем никаких известий.
— Она продолжается, мадам, — ответил Ла Брие, — и, судя по всему, конец ее близок, ибо войско короля понесло огромные потери. Но оно еще держится, как сообщил вестовой, который прискакал в наш городок…
— Понесло огромные потери?.. — переспросила его Камилла и сердце ее упало.
Она побледнела и ухватилась рукой за дверцу кареты. Ее Лесдигьер… Она думала теперь только о нем. Что, если он погиб под копытами вражеских коней? А если ранен и о нем некому позаботиться? Нет, он должен остаться в живых ради нее, ради их любви, ради маленького ребенка, который остался сейчас во дворце Монморанси!..
Эта отважная, великодушная, бескорыстная женщина даже в минуту смертельной опасности и перед лицом неминуемой гибели, которая может настичь ее в любой момент, думала не о себе, а о том, кто был ей близок и дорог, кого она любила всем сердцем, кто в данную минуту, быть может, умирал и мучился оттого, что не может сказать ей последнего прощального слова.
Сержант, не обращая внимания на смертельную бледность Камиллы, продолжал:
— Так вот, он призывает всех, способных держать в руках оружие, помочь нашему адмиралу быстрее добить врага. Это близ городка Жарнак. Он давно уже ускакал, а мы теперь отправляемся вслед за ним. Прощайте, мадам, счастливой вам дороги. А нам надо спешить.
Оба отряда распрощались и уже было разъехались, как вдруг Камилла громко сказала, обращаясь к Ла Брие:
— Сержант, мы едем с вами!
— Но, мадам… ведь мы должны вернуться… — опешил от удивления Конжи.
Она решительно тряхнула головой:
— Что ж, возвращайтесь, я поеду одна.
— Черт возьми, сударыня, мы не можем оставить вас одну и вернуться в замок. Что мы скажем герцогине?
— Значит, — обрадовалась Камилла, — мы едем все вместе?
— Еще бы, мадам, ведь мы обязаны вас защищать!
— Браво, мсье! — воскликнула баронесса. — Но мы едем не для того, чтобы принять участие в битве, наша цель — убедиться воочию в том… в чем заверил нас сержант. А потом мы тотчас повернем на Этамп. Вас это устраивает?
Все двадцать окружавшие карету гугенотов, слышавшие этот разговор, громко выразили баронессе свое восхищение, а Конжи, склонившись с седла и припав к руке Камиллы, произнес:
— Мадам, милее этих слов я не слышал ничего на свете, но я был бы в десять раз счастливее, если бы вы позволили нам обнажить оружие за нашу веру. — И громко крикнул: — Ведите нас, Ла Брие, мы едем с вами!
И небольшое войско численностью в семьдесят человек окружило карету и с шумом направилось по дороге на Коньяк.
По своей последней дороге, ведущей их всех в небытие…
Глава 5
Последний долг Людовика Конде
Около полудня в Периге из Жарнака прибыл гонец от адмирала. Это был Ламевиль. Конде хорошо знал его: он состоял при штабе гугенотов, выполняя отдельные поручения.
Его привел Матиньон, который, конечно же, обо всем знал. Отойдя на два шага в сторону, он молча и с презрением смотрел на предателя, готовый в любую минуту по знаку принца броситься на него и задушить.
Конде сидел за столом и, облокотясь рукой о подлокотник кресла, исподлобья наблюдал за Ламевилем, внимательно слушая его сообщение о ходе битвы. Наконец, когда рассказчик умолк, принц холодно спросил:
— Значит, ты утверждаешь, что гугеноты терпят поражение?
— Да, монсиньор, их осталось уже меньше одной трети.
— И дела настолько плохи, что адмирал послал тебя ко мне за подмогой?
Ламевиль кивнул.
— А известно ли адмиралу о численности моих солдат?
— Полагаю, что да, монсиньор.
— А тебе известно?
Ламевиль уже открыл рот, собираясь сказать «конечно», но вовремя спохватился:
— Нет.
— Тогда я тебе скажу: триста всадников. Новобранцы не в счет, все они без лошадей. А теперь подумай, могу ли я с такими силами помочь адмиралу, если только он не вздумал заведомо погубить меня?
— Несомненно можете, монсиньор! Одно ваше появление вселит дух бодрости в наших братьев, вызовет в них порыв энтузиазма и придаст им сил для борьбы. Так считает наш адмирал.
— Прекрасно! И по какой же дороге я должен поехать?
— Я полагаю, по одной из двух, которые ведут на Коньяк и Ангулем.
И вдруг Ламевиль насторожился: слишком уж спокойно вел себя принц при известии о поражении адмирала. Зная вспыльчивый нрав Конде, он надеялся, что тот тут же прикажет седлать коней и во главе своих солдат помчится навстречу своей погибели. Вместо этого принц переглянулся с Матиньоном и остался сидеть.
— А что, если меня там ждет засада? — внезапно спросил он, не сводя глаз с посланца.
— Но, монсиньор, — развел руками Ламевиль с невинным выражением лица, — ведь я сам ехал этой дорогой и никто меня не остановил.
После некоторого раздумья Конде, все так же пристально глядя на вестового, внезапно объявил:
