Валентин Гнатюк - Рюрик. Полёт сокола

— Надобно о том всех встречных купцов извещать, — предложил быстрый Синеус, — с купцами-то весть эта скоро по землям разным разлетится.

— Так тому и быть, — согласился князь, — через три дня выступаем. Спустимся по Волхову в озеро Нево, потом ты, Трувор, свои лодьи ошую направишь и пройдёшь по Неве-реке до Варяжского моря. Берега до самых рубежей наших почистишь, что клинок перед сечей, чтоб ни одного нурманского поста или поселения, которые власть новгородскую не признают, и духу не осталось! — Рарог призадумался. — Помнится, там остров есть Лисий, перед выходом в море Варяжское, удобный он для поста нашего, укрепи его до холодов.

— Там ведь проход глубокий только с левого берега, — напомнил Ольг, — а между сим островом и мысом Лисий Нос можно сваи осиновые вбить, тогда и малые плоскодонки не пройдут. Пост будет добрый, мышь не проскочит!

— Добре придумал, воевода! А как пойдут морозы, — молвил Рарог Трувору, — ворочайся в Ладогу, зимой всё равно морского пути нет. Доложишь, как и что, а в Изборск потом по зимним рекам и болотам отправишься, заодно что-то нужное для укрепления града прихватишь. — Потом старший брат оборотился к младшему. — Ты всё сердился, что мало воли тебе даю, да в охране держу. Пришёл твой час, брат, самостоятельности теперь у тебя будет, сколько осилишь. Твои лодьи, Синеус, пойдут одесную к реке Свири, и дальше, к Онежскому, а потом и Белому озеру. Чистку начнёшь со Свирских порогов. Тебе возвращаться путь дальний, зазимуешь в Белоозере, там и терем княжеский вроде бы имеется. Мы же с Ольгом обойдём близлежащие берега озера Нево и примемся за строительство Ладоги. К Вадиму ныче же отправлю гонца с известием о назначении его посадником, пусть перебирается в Нов-град.

— Даже коли примет он твоё предложение, княже, — вступил в разговор Богумил, — раньше, чем зимник станет, не придёт, у него там поля, урожай собрать надобно, да и что-то из владений продать, что-то перепоручить своим людям, например тестю своему купцу Бажану. Он его и без того поднял добре, а теперь ещё более возгордится твой земляк, воевода, — обернулся волхв к Ольгу.

Пошли дружины на лодьях, а пешие и конные берегом.

Задерживали купцов, что попадались на пути, проверяли, и каждому рекли, что отныне пошлину за провоз товара и дань подушную платить следует князю Рарогу в лице службы его новгородской, а викингам более никто ничего платить не должен. Посты нурманские, что взымали пошлину на торговых путях, видя, что пришли рарожичи, да ещё и немалым числом, с угрюмыми ликами покидали насиженные места, поскольку лихость ободритских соколов на море Варяжском добре была им ведома. Но не везде так мирно всё решалось, некоторые поселения были неплохо защищены, и их приходилось брать силой. В таком случае викингов не отпускали — их либо губили в бою, либо ковали в железо.

А вероломным хищникам, что уговор нарушали, грозило не только истребление, но и уничтожение их родовых гнёзд в фиордах — князь Рарог, как и всякий варяг-русич, от слова своего не отступался.

Трувор с небольшой дружиной и малым обозом двигался зимней дорогой по замёрзшим болотам и рекам в Изборск. На возах, гружёных самым необходимым для обустройства Изборской крепости, мужи в тулупах то и дело покрикивали на спокойных вепсских лошадей, что мерно и неутомимо тащили свою поклажу по привычному для них крепкому морозу. От дыхания людей и лошадей валил белесый пар. Солнце пробивалось сквозь дымку, придавая утреннему морозу ещё большую крепость. Седоки время от времени спрыгивали с саней и бежали рядом, чтобы согреться. Только волхв Древослав, что решил с оказией вернуться в родной Изборск, сидя на сене в бараньей шубе и медвежьей шапке, весь светился тихой радостью.

— Гляди, князь, — оборотился он к юному Трувору, который вскочил рядом на сани после пробежки, — как покойно в мире-то зимой, какая красота богами нам вручена, а? Вот считай второй день едем, а наглядеться не могу. Мороз-батюшка царствует, всякая нечисть схоронилась, только те, в ком Жива крепкая пребывает, могут выдержать сей суровый час. Отдыхает мать-земля наша, и мы с ней вместе передышку имеем.

— Истину речёшь, отче, особенно насчёт нечисти: ни нурман, ни хазар, ни ушлых франков. Две главные заботы у нас сейчас: крепость Изборскую обустроить да в полюдье по чудской земле пройтись, мороз-то уже крепкий стоит, лёд надёжный, и болота проходимы.

— Так я тогда с тобой, Трувор, друзьям моим, шаманам чудским, подарки передам.

— А что, отче Древослав, нет у тебя разногласий с шаманами вепсскими да чудскими?

— Так ведь одно дело делаем: людей лечим, советом помогаем, а что каждый по-своему, так и в лесу деревьев двух одинаковых не сыщешь. Каждое существо живое, а тем более человек, волей богов для свойственного только ему дела на земле рождается.

— Выходит, нурманы для того родились, чтобы чужие жизни забирать да за рабский счёт жить? — сняв варежку и горячей дланью убирая с небольших ещё усов ледяные наросты, молвил князь.

— Эге, брат, Трувор, я же сказал, рождается для свойственного только ему дела, а уж будет ли он им заниматься или нет, только сам человек решает. Оттого мы и зовёмся детьми и внуками богов, что свою судьбу выбираем и творим сами. Разве всегда дети по отцовскому замыслу живут?

— Правда, отче, не всегда, — задумчиво согласился князь.

— Помнишь, что тогда у Гостомысла говорил вепсский шаман Тайгин: если ты уважаешь духов земли, неба, воды, то и они помощь будут давать. У всех народов одни духи, боги по-нашему, только называются по-разному. А знает человек законы божеские или нет, они от того действовать не перестают. Вон видишь, на реке промоина, ты ведь не поедешь прямо, а промоину ту объедешь?

— Знамо дело, иначе провалюсь вместе с конём, — согласился Трувор.

— А коли, скажем, метель или темень сплошная, не увидишь ты той промоины и поедешь прямо, что тогда?

— Так провалюсь же, да и всё, — недоумённо ответил молодой князь.

— Видишь, намеренно ты прямо поедешь или по незнанию, а конец один: провалишься под лёд, — заключил Древослав. — И будь ты хоть вепс, хоть нурман, хоть словен, промоина на реке — она для всех промоина и есть, хотя у каждого народа по-разному зовётся и вера у всех разная. А законы божеские для всех едины.

— Погоди, отче, — возразил, поразмыслив, Трувор, — но ведь, скажем, боги нурманские им, нурманам, убивать и грабить разрешают. И греческие прежние боги, что сидели на своей горе, Олимпом называемом, меж собою всё время лаялись, лгали и прелюбодействовали, и народу своему того не запрещали, оттого наши древние предания греков тех, кроме как хитрыми лисами, и не называют. Выходит, у разных богов и законы божеские разные?!

— А с чего ты взял, что те законы, о которых греки или нурманы рекут, им в самом деле их боги дали? А может, это люди то сами и придумали, чтобы корысть свою, жестокость, хитрость и жадность оправдать? Теперь у греков вера новая, и бог иной, а коварства да хитрости не убавилось. Значит, не в богах дело, а в людях.

— Что ж это выходит, отче, — увлёкся спором не на шутку молодой князь, — что мы, о законах божьих рассуждая, не божье, а своё разумение излагаем?

— Верно, — согласно кивнул, нисколько не смутившись неожиданному вопросу, волхв. — Только мы так поступать не должны, мы, русы, ведать обязаны, и только тогда будем разуметь богов наших. А слепой вере следовать — не наша стезя, — всё тем же спокойным, но твёрдым тоном ответил Древослав. — Погоди! — вдруг тревожно приподнялся волхв. — Впереди вон за теми кустами провал в земле глубины немереной, обойти его надобно, аж до дальнего леса крюк сделать… Поворачивай!

— Где? — встревожился князь. — Бобрец! — окликнул гридня. — Ну-ка, скачи вперёд, посмотри!

— А чего ты, княже, гридня посылаешь, мне, что ли, не веришь? — спросил волхв, пряча лукавую искорку улыбки в ворот тулупа.

— Да не пойму я, как там провал может быть, коль река течёт как текла и… — князь не успел договорить, потому что волхв расхохотался и махнул рукой, дескать, ворочай гридня.

— Вот она, Трувор, разница между верой и веданьем. Коли бы верил ты мне безоглядно, то не стал Бобреца посылать, а велел поворачивать в объезд. Я ведь гораздо старше тебя, к тому же волхв, потому ты меня уважать должен.

— Так я и уважаю, отче… — растерянно оправдывался князь.

— Уважаешь, знаю, и седину мою, как того обычаи наши требуют, и опыт мой волховской. Только разум свой верой в мою опытность не закрываешь, а напротив, открытым его держишь, потому и узрел, что и река течения не изменила, и верхушки дерев виднеются, и другие мелочи, что подсказывают: нет там никакого провала. Молодец, одним словом! — довольно похвалил волхв. — Вот так, брат, и с богами нашими: мы их уважаем и чтим, потому Оум свой к миру явленному расторгнутым держим, чтоб видеть и понимать их мысли и деяния, а не верить слепо. Не думая даже, ты мне радость доставил своим сомнением, и уважение выказал, так-то! — веско закончил волхв Древослав. — Вот в чём разница меж нашими богами и иными, князь, они есть сама Правда, а не вера в правду!