Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

Примечание автора

Перед вами плод воображения, обязанный со смирением, но и с определенной дерзостью подчиняться законам воображения. Время здесь обладает способностью сворачиваться в клубок, извиваться, истираться в пыль, после чего воскресает с прежней силой. «Диалог» здесь то упрятан в повествовании, то представлен в своей традиционной форме. Невероятное наделено здесь высшим правом и многогранностью, обычно свойственными реалистической прозе: таково было намерение автора. «Бельфлёры» — это пространство, состояние души; оно и впрямь существует — и свои, непреложные законы внутри него следуют строжайшей логике.

Джойс Кэрол Оутс

Вечность есть играющее дитя, которое расставляет шашки: царство над миром принадлежит ребенку.

Книга первая

МАЛЕЛЕИЛ

Явление Малелеила

Много лет назад, когда время превратилось в темный, непроницаемый омут, еще до рождения Джермейн (почти за год до него), ночью в конце сентября, когда остервенелые ветра, подобно вступившим в схватку духам, выли порой заунывно, порой сердито, а то нежно, как скрипка, отчего шея и руки покрывались мурашками, — в такую вот ночь, пронзительную, неуютную, полную невыразимой тоски, Лея и Гидеон Бельфлёры, лежа в своей гигантской кровати, вновь поссорились, и ссора эта закончилась слезами, потому что тела простых смертных были неспособны вместить столь ненасытную любовь; они хлестали друг друга злыми, бесцеремонными, невыносимыми словами, словно шелковыми плетьми (ведь каждый был убежден, что второй просто неспособен стать достойным его любви — Лея не верила, что мужская любовь может обладать глубиной, мера которой — молчание, присущее лесным озерам; а Гидеон сомневался, что женщине дано постичь природу мужской страсти, разрывающей изнутри, оставляющей его изломанным и изможденным, уязвимым, как дитя). В эту смятенную, исполосованную дождем ночь Малелеил и явился в поместье Бельфлёр на западном берегу огромного озера, Лейк-Нуар, где ему суждено было провести без малого пять лет.

Усадьбу семейства Бельфлёр местные окрестили замком, хотя владельцам это определение было не по вкусу. Даже Рафаэля Бельфлёра, который несколько десятилетий назад возвел это потрясающее сооружение, обошедшееся ему в полтора миллиона долларов, отчасти — в качестве подарка его жене Вайолет, а отчасти задуманный как стратегический шаг в борьбе за политическое влияние, слово «замок» раздражало и смущало. От него веяло Старым Светом, прошлым, Европой — этим «гнилым кладбищем», как частенько выражался Рафаэль. Снова он проговаривал четко, чуть в нос, словно обращаясь к публике. Когда его деда, Жан-Пьера Бельфлёра, изгнали из Франции, а герцог де Бельфлёр отрекся от сына, прошлое просто-напросто прекратило свое существование. «Теперь все мы — американцы, — говорил Рафаэль. — Выбирать не приходится, будем американцами».

Особняк был построен на вершине пологого холма, покрытого травой и окруженного канадскими соснами, елями и кленами. С него открывался вид на Лейк-Нуар, а в отдалении — на окутанную туманом гору Маунт-Чаттарой, самый высокий пик Чоток-вы. Внушительные размеры и стены с башенками и впрямь наводили на мысли о замке, а английскую тику здесь разбавляли мавританские мотивы: по мере того, как Рафаэль знакомился с бесчисленным множеством чертежей европейских замков и прогонял одного архитектора за другим, вид сооружения неизбежно менялся. Никогда прежде в этой части света не видели такой суровой, величественной красоты. Строительство заняло семь лет; вела его целая армия опытных мастеров, и за это время фамилия Бельфлёр стала известна по всей округе и превратилась в объект восхищения, лести (от которой Рафаэль вскоре утомился, хоть и принимал как должное) — и издевки со стороны журналистов (что приводило его не столько в гнев, сколько в недоумение: он был убежден, что у истинно культурного человека в здравом уме его великолепный дом может вызывать только восторг). Бельфлёров особняк, замок, Бельфлёров склеп, Бельфлёрова блажь — как только его не называли. Однако в одном все были едины: никогда прежде долина Нотога не видала ничего подобного.

Дом на шестьдесят четыре комнаты был построен из известняка и гранита, добытого в Бельфлёро-вых каменоломнях в Иннисфейле, а для цементного раствора сюда привезли на телегах тонны песка из карьеров на Серебряном озере, также принадлежавших семье. Особняк делился на три части — центральную и два прилегающих крыла, каждое в три этажа высотой и увенчаннное зубчатыми башнями, что стремились вверх с причудливой тяжеловесной грацией. (Они были спроектированы специально для контраста с более вычурными мавританскими башенками, расположенными по углам фасадов. Вокруг эркерных окон и гигантских сводчатых проходов были выложены спирали из более светлого известняка — настоящая услада для глаз. Крышу почти полностью покрывали тяжелые плиты привозного шифера, однако кое-где их сменяли медные листы, порой блестевшие на солнце так, что казалось, будто дом объят огнем — он словно пылал, не сгорая. С противоположного берега Лейк-Нуар, то есть с расстояния в десятки миль, дом выглядел зловеще прекрасным, меняя цвет в течение дня: сизый, грязно-розовый, пурпурный, насыщенный зеленый. Тяжелое, почти похоронное чувство, возникавшее, если смотреть на стены, колонны, башенки и покатую крышу вблизи, в отдалении исчезало, и усадьба Бельфлёр выглядела воздушной и зыбкой, подобно хрупкому разноцветью радуги…

Затянувшееся строительство вызывало у Рафаэля недовольство, которое по завершении так и не исчезло. Он досадовал, что холл недостаточно просторен, что крытые въездные ворота не такие, как он хотел, что для кучерского дома не выбрали камень потемнее. Стены получились всего шести футов толщиной (Рафаэль опасался пожаров, погубивших уже не одну деревянную усадьбу в округе), а крытая галерея на втором этаже с мощными колоннами, соединявшими первый и третий, показалась ему уродливой. К тому же, вполне вероятно, что комнат на всех не хватит: что, если члены партии решат однажды собраться в его особняке? Для таких незаурядных гостей нужна гостевая зала, поражающая размерами и красотой (позже в доме появилась Бирюзовая комната), привратницких требовалось три, а не две, причем центральную надо было сделать вместительнее. Меряя беспокойными шагами свое творение, он мучительно пытался оценить его и не мог решить, действительно ли оно прекрасно, как говорит молва, или нелепо, как подсказывают ему глаза. Впрочем, отступать нельзя: надо