Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер
— Фрида, дорогая, если вам душно, я открою окно, а то ваш брат дымит, как печная труба.
Фрида Тамар отвечала:
— Спасибо. Да кому мешает этот дым? Ничего страшного!..
На мгновение ее лоб прорезала морщинка. Борис Маковер вдруг понял, о чем она задумалась. Он словно прочитал ее мысли: дым в Освенциме был гораздо страшнее…
4
Здесь, в Америке, доктор Соломон Марголин редко носил монокль, но сейчас он сидел в гостиной Бориса Маковера и смотрел на все и всех одним прижмуренным и напряженным глазом, как будто через монокль. Казалось, он снова и снова возвращается к одной и той же мысли.
Доктор Марголин думал о том, что Борис Маковер действительно удивительный мастер во всем, что касается добывания кредитов, скупки домов по дешевке, создания буквально на пустом месте всякого рода предприятий, но того, что происходит в его собственном доме, прямо у него под носом, этого он не видит. Его единственная доченька Анна, ради которой Борис Маковер угробил свою жизнь, не была готова ограничиться двумя ошибками и собиралась уже сделать третью, которая станет самой тяжелой.
Первую ошибку Анна совершила, выйдя замуж за галицийского комедианта Яшу Котика. Яша Котик действительно был известным актером в Берлине, но весь его талант состоял в передразнивании евреев. Он передразнивал плохой немецкий, на котором разговаривали евреи, но при этом и сам говорил по-немецки не намного лучше своих персонажей. Вся эта авантюра продолжалась год, если не меньше, но Анна успела обжечься. Она заболела и впала в депрессию. Он, Марголин, был ее врачом и знал все ее тайны.
Годы спустя во время своего бегства от Гитлера Анна снова совершила чудовищную глупость: влюбилась в Станислава Лурье, у которого уже были жена и двое детей. Старше ее на двадцать лет, он к тому же был неудачником, лжецом, человеком раздражительным и болезненным. Семья его погибла от рук Гитлера. Сам Станислав Лурье спасся, но проходили годы, а он так ничего и не зарабатывал. Он умел лишь разговаривать на цветистом польском и похваляться небывалыми подвигами. В Варшаве он не был полноценным адвокатом, а до конца оставался стажером, «аппликантом», как это называлось в Польше. Какая-то должность была у его жены. А здесь, в Нью-Йорке, он сидел на шее у Бориса Маковера. Доктор Марголин открыто говорил Анне, что она должна отделаться от этого типа, иначе он доведет ее до сумасшедшего дома. Но она, еще не освободившись от Станислава Лурье, уже была готова совершить третью сумасшедшую глупость. Здесь, в гостиной своего отца, она открыто крутила любовь с Герцем Грейном, женатым человеком, отцом взрослых детей. Кроме Бориса Маковера, все замечали, что происходит. Она вращалась и парила вокруг этого Грейна. То она присаживалась к нему на шезлонг, то шептала что-то ему на ухо; то она показывала ему какую-то фотографию, то просто стояла, восхищаясь им, и безотчетно улыбалась, как улыбаются те, кто целиком захвачен своим влечением. Станислав Лурье каждый раз при этом обращал на нее взгляд своих желтых глаз. Фрида Тамар кусала губы. Даже старый профессор Шрага усмехался в седую бородку. Он, Соломон Марголин, уже предупреждал Бориса Маковера, чтобы тот не приглашал к себе Герца Грейна, потому что Анна идет по ложному пути, но Борис Маковер отвечал:
— Тебе это только кажется, Шлоймеле. Незнамо что лезет тебе в голову! Он ей безразличен…
И каждый раз снова приглашал Герца Грейна.
Оба они, и Борис Маковер, и Соломон Марголин, были знакомы с Герцем-Довидом Грейном еще по Варшаве. Они были уже взрослыми парнями, а он ребенком лет пяти-шести, и не просто ребенком, а чудо-ребенком, вундеркиндом. Он за минуту мог рассчитать, на какой день приходилось начало какого-нибудь еврейского месяца или праздника сто лет назад. Он за несколько секунд производил расчеты, отнимавшие у опытных счетоводов часы и даже дни. К семи годам Грейн уже играл в профсоюзе торговых служащих в шахматы одновременно с двадцатью четырьмя опытными варшавскими шахматистами. Семнадцать партий он при этом выиграл, а четыре закончил вничью. Еврейские и польские газеты публиковали о нем статьи, печатали его портреты. Даже ассимилятор профессор Дикштейн нанес визит отцу вундеркинда, бедному переписчику священных текстов с улицы Смоча. Но все это было сорок с лишком лет назад. Он, Соломон Марголин, примерно тогда же уехал учиться в Германию. Борух Маковер (тогда он еще не назывался Борисом) женился в Варшаве на дочке богача и сам стал богачом. Потеряв жену, в тысяча девятьсот двадцать четвертом году он перебрался в Германию. Анне было тогда одиннадцать лет. Борис Маковер рассказывал, что Давидек (или «Герцуш», как его называли польские газеты) бросил Гемару, учился в еврейской гимназии с преподаванием на польском языке, а потом поступил в Варшавский университет. Он вырос красивым юношей и захаживал к нему, к Борису Маковеру. Одно время он даже помогал Анне с уроками. Во время войны поляков с большевиками он добровольцем пошел в армию и дослужился до звания унтер-офицера. Потом влюбился в бедную девушку из маленького местечка и
