Святослав Рыбас - Красавица и генералы
Она взяла к себе Виктора Игнатенкова после того, как он разошелся с родными и поссорился с Зотовым, поставила младшим штейгером и приютила у себя на правах то ли друга, то ли квартиранта. Романтическая сердечность исчезла из их отношений. Виктор не простил ей отказа от слепого брата.
Время влюбленности прошло, наступила пора защиты от надвигавшегося хаоса. Нина подарила ему "стеер", с которым он упражнялся, стреляя в саду по яблокам. Часто за ним увязывался ее малыш Петрусик, до этого всегда игравший на хозяйственном дворе среди кур и гусей, куда его водила нянька. Малыш собирал стреляные гильзы, потом показывал Нине.
- У, холера ясна! - восклицал он, повторяя польское ругательство Виктора.
До этого он повторял работницу и няньку, приносил домой свидетельства близости с народной речью, разные забористые словечки.
- Ты кто такой? - спрашивал у него Виктор.
- Я казуня! - гордо отвечал малыш, сияя зеленоватыми, как и у Нины, глазами.
Так дразнили казаков крестьяне.
И не только по отдельным словечкам, но и по нестриженым выгоревшим волосам и чумазым рукам было видно, что растет он сам по себе и далек от нарядной гостиной, где диван и кресла обтянуты кремовым репсом в цветочках, а на рояле стоят гравюры, фотографии и фарфоровые фигурки.
От малыша исходило совсем иное, свежее дыхание жизни.
Не иначе как под влиянием новых веяний Нина завела себе подлинный наряд казачки - длинную юбку, шелковую кофту, узорчатый платок - и словно в спектакле переоделась, посмеиваясь, плавно поводя плечами, прошлась по дому, приглашая домашних оценить обновку. Нина была хороша, легка, и, главное, в ней не было скучной определенности замужней женщины.
Прикажи она пройти испытания, и Виктор был бы счастлив исполнить ее волю.
Вскоре ему выпал такой случай, но не обрадовал его.
Арендаторы сговаривались отнять у нее землю.
Услышав это, она строго поглядела на Виктора, как будто он по нерадению допустил такое, и сказала, что не может допустить своего разорения.
- Что делать? - спросила она. - Они и так аренду не платят...
- Ладно, пойду в деревню, - сказал Виктор. - Надо встряхнуть одного-двух зачинщиков, остальные хвост подожмут.
- Не балыхрысничай! Вырос на хуторе, а несешь чепуху... Они тебе в глаза будут божиться, а потом голову проломят.
- Ну пусть проломят, - сказал он. - Не велика беда... У нас свобода. Ради тебя я голову не пожалею.
- Жалко головы-то, - усмехнулась Нина. - Доигрались мы с народными домами да больничными кассами, все жалели, просвещали! Теперь не знаем, что делать.
- Ты берешь за аренду половину урожая, - напомнил Виктор. - Ты бы уменьшила. Англичане говорят: надо сперва что-то дать, чтобы потом взять.
- Ничего я не могу им дать, Витя, - ответила Нина. - У меня сын, я должна все оставить ему. Это наживалось не мной, не одним поколением. Вот эти чашки, - она подняла тонкую фарфоровую чашку. - Думаешь, чтобы завести такой сервиз, нужны деньги? Нужно два или три поколения. Ты не думай, что я капиталистка. Я не дворянка и не капиталистка. Знаешь, кто мой отец... Но если все отдать - все разрушится... Мы с ними никогда не договоримся - между нами пропасть. Они живут не в век пара и электричества, а будто до Крымской войны... Они сперва разрушат нашу культуру, - а через сто лет начнут жалеть о ней... Верно ты говоришь, надо встряхнуть зачинщиков. Револьвер у тебя есть. Возьмешь Илью, вдвоем поедете.
Несколько минут назад она отвергла такое предложение, теперь посылала Виктора, не жалея его.
- Хорошо, - сказал он и стал разглядывать свою чашку с тонким голубоватым узором.
В деревню поехали вечером перед закатом, когда солнце стояло в дуб, как говорил Илья.
На кургане высилась каменная баба, и, глядя на ее тяжелый контур, ясно отпечатавшийся на фоне синевы, Виктор отвлеченно подумал о древнегреческих мойрах, бесстрастно ткущих нить жизни. Вдоль дороги желтели мелкие подсолнухи с вялыми, полуопущенными листьями. За подсолнухами пошли баштаны, где высовывались темными боками маленькие арбузы. Переехали речку, колеса застучали по камням. Илья хлопнул вожжами, и лошади пошли веселее.
- Илья, - спросил Виктор. - Какие там мужики?
- Хохлы, - пренебрежительно вымолвил Илья. - Сверху покорные, а внутрях - дюже нас не любят.
- Казаков?
- И казаков, и русских. Ты свой пистоль им не показуй, не бойся. Пока их не тронешь, они мирные.
- Я не взял пистоль, - сказал Виктор. - Будем мирно договариваться.
- А с другого боку - чего с ними разговаривать? - возразил Илья. - У кого сила, тот и пан. Не станут они вас слухать.
- Заставим! - заявил Виктор.
Покрытая соломой хата старосты белела из глубины вишневого сада. В хате были земляные полы, занавески на окнах, рушник у божницы; летали мухи, пахло едва различимым кисловатым запахом хлева.
Староста, худощавый широкоплечий мужик с толстыми седыми усами, отвечал Виктору, что все ждут Учредительного собрания и на григоровскую землю пока не будут покушаться. В его заверениях таилась, однако, неопределенность.
- А после Учредительного - начнете? - спросил Виктор. - Или как?
Староста сказал, что хочет, чтобы все было по закону, и убеждает людей не начинать безобразий.
- Аренду не платите, - напомнил Виктор. - Что ж, приглашать воинскую команду? Нехорошо.
Ему хотелось вызвать на откровенность этого мирно настроенного, уклончивого человека. Наверняка тот имел, что возразить.
- От бачите, яке лито, - с упреком произнес староста. - Печет!
- Пусть печет, а аренду платить надо, - сказал Виктор. - Ну да я не за этим приехал... Говорят, собрались вы хозяйку грабить, всю землю отнять.
- Грабувать? - удивился староста. - То брехня! - И обстоятельно объяснил, почему они не хотят грабить и что собираются делать после Учредительного собрания.
А собрались они ни больше ни меньше как оставить Нине душевой надел и, вправду не допуская никакого грабежа, разделить между собой весь инвентарь и все добро имения поровну на всех, а чтобы никто из мужиков потом не струсил, то принимать участие в дележе всем обществом без исключения.
Староста говорил об этом как о давно обдуманном и решенном и, кажется, ждал похвалы за справедливо устрояемое будущее. Он закачал головой, заохал, когда Виктор высмеял его замысел.
- Инакше будэ крови богато, - сказал он.
Может быть, это и было справедливо, но очень наивно. Виктор знал, что, если бы пришли к Нине отнимать что-нибудь, он бы стал защищать ее.
Вошла в хату женщина, годами как Павла. Подошла к шкафу, грубо дернула дверцы, потом захлопнула и неприязненно поглядела на Виктора и мужа.
- Там люды прышлы, - буркнула она. - Кажуть, що ты з паном размовляеш?
В ее словах был какой-то намек и угроза. Она чем-то походила на сердившуюся Хведоровну.
Мужик стал объясняться с женой, ударил ладонью по столу и прикрикнул. Женщина подбоченилась, чуть наклонилась вперед и тоже начала кричать, вспоминая какие-то старые его грехи.
Виктор ждал, когда староста успокоит жену. Видно, она была намного моложе и горячее его.
Впрочем, Виктор уже узнал все, что хотел, и ему можно было уходить, оставив хозяев беседовать без свидетеля. К тому же опыт хуторянина подсказывал ему ограничиться откровением старосты и мирно покинуть деревню, надеясь, что со временем все само собой утрясется. Но выпускник гимназии, младший штейгер не мог согласиться с хуторянином и жаждал быстро покорить мыслителя-старосту, отбить желание думать о дележе.
Виктор вышел из хаты.
Несколько мужиков и баб стояли с Ильей. Тот дразнил их насмешками, казачья фуражка была сдвинута набок до невероятного предела.
- Ну что будем делать с григоровским имением? - спросил у мужиков Виктор бодрым командирским тоном.
Илья не дал ему начать разговор, перехватил вопрос и сказал:
- Чего делать? У них даже нужников не строят, в хлев по нужде ходят...
Возможно, это наблюдение отвечало истине и потому показалось нестерпимым, - и к Илье быстро подскочил невысокий мужик и ловко ударил его в зубы.
Илья отшатнулся, схватился за кнут, но остановился - мужичок вытащил из кармана солдатских шаровар револьвер и взвел курок.
- Ну як, казуня? - спросил мужичок.
Илья поднял с травы фуражку, надвинул на лоб.
У Виктора пропала охота повторять вопрос об имении. Он ехал сюда без оружия, надеялся договориться по-человечески! И что же? Староста предлагал оставить душевой надел земли, а солдат-отпускник держал наготове наган...
На обратном пути Илья, оправдываясь, сердито говорил:
- Да кто ж знал, что они не стерпят! Что я им такого сказал?
- В следующий раз выстрелит, - предостерег Виктор.
- Выстрелит, собака! - согласился казак. - Теперя человека загубить плевое дело.
