Константин Коничев - Повесть о Воронихине
– Ну, это, Павел Александрович, со мной случается редко. Масонство меня привлекло, однако не увлекло. Есть дела поважней. А хожу я сюда и состою в их сообществе постольку, поскольку это потребно и в интересах той среды, в коей я бываю. Да и взгляды их мне не чужды… А что касается дела, то тут приходится успевать. В моей жизни много времени пропало впустую. Теперь догоняю сам себя. И надо спешить – жизнь коротка. Никак не сделать всего, что задумано, зарисовано да в чертежах расчерчено. И еще надо успевать пользоваться помощью вашего родителя, ведь и он, мой добрый покровитель, не два века проживет. А самое важнейшее, Павел Александрович, на что я имею виды и расчеты, – это до конца достроить Казанский собор, чтобы и с южной стороны была такая же колоннада, как и выходящая на Невский проспект.
– Понимаю и представляю… – отозвался Строганов. – Задача большая. Но разве есть в чем препоны?..
– В деньгах, Павел Александрович, и ни в чем более! Камня на колонны около Гатчины в карьерах сколько угодно. Рабочая сила в избытке. Одного недостает – денег!..
– И много надо?
– Миллионов около двух…
– Зная казну государеву, скажу: придется повременить со второй колоннадой. Под Аустерлицем нас проучили, воюем плохо. А в предвидении будущего расходы военные потребуются немалые. Государь знает это и не согласится строить вторую колоннаду. Нет, не согласится.
– Что ж, приходится скорбеть и сожалеть, если так. Добро бы догадались потомки доделать мои недоделки.
– Это другой разговор, Андре, такая возможность будет зависеть от художественного вкуса потомков и от благосостояния и богатства столицы.
В тот день в Павловске Строганов пробыл у Воронихина до позднего вечера. О многом было переговорено, многое вспомянуто добрым словом. Оба они изменились, дошли до широкой известности – один в политике, другой в искусстве.
Через несколько дней они еще раз встретились в Петербурге на островах. Воронихин был там с женой, наслаждался отдыхом в праздничный день, любовно осматривал сады и парки, разбитые на смешанный англо-французский манер около старой елагинской усадьбы, еще не тронутой зодчим Росси, и около дачи Строганова.
В светлые летние сумерки, какие бывают только в Петербурге, на дачу престарелого графа Александра Сергеевича стали собираться вельможи, состоящие в масонской ложе.
Любопытства ради приехали сюда и Павел Строганов с супругой. Оставив жен в доме, неподалеку от воронихинской дачи, что на Черной речке, Павел Строганов и Андрей Воронихин прошли через ворота нижнего павильона и поднялись по лестнице во второй этаж, где помещались библиотека и удобное для сборищ светлое колонное зало. Кроме библиотечного зала, имелась тут скрытая комната для масонских таинств. Эта тайная комната служила не для общих собраний, а для совершения процедуры приема и утверждения гранметром посвящаемых в деятельность масонской ложи.
В тот летний вечер на даче у Черной речки никого не «посвящали», а было самое обычное сборище.
Войдя в библиотеку с Андреем, Павел спросил:
– Скажите, Андре, что вас привлекает в этом, как говорят мужики, «фармазонстве»?
– Стремление к облагораживанию нравов в обществе и содействие просвещению народа… Таков основной пункт нашего положения, ну и, разумеется, прошу прощения за откровенность, требование времени и желание идти в ногу, плечом к плечу с нашей общественной средой…
– Благие цели, но не есть ли все это пустое? А впрочем, послушаем, о чем тут у вас сегодня будет речь.
Вскоре десятка два масонов заняли свои места в кривоногих креслах, украшенных бронзовыми виньетками, и замолкли, когда старик Строганов поднялся с кресла, стоявшего за столом, покрытым черным бархатом. Поглаживая левой рукой человеческий череп, находившийся рядом с массивной чернильницей посреди стола, а правой держа какие-то бумажные листки, несвойственным ему голосом, сухо и напевно, старик Строганов заговорил словами, заученными заранее:
– Други мои, «каменщики» и прочих степеней в ложу посвященные мужи и ученики!.. Собрания наши по уставу не часты, но ведомы ли вам, чтимы ли вами пресветлые труды высших учителей, указующих нам честные и нравоучительные правила, как-то: о воздаянии своему создателю должного, о благопристойной уступчивости нападающим, об учтивости, скромности, услужливости и приветливости… Храните ли вы, как подобает, данное слово, не нарушаете ли обещаний своих?.. «Путь счастья человеческого», книга сия премудрая, обязует нас, давших клятву, быть покорными начальникам своим, но без раболепства. Помогать притесненным, избегать роскоши и глупости… – (При этих словах своего отца, ставшего в позу проповедника, Павел Строганов не удержался от злой усмешки.) – Бережетесь ли вы, други мои, излишнего пития и ядения и готовы ли каждочасно к смерти по-христиански?.. Помните: великолепие света вдруг в ничто превращается! Ибо все в свете суета и тлен образуется. О том и в «Полезном увеселении» сказано: не постоянен свет, все в свете суета, проходит все, как дым, сон краткой и мечта. Нет в свете ничего, чтоб было непременно, нет постоянного на свете совершенно…
И долго, молча склонив головы, слушали туманную речь старого масонского мастера графа Александра Сергеевича Строганова.
Потом кто-то из присутствующих читал собственного сочинения, в этом же духе, стихи о ничтожестве телесных увлечений, кои суетны в мире здешнем, ибо всяческие нетленные ценности обретаются в потустороннем мире:
– Одна лишь красота телесна,Приятность и очам прелестна,Не может вечно нас зажечь.Что в членах льстит и нас пленяет,То наглость времени съедает.И может вскорости пресечь…
Воронихин слушал скромно и молчаливо, подобно всем остальным участникам ложи, но рядом сидевший гость – граф Павел – ерзал в кресле. Он шепотом сказал Воронихину:
– Чушь какая-то!.. Дурачество! Пойдем отсюда, Андре, ради бога пойдем на свежий воздух, к пруду. Разденемся догола, будем купаться перед статуей Нептуна и воздадим честь и славу Бахусу, непереносно слушать это глупейшее кликушество.
– Я не имею права, – тихо отозвался Андрей Никифорович. – У нас собрания такие всего лишь четырежды в году. Обязан сидеть до конца и слушать.
Скоро все эти неестественные речи, заклинания и декламации завершились последним и кратким словом старого графа:
– Други мои! Шестая статья «всеобщих положений» гласит, что истинному свободному «каменщику» подобает усердно чтить и любить всевышнего, всесвятейшего и великого зиждителя вселенныя. А посему призываю вас всех здесь сидящих к общей молитве высшему существу…
Все встали. Встал и Павел Строганов, но сразу же вышел из библиотеки на галерею, остановился за дверью, тяжело вздохнул, прислушался. Из-за стеклянных стен библиотеки послышался речитатив, четко произносимый всеми оставшимися:
– Великий, всесильный архитектор, боже преблагий, подавший нам днесь силы к трудам нашим, прими благодарение сердец, истины твоея коснувшихся, и сотвори да все мы, об истине размышляя, пойдем путем, тебе благоприятным…
«Блажь, – подумал Павел Строганов, – блажь!.. Французских революционеров вам недостает. Они бы просветили вас…»
Свою мысль Павел Строганов досказал, когда все масоны, во главе с его отцом, вышли на галерею и, словно бы преобразившись, заговорили о никчемных житейских вещах.
– Господа, – обратился Павел Александрович к столпившимся, – вы только что предавались красноречию в библиотеке, а мне позвольте здесь сказать и спросить вас: для чего вы исповедуете сие?.. Рассуждаете о близости к жалости к народу, читаете вирши, смеху подобные. А знаете ли, что народ-то насмехается над вами, «фармазонами»? Да, кстати сказать, если кто хочет приблизить себя к неким идеалам, к чему их искать далеко? По высоте учености Ломоносов и собиратель народных песен Чулков – образцы, по чистоте чести и совести – тоже. Так зачем же вам копаться в каких-то невесть кем выдуманных масонских положениях?
Все молчали.
– Правду я говорю, Андре?
Молчал и Воронихин. Лишь чуть заметно лицо его озарилось сдержанной улыбкой.
– Молчите. Хорошо. Я продолжаю: полюбуйтесь на мир. Какая прекрасная петербургская ночь приближается! Солнце скрылось в Финском заливе. Брызги лучей поднялись над водными просторами. И нет солнца. Но мы знаем и верим, что оно завтра же, вернее, сегодня ночью поднимется над шуваловским парком. Впрочем, лучи его и сейчас не погасли ни на шпилях Петропавловского собора и Михайловского замка, ни на крестах Смольного собора, ни на Адмиралтейской игле, ни даже на сосновых клетках: лесов, что окружают купол Казанского собора. Всюду следы солнца, гулявшего над столицей весь летний день-деньской. А каким прекрасным становится Петербург! Всего ему сотня лет, и всего триста тысяч жителей, а он уже готовится поспорить величием своим с любой столицей мира. А кем создан сей град? Нашим богатством? А кто нам создал и создает богатство? Руки человеческие, народные руки, разум? Да, разум, но не тот разум, к которому вы в своих ложах взываете, именуя себя «каменщиками», ничего общего не имеющими с каменщиками и каменотесами вроде того же вологодского крестьянина Самсона Суханова, который со своей артелью почти все колонны воздвиг в Питере!..
