По следу «Серого». Автобиографическая повесть (книга первая) - Вадим Дёмин
Именно это обстоятельство и заставляло меня теперь ежедневно вставать чуть свет и вместе со всеми моими сверстниками отправляться на работу за 30—40 километров от дома.
– Ну, что, встал? – с порога спросила меня мама.
Она уже вовсю возилась с чугунками у печи, ставила самовар, и по растекающемуся по всему дому хлебному запаху можно было безошибочно определить, что на столе скоро появятся ее наивкуснейшие, наизнаменитейшие блины.
Я с детства запомнил ее шутливое выражение: «Сегодня – кое-как, а завтра – каша с маслом».
Поначалу я не задумывался над ее словами, но став взрослым, понял смысл сказанного: ей всю жизнь приходилось выкручиваться, проявлять хозяйскую смекалку, чтобы накормить нас, если не досыта, то по крайней мере, чтобы мы не жили впроголодь и не заглядывали на чужой кусок хлеба.
Я громыхал в чулане8 соском умывальника, когда мама накрывала на стол. Умывшись холодной колодезной водой, почувствовал, как свежесть разливается по всему телу. Сонного состояния как не бывало! Можно садиться завтракать.
Посреди стола гордо стоял полутораведерный самовар, рядом – чугунок с картошкой, в тарелках лежали хлеб, масло, блины – по тем временам царский завтрак.
Не успел я поднести кусок ко рту, как дверь с шумом распахнулась, будто кто-то снаружи хотел ее снести с петель, и… на пороге возник мой друг Венька, существо с непредсказуемыми поступками и поведением – смерч, тайфун. Словом, настоящее стихийное бедствие для окружающих, от которого никуда невозможно было скрыться.
– Ты, что, соня, только завтракать сел? – буквально закричал он.
Вот так, ни «Здрастьте, тетя Аня», ни «Привет, друг».
Мое умиротворенное выражение лица повергло его в такой ужас, что мне стало не по себе. Я даже на какое-то время почувствовал себя виноватым.
– Ребята уже пошли, а он только за стол садится! Нет, вы только посмотрите на него! Каков! Ну-ка, живо собирайся!
– Да погоди ты тарахтеть! Дай человеку поесть! – я понемногу стал отходить от шокового состояния, в какое поверг меня Венька. – Хочешь, присаживайся к столу?
Мне хотелось успокоить его и в то же время немного позлить. Но Венька был непреклонен:
– Буду я с тобой тут рассиживать! Пошли! А то опоздаем!
Он, тем не менее, подошел к столу, взял «по-свойски» кусок хлеба, другой пятерней сгреб несколько картофелин, опустил все это в широченные карманы брюк, потом ополовинил тарелку с блинами и скомандовал:
– Догоняй!
Я только раскрыл рот от такого нахальства и самоуправства.
Стало ясно: завтракать мне сегодня не придется.
В этом он был весь – неугомонный, невозмутимый, неунывающий Венька – мой закадычный друг. Именно поэтому я никогда на него не обижался, потому что знал, что в нем нет ни капельки, даже капелюшечки злобы, хитрости, жадности. Он ради друга готов был отдать последнее. Именно поэтому я прощал ему все его «прегрешения».
– А кушать-то? – всплеснула только руками нам вслед выглянувшая из-за кухонной занавески мама.
– Ой! Здрасте, теть Ань! – обернулся на ходу Венька. – Я Вас не заметил! Спасибо! Некогда нам! Спешим!
– Ну погодите, я вам хоть с собой соберу.
Я ухмыльнулся: «Он уже все собрал!»
Завязав в узелок оставшуюся картошку, блины, несколько луковиц, хлеб, она украдкой от отца (моим братьям было три года и пятнадцать лет соответственно, а сестрам – 9 месяцев, 4,5 года и 8 лет, и они нуждались в молоке куда больше, чем я) сунула мне в карман еще и бутылку молока.
Удивительной женщиной была моя мама. За всю свою жизнь я ни разу не слышал, чтобы она повысила на кого – нибудь голос. Она-то и сердиться не умела. Для каждого из нас в ее сердце находилось столько теплоты и ласки, что никто не вправе был обижаться на нее за что-либо. Никто из детей не был обделен ее любовью и нежностью. Наоборот, каждый из нас думал, что именно его мама любит больше всех.
Всем нам, а потом и всем своим внукам она придумывала ласкательно-уменьшительные прозвища: «Сахарный», «Золотяк», «Лисичка», «Медовый» и пр., которых мы стеснялись в детстве, но с теплотой, благодарностью и ностальгией вспоминали о них в зрелые годы.
Отправляя меня на работу, мама знала, что мне придется растянуть свой нехитрый завтрак на целый день, поэтому она и дала мне еще в придачу эту бутылку молока – я для нее оставался ребенком. Взрослым, но ребенком. Ее ребенком. Поэтому она отдала его мне, тем самым проявляя ко мне величайшую материнскую жалость и сострадание – меня ждал тяжелый физический труд.
Пока шли по селу, Венька мне все уши «прожужжал» – всё «воспитывал».
Он был старше меня всего на два месяца, но тем не менее, это обстоятельство, по его мнению, «давало ему право» командовать мню, поэтому при каждом удобном случае он старался подчеркнуть свое «старшинство». Вот и сейчас беспрестанно бубнил:
– Завтра ждать не буду! Каждый день одно и то же! Спишь много, сурок!
Я знал, что сейчас с ним спорить бесполезно. Пусть выговорится. Это ему заменяло утреннюю эмоциональную зарядку. Или, наоборот, разрядку? Кто его знает? Но только после нее у моего друга повышалось настроение, он начинал шутить, петь. А что такое шутка в пути? От нее и дорога становилась короче, и идти легче.
Ребят мы догнали почти на выходе из деревни. Девчата уже запели песню, которую разносил по округе легкий летний ветерок. Около девяти часов утра мы были уже в селе Михайловка.
С самого начала строительства, как я уже говорил, мы разбились на группы-бригады. В нашей, кроме всех прочих ребят, были мои двоюродные братья – Виктор Дёмин и Виктор Статейкин.
Работали мы ударно, за что нас часто премировали: то куском сала, то отрезом материи или пшеницей.
В бригаде с первого дня организовали социалистическое соревнование, которое в ту пору формальным назвать никак было нельзя, потому что оно проходило живо, активно и без всякой заорганизованности. А главное, инициатива исходила именно от нас, а не от руководства стройки.
Если вспомнить, какое это было время – бушующее, зажигательное, то можно представить, как нам хотелось тогда подражать героям труда, инициаторам соревнования, застрельщикам всего нового, передового в стране.
Перед войной особенно большое развитие получило стахановское движение – этот массовый почин новаторов производства. В него включились передовые рабочие, колхозники, инженерно-технические работники. Главной его целью являлось повышение производительности труда на базе освоения новой техники.
Возникло оно как новый этап социалистического соревнования. Большинство стахановцев вышли из числа ударников. Но, если главным принципом ударничества было «перевыполнение производственной нормы путем интенсификации труда и внедрения простейших элементов его научной организации», то стахановское движение предполагало освоение новой техники, ее изучение и максимальное использование в труде».
В декабре 1935 года даже состоялся специальный Пленум ЦК ВКП (б), на котором обсуждались вопросы развития промышленности и транспорта в связи со стахановским движением.
В резолюции Пленума подчеркивалось: «Стахановское движение означает организацию труда по-новому, рационализацию технологических процессов, правильное разделение труда в производстве, освобождение квалифицированных рабочих от второстепенной, подготовительной работы, лучшую организацию рабочего места, обеспечение быстрого роста производительности труда, обеспечение роста заработной платы рабочих и служащих…»
Когда проходил Пленум, мне было всего 11 лет, но я хорошо помню, какая развернулась работа по реализации его решений в последующие годы. У нас в техникуме ни одно собрание не обходилось без призыва работать и учиться по-стахановски.
В соответствии с их решениями была организована широкая сеть производственно-технического обучения: для передовиков создавались курсы мастеров социалистического труда; проводились стахановские пятидневки, декады, месячники; создавались стахановские бригады, участки, цеха.
Кое-что из этого опыта решили применить на строительстве автодороги и мы.
Конечно, назвать свою бригаду стахановской было бы слишком громко, но некоторые
