Мигель Делибес - Еретик

Подписав соглашение, дон Сегундо поставил на стол кувшин вина из Сигалеса, и все трое выпили за процветание затеянного предприятия. В тот вечер Сиприано Сальседо отужинал в Ла-Манге и переночевал в Вильянубле, в гостинице Флоренсио. Известие о закупке кроликов стало сюрпризом для Эстасио дель Валье, который заметил Сиприано, что куртка на кроличьем меху вовсе не новшество. В Сеговии их шьют мориски, а в Парамо с незапамятных времен носят пастухи и земледельцы. Сальседо, подписавший договор не с целью увеличить свое состояние, возразил, что это не имеет значения, что задача состоит в том, чтобы делать куртки лучше и дешевле, чем конкуренты. Сиприано заснул с внезапно появившимся чувством, что подписание контракта дает ему какие-то права на Теодомиру. И когда Огонек на следующее утро доставил его в Ла-Мангу и он оказался с девушкой наедине перед жарко горящим очагом, он привлек ее в объятия и поцеловал в губы. Губы у нее были полные, твердые, засасывающие. Сиприано утонул в море невыразимого блаженства, но когда он уже думал, что теперь, логически рассуждая, должно последовать продолжение, Теодомира рассерженно поднялась со скамьи и заявила, что она тоже влюблена в него, но всему свое время, и прежде всего его опекун должен посетить ее отца, чтобы поговорить, обсудить условия и, если все уладится, тогда они поженятся. Сиприано еще ощущал в кончиках пальцев твердость ее грудей, не уступавшую твердости ягодиц, и подчинился ее условиям. Любовного опыта у него не было, он покорился. Он понял, что завоевание Королевы Парамо будет процессом постепенным и потребует выполнения многих предварительных формальностей.

В тот день он посетил дядю Игнасио и объявил ему и тетушке о своем намерении вступить в брак. Тетя Габриэла живо заинтересовалась.

— Можно узнать, кто эта счастливица?

Сиприано заколебался, не зная, с чего начать.

Он понял, что слишком поспешно примчался к родственникам, не подготовившись, что сказать.

— Э-это одна девушка в Парамо, — произнес он наконец. — Живет в окрестностях Ла-Манги, в Пеньяфлоре. Отец у нее Перуанец.

— В Парамо? Перуанец? — наморщила нос тетушка.

Он подумал, что, возможно, его слова будут более убедительны, если он сделает вид, будто разделяет их удивление, если с самого начала опишет все как есть, даже в карикатурном виде.

— Да, он Перуанец, — ответил Сиприано, — и не снимает с головы колпак, даже когда ложится спать. Человек деревенский, но со средствами. По правде сказать, он не нашего круга, но меня уважает. Вчера мы подписали контракт об изготовлении курток на кроличьем меху, чего он очень добивался.

Тетя Габриэла уставилась на него, будто на какое-то пугало, будто он шутит, меж тем как дядя Игнасио слушал, не решаясь вмешиваться. Возможно, оидору, чтобы высказать свое суждение, требовались еще данные.

— Она совсем необразованная, — продолжал Сиприано. — Единственное, что она умеет, это стричь овец. Делает это быстрее, чем пастухи, и ее удостоили прозвания Королева Парамо. За свою жизнь она остригла тысячи овец и не попортила ни одного руно.

То, что он говорил, было для его тетки сущей галиматьей, и она смотрела на него с возрастающим недоумением. Дядя Игнасио попытался изобразить улыбку.

— И что же собирается делать сей славный Перуанец, если ты у него заберешь его стригальщицу? — задал он безупречно логичный вопрос.

— Ну, это уже его дело. Полагаю, он все хорошо подсчитал, но ради того, чтобы выдать дочь замуж, он, вероятно, готов отдать все свое состояние. Что ж до меня, я в нее влюблен. Я толком не знаю, что значит это слово, но думаю, что влюблен, так как рядом с ней я испытываю одновременно и покой и возбуждение.

— Женитьба, — произнес, кашлянув, дядя Игнасио, — это, пожалуй, самый важный шаг в жизни мужчины, Сиприано. И любовь — нечто большее, чем покой и возбуждение.

Наступило молчание. Сиприано, по-видимому, задумался. Потом уточнил еще одно важное обстоятельство.

— Он Перуанец и, как всякий истый Перуанец, скопидом и хитрец. Ходит в лохмотьях и убивает палкой зайцев, чтобы завтра на обед было мясо. Завтракает он обычно ольей и ужинает капустой. Но она не Перуанка. И когда ее отец десять лет тому назад отправился в Индии, она осталась жить у тети в Севилье. Она девушка благовоспитанная, единственное, что меня смущает — это ее размеры, для меня она слишком крупная.

Теперь уже тетя Габриэла не решалась слово молвить, чтобы его не обидеть. Оидор опять покашлял, ему было жаль племянника.

— А ты никогда не слышал о взаимном влечении противоположностей?

— Нет, не слышал, — признался Сиприано.

— Бывает, что человек влюбляется в то, чего у него нет, и с его возлюбленной происходит то же самое. Малорослый мужчина, женатый на крупной женщине, классический пример. Это объясняется различными причинами.

— А в моем случае какая может быть причина? — заинтересовался Сиприано.

Дядя Игнасио уже решил выговориться до конца.

— В твоем случае ты мог увидеть в ней мать, которую тебе не довелось узнать.

— И она обязательно должна быть рослой?

— Это одно из возможных качеств, Сиприано. Ребенок ищет у матери защиты и, конечно, он вряд ли мог бы ее найти в существе физически более слабом, чем он. Тебе эта девушка могла показаться надежным щитом, которого ты был лишен в детстве.

— Но она говорит, что меня любит. Ее-то что может привлекать?

— Взаимное влечение маленького мужчины и рослой женщины — это давно изученный факт, тут нет ничего нового. Так же, как ты ищешь в ней защиты, она ищет в тебе существо, которое надо защищать. В женщине действует материнский инстинкт. А материнский инстинкт есть не что иное, как стремление помочь существу более слабому, чем она, женщина.

Тут тетя Габриэла, постепенно переваривавшая неприятную новость, не могла сдержаться и не спросить:

— Но, милый мой, разница меж вами так уж велика?

— Чересчур велика, тетенька. Примерно сто шестьдесят фунтов против моих ста семи.

Он чувствовал, что тонет в бушующем море, и единственное, чем может поддержать себя, это выговориться.

— И какая же она, Сиприано? Красивая?

— Я бы не употребил это слово, хотя, возможно, что она красива. Белолицая, причем само лицо крупновато для сравнительно мелких черт. Только взгляд у нее какой-то особенный, нежный, волнующий. Глаза медового цвета, при разном освещении меняют оттенки. Глаза неописуемо прекрасные. Хорош крупный, упрямый рот и необычное свойство ее тела: при ее объемах и белизне думаешь, что эта женщина должна быть рыхлой, ан нет, совсем наоборот.

Тут Сиприано запнулся. Он вдруг понял, что слишком далеко зашел, его слова как бы изобличали преждевременную близость с невестой. Он подумал, что тетушка сейчас что-нибудь скажет по этому поводу, однако она подумала то же, что и он, и искусно перевела разговор в другую плоскость.

— Как ее зовут?

— Теодомира, — ответил он.

— О, Господи, какой ужас! — не могла сдержаться тетя Габриэла и прикрыла глаза холеными руками.

Тут вмешался дядя Игнасио:

— Такие мелочи не имеют значения.

— Ну, ладно, — улыбнулась тетя, как бы оправдываясь. — Можно называть ее Тео. Это вполне приемлемо.

Беседа продолжалась в довольно напряженном тоне, каждая из сторон стояла на своем. Но в результате возобладал здравый смысл Игнасио Сальседо. Главное — убедиться в том, что Сиприано действительно влюблен. Поэтому было бы разумно подождать месяца два, прежде чем принять решение.

Этот срок пришел семнадцатого февраля, в безоблачный, ясный день ранней весны. Слуга Висенте накануне почистил и подготовил карету, чтобы повезти в Ла-Мангу своего хозяина и дона Игнасио. Донья Габриэла предпочла остаться дома. Поскольку у Тео не было матери, она полагала свое присутствие неуместным. Но в действительности все это ее пугало. Сиприано в костюме из роскошной парчи и шелка с богатой вышивкой и дорогим кулоном на жабо камзола заехал за дядей. Оидор Канцелярии в камзоле ярко-красного атласа с пышными рукавами, казалось, сошел с картины, что заставило Сиприано подумать о том, в каких нарядах их встретят в Ла-Манге. Обогнув все заросшие участки дороги, которые он хорошо изучил, карета остановилась перед увитой виноградом входной дверью напротив колодца. Во дворе никого не было. Даже собак и гусей куда-то попрятали, а когда Октавия, служанка из Пеньяфлора, открыла гостям дверь, Сиприано не узнал ее в нарядной токе и блузе. В гостиной, возле камина, восседал в плетеном кресле, как на троне, ожидавший их дон Сегундо Сентено. Шевелюра и борода у него были аккуратно подстрижены, вместо колпака на голове красовалась круглая шапочка. Сиприано, входя, заметил перемену и вздохнул с облегчением. Но когда дон Сегундо встал, чтобы приветствовать его дядю, кровь прилила к его лицу — он увидел, что старик вырядился в штаны с прорезями, какие ввели в моду в Испании немецкие ландскнехты тридцать лет назад. Вид у старика был весьма нелепый, однако это вскоре забылось благодаря его поразительной естественности, особенно заметной из-за старания употреблять выражения, для него непривычные. Церемониал знакомства продолжило появление Теодомиры в не менее неудачном наряде: черная юбка с коротким шлейфом, которая должна была скрыть ее полноту, большая мантилья из плотного шелка. И все равно ее фигура производила впечатление чрезвычайно массивной. Даже дядя Игнасио, который был среднего роста, оказался ниже еe. Но самым удивительным был контраст между этими четырьмя персонажами, облаченными в праздничные наряды, и почти голой, поражавшей убожеством гостиной с пылающим очагом, которая служила им как бы театральной сценой.