Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова
Все последующие дни Яхонтов неоднократно поражался наглому цинизму мюнхенцев во всех странах, явному выражению их злобной досады. Французская газета «Тан» договорилась до того, что назвала шаг Гитлера «изменой».
«Пакт означает отказ Германии от натиска в сторону Балканских стран, от ее планов в отношении Украины и от ее надежд на выход к Черному морю, отказ от всего того, что составляет основу германской экспансии в сторону Востока», — писала «Тан». Японцы открыто заявили, что в связи с германо-советским пактом они пересмотрят свою политику; император принял отставку правительства. Дорри Томпсон, популярная в те годы американская обозревательница, сказала по радио, что пакт является величайшей победой Сталина. Поездка Риббентропа в Москву показала, что Германия напугана. Советское правительство относится с недоверием к Англии и Франции и стремится к нейтралитету в предстоящей войне… Словом, понял Яхонтов, мюнхенцы на этот раз промахнулись. Натравить Гитлера на Россию им не удалось, оттого и беснуются.
…Поздно вечером Яхонтов слушал Рагнара Строма из Стокгольма, который, обобщая мнения западноевропейской прессы, сделал вывод, что Англия предлагает новый Мюнхен, на сей раз выдавая Гитлеру северную часть Польши. Весь вопрос в том, согласится ли на это фюрер. Как он решит — покажет ближайшее время, одно я бы не подверг сомнению, сказал швед, это то, что Англия и Франция из-за Польши в драку не полезут. Хотя заключенные ими договоры накладывают на них именно такие обязательства. Но с тех пор как они отвергли дополнительные гарантии, предлагавшиеся им Советами, Англия и Франция четко дали понять фюреру, что они не вмешаются. Из достоверных источников мне известно, закончил Рагнар Стром свой обзор, что Гитлер в узком кругу обозвал Чемберлена и Даладье весьма нелестными словами. Я воздержусь от их дословного перевода. Но информирую радиослушателей об их смысле. Смысл в том, что фюрер считает лидеров Англии и Франции обманщиками и трусами. Первое — трагично для Польши, второе — вполне устраивает Германию.
Было 27 августа 1939 года.
Пожар у порога
В Америке новости узнают «на день раньше», и не потому что американцы богаты и могут приплатить за сверхоперативность, а просто из-за разницы во времени. Когда в ночь на 1 сентября 1939 года в Европе началась вторая мировая война, в Америке было еще 31 августа. Сообщили, что немцы перешли границы Польши на севере и на западе, бомбили Варшаву, Краков, Гродно, Вильно, Брест-Литовок…
Сложная и странная вещь человеческая психология. Несколько лет назад Яхонтов проезжал в поезде через Варшаву, и ничто не шевельнулось в его сердце, хотя он отлично знал, что родился в этом городе. Подумал тогда, что раз увезли его отсюда младенцем, то и родиной он этот польский город считать не может. Петербург — его родина. Все так. Но слушая ликующий лай берлинского диктора о том, что горит и рушится Варшава, он испытывал боль и устыдился своего недавнего равнодушия к этому городу. Ведь там служил его отец, военный юрист генерал Александр Дмитриевич Яхонтов. Выходец «из простых», он сделал карьеру сам, не опираясь ни на чьи протекции. В Варшаве жили, любили друг друга, пестовали детей родители Яхонтова, которых он не помнит. Почему он не заехал в Варшаву, не посмотрел хотя бы снаружи на дом, где жила семья Яхонтова-старшего? А теперь и дома, судя по всему, не останется…
— Надо ехать, — сказал Виктор Александрович жене. — Война!
— Куда ехать? Зачем? — Мальвина Витольдовна печально улыбнулась. — Ты забыл, Виктор, где мы живем. Здесь войны нет. Посмотри на них…
Отдыхающие на ранчо Эдвардса были в крайнем возбуждении, но не оттого, что на какую-то там Варшаву или вообще бог знает кому известное Гродно падали бомбы, что там рушились дома, страшно кричали искалеченные люди и на глазах матерей гибли их дети. На ранчо рвали друг у друга газеты с котировкой акций. 30 августа биржа дала неожиданный всплеск — акции военных концернов резко подскочили в цене. Неужели кризис идет к концу? Да здравствует война! 3 сентября Англия и Франция объявили Германии войну. 5 сентября Рузвельт объявил о нейтралитете США. Всплеск на бирже пошел на убыль. 6 сентября приехал Чарли Доули — в новом автомобиле. Порывисто обнял несколько обалдевшего Яхонтова и даже прослезился: «Виктор, дорогой мой генерал, вас послал мне сам господь бог…»
После завтрака они взяли лошадей и отправились на прогулку по холмам. И Виктор Александрович уяснил, что произошло с Чарли. Яхонтов уже замечал, что у самых циничных американских бизнесменов нередко встречается какое-то непостижимое то ли суеверие, то ли преклонение перед каким-то, казалось бы, совсем не подходящим авторитетом. Именно это случилось и с Доули. Он свято уверовал в политические прогнозы чудаковатого и бескорыстного русского генерала и сыграл в отчаянно рискованную игру. Дела Чарли были, как уже знал Яхонтов, в весьма плачевном состоянии, и дополнительный кредит получить ему было трудно. Но он все же достал кредит — под грабительские проценты — и вложил все до последнего цента в акции военных фирм. 30 августа он снял сливки, но не вышел из игры, а еще раз, два и три, смертельно рискуя, покупал и снова продавал, Так, играя на повышение, Чарли за три дня заработал столько, что расплатился со всеми долгами и стал миллионером. Теперь, по его мнению, после заявления Рузвельта стоимость военных акций будет падать, но в перспективе, как учит его добрый гении — генерал Яхонтов, — они все равно пойдут в гору, поэтому сейчас главная задача — угадать самую низшую точку спада и покупать, покупать… Но я буду делать это уже без смертельного риска, заключил Чарли. Минимум для жизни и на колледж для сына я не трону… Генерал, я все же хотел бы поговорить о вашем гонораре…
Но Яхонтов оборвал его и просил никогда впредь к этой теме не возвращаться.
— Странные вы люди, — покачал головой новоиспеченный миллионер. — Но, надеюсь, выпить со мной шампанского не откажетесь?
— Не откажусь, — засмеялся Виктор Александрович. Шампанское было единственным спиртным напитком, которое он употреблял, и то весьма в умеренных дозах. Последний раз Яхонтов пил водку по прибытии в полк после окончания училища. Как полагалось, в честь нового товарища господа офицеры устроили попойку. Подпоручик Яхонтов, по-видимому, получил, выражаясь медицинским языком, сильнейшее алкогольное отравление и сорвал голос, стараясь громче всех пропеть, вернее, прореветь «Боже, царя храни».
В тот вечер у Чарли, видимо, отпустили нервы. Он говорил, говорил, говорил… Суть его рассуждений сводилась к тому, что каждому человеку должно же хоть раз в жизни повезти. Так вот повезло и ему. Он все время предлагал тосты за Яхонтова и за войну. Виктор Александрович, обмениваясь понимающим взглядом с Мальвиной Витольдовной, только кивал. Говорить Чарли о том, что война — это ужас и смерть, было бесполезно. Не горящие польские деревни, а цифры на биржевом табло — вот что такое была для него война.
Да, Мальвина, как всегда, права. Уезжать раньше намеченного срока из-за столь далекой отсюда войны было бы неразумно. Они покинули ранчо Эдвардса в оговоренный срок — 16 сентября.
В тот день бездарные и ничтожные польские правители бросили народ на произвол фашистов и, прихватив золотой запас, бежали в Румынию. Там они были интернированы. Польша перестала существовать как государство. На следующий день Красная Армия двинулась навстречу наступающему вермахту и взяла под защиту братьев, заняв Западную Украину и Западную Белоруссию. Яхонтов ожидал, что американская печать поднимет антисоветскую свистопляску, но этого в целом не произошло. Из разговоров в своем клубе он уяснил причину этого. Здешние мюнхенцы рассчитывали, что вермахт и Красная Армия не остановятся в своем движении соответственно на восток и на запад и вожделенная советско-германская война все же начнется. Но Красная Армия не «делила Польшу», как визжали мюнхенцы, а выполняла ограниченную, исторически оправданную задачу — воссоединить с матерью-родиной западные районы Украины и Белоруссии. Об этом писали здравомыслящие западные журналисты, в том числе Рагнар Стром. В сущности, это было возвращением к линии Керзона, которую в 1920 году перешел Пилсудский.
Неожиданную реакцию на выступление Красной Армии Яхонтов увидел, посетив по просьбе своих друзей-рабочих Украинский народный дом в бедном квартале Даунтауна. Там его многие знали по лекциям и оказывали всяческие знаки уважения. Яхонтова поразила атмосфера ликования, которая там царила в тот день. Один за другим выступали клубмены и на смеси русского, украинского, белорусского, польского и английского языков говорили о том, как все теперь замечательно поворачивается на Родине. Половина их приехала в Америку еще до революции, но половина вынуждена была покинуть Польшу Пилсудского. Украинцам и белорусам там житья не было. Случалось, что «хохлов» выбрасывали из поезда за пение украинских песен. «Господи боже мой, — горячился Ярослав Бойчук, с которым Яхонтов был уже давно знаком, — да если б знал я, что так повернется, я б с родной Тернопольщины ни в жизнь не подался в эту Америку, будь ей пусто!» И так говорили многие. В тот вечер много пели и плясали. Но — «большая пресса» не почтила вниманием вечер в Украинском народном доме…
