Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

— Я ничего не утверждаю, цезарь. Прошло пятнадцать лет, многое выветрилось из памяти. Сам я этот отряд не видал.

— Хорошо, — согласился император. — Будь ты на месте Децебала, ты решился бы дать сражение в этом месте?

— Да, — откашлявшись, ответил Ларций. — Ущерб врагу можно нанести существенный, а в случае неудачи легко оторваться от преследователей. И конницей их не достанешь.

— Но зачем Децебалу отступать. Без надежды на победу ни один даже самый глупый военачальник не начнет битву. Децебал собрал здесь огромное войско, более семидесяти тысяч человек. Если он втянется в бой и потерпит поражение, для него все будет кончено. На что же он рассчитывает?

— Нанести нам как можно больше потерь.

— Э — э, — поморщился Траян, — непохоже на Децебала. Неужели он отважился ввязаться в драку только для того, чтобы надавать мне побольше тумаков. Он что‑то держит за пазухой.

Ларций Лонг выпятил нижнюю челюсть, помрачнел.

— Не смею говорить, цезарь.

— А ты посмей.

— Меня высмеяли.

— Кто?

— Трибун Элий Адриан.

— Кто командует армией, я или Адриан?

— Ты, повелитель.

— Тогда выкладывай.

— Уверен, без камня за спиной Децебал никогда не отважился бы броситься в битву. Помню, в Мезии он ловким маневром оставил Опия без конницы. Наслал на него саков. Наши всадники бросились на врага, смяли, начали преследовать. Опий послал в бой все свои алы, победа казалась близка. Когда же конница оторвалась от главных сил, Децебал вклинился между конницей и пехотой и ударил во фланг мощно, всей массой.

— Вот видишь, — удовлетворенно заявил император. — А ты говоришь «нанести потери», «надавать тумаков».

— Я этого не говорил, цезарь. Я имел в виду, что без камня за пазухой Децебал не бросится в бой.

— Не спорь с императором, Ларций. Все‑таки вредный ты человек.

— Какой есть.

— И язык у тебя длинный. Ну, в чем видишь каверзу?

— Не знаю, цезарь, — Ларций пожал плечами. — Разве в том, чтобы зайти к нам в тыл и ударить, как это было в случае с Фуском. Но все проходы перекрыты, а по горам не набегаешься.

— Может, Децебал там у себя в глубине запрудил воду, и в критический момент пустит на нас вал воды? — спросил император.

— Так своих тоже потопит. Мне кажется, он попытается ударить с тыла.

Траян не ответил, помолчал. Наконец отдал приказ.

— Обследуй окрестности. Возьми с собой самых толковых солдат, самых надежных проводников. Прояви выдумку, но чтобы во время сражения никто не смел угрожать мне с тыла. Насчет запруды я подумаю.

— Слушаюсь, цезарь.

После короткого молчания Траян добавил.

— Афр провел расследование по поводу гибели отряда Фосфора. Выяснилось, что проводник завел Нумерия в ущелье, где была устроена засада. Афр доложил, что недавно в лагере появились еще два проводника из местных. Они якобы утверждают, что неподалеку от Тап у даков расположен тайник, где местные племена хранят свои сокровища. Место это заповедное, священное, там стоят изображения их богов. Что думаешь по этому поводу?

— Это ловушка, государь.

— Вот ты и проверь. Найди это место. Я не хочу, чтобы во время сражения меня угостили каким‑нибудь сюрпризом. Я хочу принудить Децебала к миру. Хочу, чтобы он почувствовал, у него нет иного выхода. Пусть убедится — любая его уловка, даже самая хитроумная, встретит достойный отпор.

Император помолчал, потом, как бы между прочим, добавил.

— Это очень важно, Ларций. Я тебя не тороплю, подготовься хорошенько. Прими меры предосторожности.

— Слушаюсь, государь.

* * *

Той же ночью Ларций сел за письмо Лусиолочке. Вывел на пергаменте первую фразу — «Ларций Волусии Лонге, привет» — и задумался. Неужели это письмо может оказаться прощальным? Тогда лучше проявить благоразумие и составить завещание. Вслед мысль утянула его в недавнее прошлое. Вспомнились трудные, выматывающие месяцы ожидания расправы, которой после доноса Регула ему и его родителям грозила неослабная, жестокая подозрительность Домициана. Тогда бог смерти Фанат тоже дышал ему в спину, тоже время от времени касался шеи острыми коготками, но как разнилось состояние духа, с которым он тогда и теперь брался за гусиное перо. Упрекнул себя — не рано ли заботиться о завещании? Зачем заранее кликать беду?

О чем же писать? Неужели кроме имущества, которое он завещает ей, ему и сказать любимой женщине нечего? Может, намекнуть, если со мной что‑нибудь случится, пусть считает себя свободной? Эта мысль обидела его. Какие глупости! Если с ним случится худшее, жизнь сама все расставит по местам. Написать, что любит ее, помнит ее?. Поблагодарить за ночи, накрепко привязавшие его к ней, дарованной богами женщине, за ту решимость, с которой она разогнала подлые мысли, возникшие у него после ядовитого укуса Регула. Действительно, поддайся он тогда страху и подозрениям, с чем бы теперь пошел в бой?

После минуты раскаяния взял себя в руки — стоит ли загодя тревожить Лусиолочку? Не пустозвонство ли это? Не напыщенное ли бряцание доспехами? Припомнились слова императора — прими меры предосторожности.

Ларций усмехнулся. О каких мерах может идти речь, когда суешь голову в пасть волку! Здесь уж как повезет. После короткого размышления и эти дурные мысли отвел в сторону. Описал, как они здесь жируют, как проводит время император, его жена и племянница, сообщил, с кем подружился в лагере, какие диковинки припас ей в подарок. Закончил привычным — «живи и будь здорова»!

Утром Лонг попросил префекта легиона* (сноска: заместитель легата, ведал в основном порядком в лагере (обычно назначался из числа примипиляриев). Примипилярий — старший по должности центурион (из 60 центурионов легиона); входил в члены военного совета легиона и получал при назначении всадническое достоинство.) Афра показать ему проводников. Некоторое время он издали тайно наблюдал за ними. Их было двое. Один — симпатичный, с прямым римским носом, молоденький парнишка, совсем еще ребенок, лет шестнадцати, не более. Другой мужлан, с длинными вислыми усами, лысый, молчаливый, с хорошо развитым плечевым поясом, что обычно свойственно бойцу, привыкшему орудовать копьем и мечом. Ларций приказал вызвать их в свою палатку и предложил показать окрестности к северу от римского лагеря. Оба сразу согласились, но потребовали плату вперед. После короткого торга сошлись на двух золотых аурелиях. Во время беседы и торга Ларций ничего подозрительного не заметил, однако сразу возникшая, липкая настороженность не проходила. В таких обстоятельствах префект всегда доверял внутреннему чувству, оно ни разу не подводило его. Прикинув, кто из двоих легче клюнет на приманку, Ларций остановил выбор на младшем. Парнишка горяч, порывист, неопытен, ради родной земли вполне готов на подвиг. К тому же бойко изъясняется на латинском. Не чужд ему и римский говор. Ларций сам вполне мог объясниться на дакском, однако в таком серьезном деле, как собственная голова, лучше сосредоточиться на главном. Звали парнишку Лупой. Услышав это имя Ларций даже поперхнулся от неожиданности, однако довольный Афр подтвердил, что так и есть — «он назвался Лупой».* (сноска: Лупа по — латински «блудница», «шлюха»)

Вечером Ларций приказал привести Лупу в свою палатку, угостил вином, назвал «своим молодым другом» и доверительно, с намеком, поинтересовался — не знает ли его молодой друг, где здесь можно разжиться золотом?

Паренек состроил потешную гримасу — видимо, решил изобразить, что задумался. Изобразил неумело — это Ларций отметил сразу. Наморщил лоб, сунул палец в рот, принялся сосать его, затем будто что‑то вспомнил — глаза у него широко открылись, он энергично потер руки. С таинственным видом сообщил, что есть здесь одно местечко, где местные общины хранят добычу и всякое награбленное у соседей имущество. На вопрос, чего ради он предает своих, Лупа заявил, что «эти, с севера, им, заклятые враги. Сколько раз они грабили стада отца, его братьев и дядьев. Сколько раз умыкали женщин из наших селений, так что месть для него будет сладкой».

Он помолчал, насупился, затем, словно сообщая великую тайну, признался — мать у него италийка. Более того, римлянка. Она приехала навестить родственников на границе, и отец во время набега через Данувий взял ее как военную добычу. Так что до этих местных дикарей, добавил парнишка, ему дела нет.

Лонг с глуповатым видом слушал паренька. Наконец, до него как бы дошло.

— А — а, ты хочешь отомстить?

— Ну да, — кивнул парнишка. — И заработать.

Префект нахмурился, пожевал губами и изрек.

— Хорошо, я подумаю. С наградой не обделю. Если попытаешься обмануть меня, будешь наказан. О золоте помалкивай, — и приложил палец к губам.

Лупа понимающе кивнул.

Выступили в полдень третьего дня, когда два следопыта из даков, служивших в римской армии и обследовавших окрестности лагеря вернулись и доложили, что место глухое. Правда, ничего подозрительного они там не обнаружили — ни человечьих следов, ни поломанных веток или приготовленных к обрушению камней, тем не менее, ущелье очень удобно для устройства засады. Все это время Буридава и Лупу по приказу Ларция держали взаперти, хорошо кормили.