Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
Князь Ярослав восхвалит. Молодцом, Додон Елизарыч, зря без меня хлеб не ел. Крестил-таки ростовцев!.. Да и великий князь на особую отметину Колывана возьмет. Он Ярослава-то не слишком чтит. Наверняка подумает: сынок-то пять лет в Ростове просидел и всё бес толку, а боярин Колыван в одночасье с язычниками управился. Глядишь, и оставит боярина в Ростове, наместником назовет, а сынка выпроводит за безделье. Надо немедля крестить Ростов! Пусть чернь поуспокоится — и крестить.
В радужных мыслях уснул Колыван в княжеских покоях.
А в глухую ночь к нему прибежал перепуганный дворский и, растолкав крепко заснувшего наместника, доложил:
— Корабли горят, Додон Елизарыч!
— Как это горят? Кто поджечь посмел?!
— Никак, волхвы с Велесова дворища.
— Да они ж в леса сбежали.
— Они самые. Рыбаки видели, как челны от пылающих ладий на тот берег подались. В било ударить?
— Погодь.
Колыван спешно облачился и, в сопровождении слуг, выбежал из терема и кинулся к крепостной стене.
— Поздно народ будоражить. Догорают ладьи. А язычников теперь не достать. Ныне они и вовсе за сотни верст сбегут, собаки!
Вернулся в терем Колыван презлющий. Ишь, чего содеяли язычники! Сожгли то, что наиболее ценно для войска. Да каждая ладья несметных денег стоит. Ярослав, коль не убьют его печенеги (Колыван допускал и такую мысль), придет в ярость. Нет, не на язычников, а на своего боярина, кой не выставил на судах охрану. Но можно еще всё поправить. Князь вернется не скоро. Надо завтра же найти плотников. Хоть какие-то ладьи они могут смастерить.
Колыван чуть свет вызвал сотника Горчака. Додон давно приглядывался к дружинникам, норовя приблизить одного из них к себе. И как-то незаметно, исподволь получилось, что Иван Горчак стал его доверенным человеком. И помог сему случаю сам князь Ярослав, слегка наказавший воина за его пристрастие к хмелю.
— Часто вижу тебя, сотник, наподгуле. Смотри, не пропей свою воинскую сноровку, коя нам может зело понадобиться в сечах с врагами.
— «Руси есть веселье пити». Так батюшка твой, великий князь Владимир Святославич, иноземным послам говаривал. Аль не прав великий князь?
Ярослав поперхнулся: смутил его Горчак словами отца, и всё же надо поставить сотника на место:
— Ты вот что, Иван. Слова, сказанные человеком во хмелю, не всегда бывают истинными. Хмельной да сонный не свою думу думают, а посему пореже к ковшу прикладывайся, не то из сотников в десятники переведу.
Горчак оскорбился и как-то поделился своей обидой с Колываном, на что тот молвил:
— Ярослав сетовать на слова отца Владимира не волен. Великий князь и вино пить любит, и о державе никогда не забывает.
Про себя же Додон Елизарыч подумал:
«Коль доведется встретиться с великим князем, будет о чем поведать»
А Горчака он приблизил к себе с того дня, когда Ярослав не взял Ивана в поход на печенегов, что еще больше озлило горделивого сотника…
— Новость слышал, Иван?
— Успел, боярин. Худое дело.
— Худое, Иван. Надо пройтись по городу и поискать деревянных дел мастеров. Собери-ка их у меня на дворе.
Плотники собирались неохотно, чуть ли не силой пригнал их Горчак на княжеский двор.
— Чего носы повесили, мастера? — широко осклабился Колыван. — Работу хочу добрую дать. Чу, вам любое изделье сладить — раз плюнуть. Топоришком изрядно владеете, — рассыпался перед умельцами Додон Елизарыч.
Умельцы сумрачные глаза оземь вперили, а Колыван, явно угодничая, продолжал:
— Вы, добрые искусники, всю жизнь на озере прожили, всякие лодчонки и суденышки мастерили. Не сомневаюсь, что и ладьи сумеете сотворить. Давайте-ка мирком да ладком, никаких гривен не пожалею.
Плотники глаз с земли не поднимали, помалкивали.
— Аль оробели?.. Аль работа не по нраву? Так вы сказывайте. По три гривны каждому! Гривну — с зачином и бочку меду! Веселей, ребятушки!
— Ладья — не челн, — отозвался, наконец, один из мастеров, Маркел, осанистый, рыжебородый мужик. — И рады бы, боярин, но такую работу нам не изготовить. Тут особые умельцы надобны, а таких у нас не водится.
— Да так ли, мужики? Может, цену набиваете? За мной дело не встанет.
Колыван был готов половину княжеской казны отвалить, лишь бы ладьи вновь появились под стенами крепости.
— Не в цене дело, — негромко заговорил другой плотник. — Маркел истину сказывает. Не сподобил нас Велес на ладейное творенье. Поищи, боярин, умельцев в других землях.
— Чурбаны вы, а не плотники, — осерчал наместник. — Прочь с моего двора!
Плотники разбрелись по своим избам.
— Велес их, видите, не сподобил. Идолопоклонники!
— Лгут! — убежденно высказал Горчак. — За Велесово дворище мстят. Надо бы и капище, что под городом, разрушить.
— Умница, Иван. Ты словно мысли мои подслушал. Пора разделаться с этим каменным идолом. Кличь дружину!
Но дружина (чему немало удивился Колыван) впервые ослушалась наместника, кой остался за князя.
— Напрасно мы за озером Велесово дворище погубили. Ярослав будет недоволен. Не пойдем и капище рушить, — непреклонно произнес сотник Бренко.
— Все так мыслят? — повел недобрыми глазами по воям Колыван.
— Все, боярин!
— Не желаем на язычников с мечом идти.
— То — поруха городу!
Колыван, восседая в гриднице за княжеским столом, грохнул по нему кулаком.
— Малоумки! Да Ярослав рад будет, коль Ростов избавится от нечестивых капищ. Одумайтесь!
Но вои не одумались.
Глава 3
КНЯЖЬИ ЗАБОТЫ
Ярослав прибыл в Ростов в начале лета. Отсутствие у берега трех ладий привело князя в недоумение. Куда это Колыван с воинами снарядился? Уж, не на Волгу ли?
Но тут широко открылись ворота и боярин, размашисто разводя руками, и всем своим видом показывая неописуемую отраду, молвил:
— Рад видеть тебя во здравии, князь Ярослав Владимирыч.
— А где ладьи? — не витаясь[116] с боярином, тотчас вопросил Ярослав.
— Ладьи? — оглянувшись на высыпавших из города дружинников, и крякнув в окладистую бороду, переспросил Колыван.
— В тереме всё обскажу, князь.
— Ну-ну.
Ярослав повернулся к воям, радушно их поприветствовал, на что дружинники ответили:
— С добрым возвращением, князь! Заждались тебя!
В покоях Ярослав взыскательно повторил свой прежний вопрос, на кой Колыван долго не мог отозваться.
— У тебя что, Додон Елизарыч, язык на привязи?
Колыван смотрел на еще более возмужавшего Ярослава, и впервые им овладело чувство трепета. Спуску не даст, остервенеет, не поглядит, что дядька-пестун.
— Язычники ладьи сожгли, князь.
Лицо Ярослава окаменело. Он связывал с ладьями большие надежды, помышляя сходить на кораблях к волжским булгарам.
— Что произошло, Колыван? Почему староверы обрушили свой гнев на корабли? Кажись, и повода не было.
— От злобы, князь.
— От какой злобы? Ты не тяни волынку, боярин. Выкладывай, как дело было!
Колывану пришлось всё рассказать, и не успел он закончить свою речь, как в глазах Ярослава полыхнул гнев.
— Да как ты посмел, Додон, Велесово дворище разгромить?! Тебе что, хмель одурманил голову? Ты нанес жуткую пагубу Ростову!
— Думал, как лучше, князь. Надоело самовольство язычников.
Раздраженный Ярослав прошелся по покоям и в запале высказал:
— Больше ты мне не дядька. Своим умом буду жить. Не сидеть тебе и в княжеском тереме. Ступай в дружину и живи со всеми на равных условиях.
— Да ты что, князь? — оторопел Колыван. — Я ведь к тебе великим князем приставлен, волю его исполняю.
— А ныне будешь мою волю исполнять. Миновало мое отрочество. Ступай, боярин!
Огорченным вышел из княжеского терема Колыван.
Ярослав долго не мог успокоиться. Натворил же дел, наместничек! Теперь староверы будут смотреть на дружинников, как на самых заклятых врагов. А без них ни одного доброго дела не сотворишь. Нельзя корни старой веры так поспешно вырывать.
Будучи в Киеве, Ярослав услышал рассказ Добрыни Никитича, как он крестил Новгород. Оказалось, что ростовский князь до сих пор не ведал всей правды «новгородского крещения». Невеселый рассказ. Добрыня приехал к городу со священником Анастасом, (тем самым Анастасом, кой кинул из осажденного Херсонеса стрелу с запиской, в коей извещал, как овладеть городом. Великий князь возвел его в духовные пастыри храма Ильи Пророка, а затем перевел в Десятинную церковь).
Новгородцы ударили в сполох, сбежались на вече и поклялись Перуном и Велесом — Добрыню в город не пускать. Клятву подкрепили делом. Раскидали середину моста, а с Софийской стороны подтянули два камнемета.
«Со множеством камения поставиша на мосту, яко на сущие враги своя».
