Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
– Я знаю…
– Ты тоже это видела?
– Иногда.
– И тоже летала?
Клод медленно села. Она все еще улыбалась чему-то внутри себя.
– Я часто летаю. Но сегодня было что-то особенное. Я видела себя лепестком большого розового цветка… Хотя, может быть, он и не был таким уж большим, но мне казался огромным… Я видела соседние лепестки, чувствовала, какие мы крепкие, свежие, пропитанные солнцем… А еще я чувствовала все, что происходит внутри меня… Не могу этого рассказать – это так неуловимо. Но я действительно была лепестком!
Жанна тоже села.
– Как такое получается, Клод? Почему?
– Потому что все мы раньше были одним целым – деревья, птицы, цветы, и все, все, даже камни… Мы были, как куст, у которого один корень, но много-много отростков. И через корень эти отростки знали друг о друге все. Потом они выросли, разделились, зажили своей жизнью, но память осталась… Вдруг мы с тобой сейчас что-то вспомнили?
– Не может быть, – прошептала Жанна.
– Почему? Если бы мы никогда не знали обо всем, что живет вокруг так, как не знаем теперь, смогли бы мы догадаться, что колос, растущий из земли, надо срезать в определенное время, высушить, очистить его зерна, смолоть их в муку, а потом добавить туда яйцо курицы, молоко коровы, масло из этого молока и замесить тесто, чтобы получился хлеб? Мы бы не догадались этот колос даже срезать! Вот сейчас, когда я была лепестком, я чувствовала какую-то особую нежность к сердцевине, вокруг которой росла… Как будто там находилась и самая суть, и предназначение. И я охотно принимала, что главное скрыто совсем не во мне… Ты понимаешь?
Жанна кивнула. Она слушала, раскрыв рот, и не скрывала изумления, когда смогла пробормотать:
– Никогда раньше ни о чем таком не думала…
Почему-то вопрос о том, откуда Клод всё это может знать, не пришел ей в голову. Это знание казалось таким бесспорным после всего, только что прочувствованного, таким естественным и безусловным, что Жанна, не столько сказала, сколько выдохнула из самой глубины души то, что само собой приходило на ум и было сейчас абсолютно логичным и единственно правильным:
– Клод, а ведь это ты…
– Ты о чём?
– Ты – та Дева, которую призовет Господь!
Клод в ужасе замахала руками.
– Быть не может! Даже не думай так! Вот уж не ожидала…
– Но почему?! Почему?
– Потому что НЕТ!
Пытаясь остановить подскочившую Клод, Жанна схватила её за край юбки.
– Ты родилась в Лотарингии! С тобой разговаривают деревья! Ты давно умеешь летать так, как я сегодня только попыталась. Ты училась только у старого смешного монаха, а знаешь больше, чем Рене! Тебе дано видеть и слышать такое, чего другим даже не понять… Для чего-то всё это было дано!
– Не знаю! Я не знаю, для чего… Но только не для того, чтобы идти воевать!
Внезапно Клод замерла, словно пораженная какой-то мыслью. Обернувшись на Жанну, она широко раскрыла глаза, потом упала на колени рядом с ней и крепко обняла.
– Господи, я ведь тоже раньше не задумывалась… На какой же страшный путь ты себя обрекла… – Она схватила подругу за руки, притянула их к своим губам и поцеловала. – Не надо было приводить тебя сюда! Но я думала… Я хотела научить… Чтобы ты осознала, что сама по себе и есть чистый ангел, способный лететь к свету… Чтобы не разуверилась! А теперь, когда всё у тебя получилось, и ты понимаешь, что не такая, как все, мне страшно! Там, куда ты пойдешь не будет света! Через войну и зло, через грязь… Там столько грязи, Жанна! Господь не может быть так жесток, чтобы призывать именно тебя!
Скопившиеся в её глазах слезы, наконец, прорвались двумя крупными каплями, извилисто скатившимися по щекам. Клод согнулась почти до земли и горько заплакала.
– Ну, что ты, что ты! – принялась успокаивать её Жанна. – Господь не жесток. Он всегда помогает. Он дал мне Рене, чтобы обучил воинскому делу, и дал тебя, чтобы почувствовать, каково это – лететь к свету. И теперь я знаю, что и для чего было сделано! Без тебя девочка Жанна стала бы просто Девой-воином, но только с тобой я буду уверена, что послана именно Господом, потому что ты научишь меня узнавать, как звучит Его голос. Ты – моя душа, Клод. Ты ей стала сегодня. И отныне мы должны быть неразлучны, как душа и тело. Понимаешь?
– Да.
– И ты согласна?
– Идти с тобой?
– Да.
– Согласна.
– До самого конца?
До самого конца…
ТРУА
(21 апреля 1420 год)
– Итак, теперь у Франции новый дофин!
Изабо вынула перо из ослабевшей руки супруга, улыбнулась Монмуту и еле заметно подпихнула локтем Филиппа Бургундского.
– Не спешите, мадам! – прошипел тот, не оглядываясь.
Его бесила балаганная веселость королевы, которая разве что не пританцовывала, подписав рукой безумца договор, по которому её сын – единственный оставшийся в живых – объявлялся незаконнорожденным, бастардом…
– Ваша светлость будет подписывать? – секретарь де Ринель протянул герцогу перо.
– Разумеется, буду! – огрызнулся Филипп, стараясь не смотреть в насмешливое лицо Монмута. – После их величеств!
Собственно говоря, на дофина Шарля Филиппу Бургундскому было более чем наплевать. Он и раньше воспринимал этого задохлика как нечто условное вроде хоругви, которую приказывает поднять над войсками командующий. Но после убийства отца Филипп начал дофина тихо ненавидеть. И не то чтобы страстно желал отомстить – скорее просто не желал прощать ту идиотскую, бессмысленную глупость, из-за которой теперь его заставляли подписывать то, что подписывать не совсем хотелось!
Уже в декабре прошлого года, когда вся Европа терялась в догадках относительно причин, по которым французский принц так подло и, на первый взгляд, совершенно безосновательно убил первого герцога королевства, Генри Монмут пригласил Филиппа в Аррас для личной встречи. И там, даже не прибегая к помощи изысканных выражений чтобы смягчить горечь пилюли, коротко и жестко дал понять новому герцогу Бургундскому, что рассчитывать во Франции ему больше не на кого.
– Вряд ли вы сможете продолжить дело вашего отца. Для этого надо с одной стороны, протянуть руку дружбы его убийцам, чего на вашем месте не сделал бы никто. А с другой – продолжать водить меня за нос, обещая брак с принцессой Катрин и бесконечно откладывая его до лучших времен. Чего на моем месте
