Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
Видно, именно «настроение» побудило ее в ту на удивление теплую сентябрьскую ночь устроить ссору с мужем. И, повинуясь настроению, Лея сбежала вниз по лестнице и позволила Малелеилу обрести приют в усадьбе. Никто не сомневался: она отлично знала, что присутствие в доме Малелеила выведет бедного Гидеона из себя…
Так оно и вышло.
Небо над Лейк-Нуар весь день было мрачным, с бледными рыжевато-зелеными прорезями света, какой бывает во время заката, а солнце садилось всего в пятидесяти милях от усадьбы, прямо за Маунт-Чаттарой. Горы на севере сделались невидимы. В воздухе повисло нечто зловещее. Когда уже начало смеркаться, заморосил теплый дождь. Сперва робкий, вскоре он уже с нарастающей яростью хлестал по озеру. Затем поднялся ветер. Неестественно темные воды озера потемнели еще сильнее, вздымавшиеся волны, глянцевые, свинцово-серые, в яростном нетерпении набрасывались на берег. Казалось, будто слышишь их голоса да ты и впрямь их слышал.
Юный Вёрнон Бельфлёр, гуляя по сосновому бору, раздумывал, как ему поступить — пересидеть непогоду в старых бараках для рабочих или поспешить домой. Ему, трусу по натуре, грозы внушали жуткий страх. В порывах ветра ему чудились голоса, с плачем умоляющие о помощи или просто зовущие к себе; время от времени, о ужас, они казались знакомыми. Или он, мучимый малодушием, поддается воображению? Голос его деда Иеремии, девятнадцать лет назад унесенного во время такой же бури наводнением, его маленького братца Эсава, прожившего всего несколько месяцев, его матери Элизы, исчезнувшей после того, как она уложила его спать и поцеловала на ночь. «Спокойной ночи, радость моя, спокойной ночь, малыш, мышонок ты мой, маленький славный мышонок». И он, потрясенный, слушал, боясь шевельнуться.
Маленький Рафаэль наблюдал за приближением бури, сидя в дальней комнате на третьем этаже восточного крыла. Когда небо прорезала молния, он прикрывал глаза ладонью и громко вскрикивал от неожиданности. В ее вспышке силуэт Маунт-Блан высвечивался, четкий и плоский, будто вырезанный из бумаги, пульсируя изнутри ярким светом. До Рафаэля тоже доносились голоса, подобные принесенной ветром листве. Духи Мертвых. В ночи, как эта, они искали приюта, но, незрячие, не могли понять, далеко ли до жилья.
Позже этим же вечером, перед тем как раздеться, Гидеон Бельфлёр проверил, заперты ли окна и двери. Он переходил из комнаты в комнату, с возмущением и отчаянием глядя на протекающий потолок и рассохшиеся оконные рамы — вот только возмущайся не возмущайся, что толку? Бельфлёры богаты — разумеется, они богаты, но денег у них нет, денег недостаточно — на то, чтобы восстановить усадьбу с требуемым размахом, а если кое-где подлатать, какой в этом смысл? Стараясь ухватить раскачивающийся ставень, Гидеон вытянул руку вперед. Лицо его исказила гримаса, он наклонил голову и плотно сжал губы, чтобы нечаянно не выругаться. (Лея не выносила, когда он бранился. И вообще, когда мужчины бранятся.
— Оскорбляя источники жизни, — восклицала она, — ты оскорбляешь саму жизнь. Я запрещаю тебе сквернословить в моем присутствии.
Однако сама она крепких выражений не стеснялась. Раздосадованная или огорченная, она чертыхалась, совсем как школьница:
— Проклятье! Черт побери! Вот дьявол!
Матушку Гидеона подобное расстраивало, сам же он находил в этом неотразимое очарование. Но его юная жена, такая прекрасная, такая дивная — что бы ни сорвалось с ее уст, ее очарование ничуть не меркло.) В этот момент Гидеон заметил, или решил, будто заметил, как что-то движется по краю лужайки двумя этажами ниже. Против ветра с удивительной прытью и изяществом по траве скользило существо, напоминающее гигантского водяного паука.
— О Боже, — тихо пробормотал Гидеон. Тем временем странное создание, наткнувшись на высокую садовую стену, на секунду замешкалось, после чего уже с меньшим изяществом и словно вслепую двинулось вдоль стены.
Гидеон высунулся из окна, и его лицо, плечи и длинные густые волосы тотчас же промокли. Он хотел было крикнуть — крикнуть хоть что-нибудь, — но у него перехватило горло, да и ветер выл так громко, что слова отбросило бы обратно в комнату. Молния вновь сверкнула, и Гидеон увидел, как ветви высокой развесистой глицинии, раскинувшейся у самой стены, разметались на ветру, так что казалось, будто дерево движется к дому. Но больше не увидел ничего: похоже, зрение сыграло с ним злую шутку.
Спустя некоторое время буря стихла и все разошлись спать, однако чуть позже ветер вновь набрал силу и всем стало ясно, что в такую ночь долго спать не придется. Лея и Гидеон лежали, обнявшись, в кровати и встревоженно обсуждали темы, которые договорились не поднимать: состояние дома, мать Леи, мать Гидеона, желание Леи завести еще одного ребенка и ее досадную неспособность забеременеть вновь (хотя она родила близнецов — на тот момент уже пятилетних Кристабель и Бромвела, сестры и брата Джермейн). А потом они поссорились, и Лея, всхлипывая, умудрилась ударить Гидеона кулаком — и увесистым — в левую щеку. Гидеон, сперва опешив, разозлился и, схватив ее за плечи, принялся трясти:
— Ты что вытворяешь? Ты на кого руку подняла? — А потом оттолкнул ее к изголовью антикварной кровати (то была венецианская, восемнадцатого века, украшенная резьбой «гондола», с балдахином, с исполинских размеров подушками, набитыми гусиным и лебяжьим пухом — одно из самых нелепых приобретений Рафаэля Бельфлёра и любимый предмет мебели Леи, такой на диво безвкусный, вычурный и несуразный, — но Лея отказалась от кровати, которую подарили ей свекр и свекровь, когда она вступила в усадьбу невестой, и настояла на том, чтобы получить именно эту. Сперва Лея прошлась по комнатам, точно зная, чего хочет: в детстве
