Всеволод Соловьев - Две жертвы
— Милая, что съ тобой? — спрашивалъ онъ, беря ее за руки и нѣжно цѣлуя.
— Ничего, такъ, взгрустнулось! — отвѣчала она. — Гдѣ ты былъ? Ты такъ часто теперь уѣзжаешь изъ дому, я тебя совсѣмъ почти не вижу!
Она преувеличивала, она упрекала.
Онъ морщился и опять ссылался на обязанности.
Но, наконецъ, эти упреки стали раздражать его; онъ вдругъ заговорилъ съ ней такимъ тономъ, какого она прежде отъ него никогда не слыхала.
— Неужели ты думаешь, — говорилъ онъ:- что можно всю жизнь прожить, цѣлуясь и не отходя другъ отъ друга? И потомъ — твои слезы, твои упреки?.. Знай разъ навсегда, — я не люблю ни слезъ, ни упрековъ. Я люблю смѣхъ, улыбки, я полюбилъ тебя за твою улыбку, она такъ идетъ къ тебѣ. Посмотри!..
Онъ поднесъ къ ней зеркало.
— Да посмотри-же на себя: на что ты стала похожа?
Она видѣла въ стеклѣ свои заплаканные глаза, свое поблѣднѣвшее лицо, которое отъ слезъ, отъ блѣдности было еще прелестнѣе, передъ которымъ должно было стихнуть всякое раздраженіе. Но онъ продолжалъ:
— Я не люблю такихъ лицъ. Слезы тебя не красятъ, слезливая женщина… да, вѣдь, хуже этого быть ничего не можетъ! Смотри, берегись, Ганнуся, очнись во-время, не то тебѣ и впрямь придется заплакать!!
«Что это? Онъ уже грозитъ ей!»
Да, въ его голосѣ вдругъ прозвучало что-то, что-то злое, холодное, страшное!
Она съ ужасомъ взглянула на него.
«Онъ-ли это? Онъ-ли ея милый, ея добрый и ласковый!?»
Прежній, совсѣмъ было забытый страхъ ея къ нему вдругъ снова хватилъ ее за душу. Но это было одно мгновеніе: Онъ, повидимому, понялъ, что зашелъ немного далеко, и успокоилъ ее ласковымъ словомъ и поцѣлуями. И она улыбнулась ему, засмѣялась и прогнала свою тоску, свои неясные страхи.
Однако, ненадолго. Прошелъ день-другой — и опять неспокойна Ганнуся.
— Да что-же это съ тобой, наконецъ, сталось? — говорилъ ей мужъ.
— Сама не знаю, милый, сама понять не могу что со мною. Но только иной разъ такъ мнѣ тяжко, мнѣ кажется, что я умру скоро…
— Ну, знаешь ли, наконецъ-то я понялъ! это такъ, причуды, это бываетъ въ твоемъ положеніи… Подожди вотъ немного — и все пройдетъ, и все какъ рукой сниметъ…
Ждать приходилось недолго: у Ганнуси скоро родился здоровый мальчикъ. Новая жизнь началась для нея, новое чувство вспыхнуло въ ней и охватило ее разомъ. Она опять повеселѣла, она не могла наглядѣться на своего ребенка.
И графъ былъ очень доволенъ; онъ ужъ не слыхалъ упрековъ. Онъ могъ теперь, не стѣсняясь, уѣзжать изъ дому и долго не возвращаться: она такъ занята своимъ сыномъ, она почти не отходитъ отъ его колыбели.
Но онъ заблуждался. Новое чувство, какъ ни велико было оно, не отняло мѣста у стараго чувства въ сердцѣ Ганнуси. Она очень скоро замѣтила эти непривычныя, долгія отлучки. Болѣе того, она стала замѣчать многое, чего прежде совсѣмъ не замѣчала. Она начинала наблюдать, прислушиваться. Она сама еще не знала, что наблюдаетъ и къ чему прислушивается; но уже вся была на-сторожѣ, вся въ тревогѣ.
VI
Она вдругъ возненавидѣла этотъ странный мрачный домъ, еще такъ недавно казавшійся ей заколдованнымъ замкомъ, полнымъ самыхъ прелестныхъ и свѣтлыхъ видѣній. И въ то-же время ей захотѣлось, наконецъ, ознакомиться, какъ слѣдуетъ, съ этимъ домомъ, обойти всѣ закоулки.
Во время отсутствія мужа, когда ея новорожденный ребенокъ засыпалъ, а старшія дѣти весело играли съ няньками, она начинала свои изслѣдованія. Она бродила по длиннымъ корридорамъ, отворяла всѣ двери, всюду заглядывала. Но многія двери оказались запертыми на крѣпкіе замки. Она звала прислугу, спрашивала, что тутъ такое? Ей отвѣчали, что тутъ кладовыя, или ходы на обширные чердаки или ходы въ погреба.
— Отворите, я хочу взглянуть.
Но отворить было невозможно: ключи у его сіятельства. Мужъ возвращался. Она обращалась къ нему съ просьбой показать ей и кладовыя, и чердаки, и погреба, и подвалы. Онъ удивлялся, зачѣмъ ей это, что тамъ интереснаго.
— Въ погреба-то я тебя не пущу, ни за что не пущу, какъ ты тамъ хочешь. Смотрѣть въ нихъ совсѣмъ нечего. Старыя бочки съ виномъ для тебя не могутъ быть интересными, а сырость такая, что того и жди разболѣешься. Охъ, ужъ этотъ мнѣ домъ! кажется, и хорошо построенъ, а видно все-же какая-нибудь ошибка, или это донская вода дѣйствуетъ, что сырость такая завелась въ подвалахъ и погребахъ!..
— А все-же-таки мнѣ хотѣлось бы взглянуть. Пойдемъ, пожалуйста, покажи. А то, что-же это: хозяйка я, и не знаю устройства нашего дома.
Графъ качалъ головою и улыбался.
— Ну, а до сихъ поръ-то что-же не справлялась? ишь, вѣдь, когда спохватилась! Да пойдемъ, пожалуй, коли ужъ тебѣ такая охота. Въ подвалы и погреба, сказалъ, не сведу, а кладовыя и чердаки осмотримъ; это можно…
И они отправлялись нѣсколько разъ все осматривать. Графъ приказывалъ принести фонарь, самъ отпиралъ двери. Крѣпкіе замки звучно щелкали; потомъ раздавался скрипъ желѣзныхъ засововъ. Тяжелыя, дубовыя двери распахивались — и мгновенно охватывалъ графиню сырой, затхлый воздухъ. Свѣтъ фонаря озарялъ обширныя помѣщенія, въ которыхъ хранилось много всякаго добра.
Ганнуся все разглядывала и изумлялась. Чего только не было въ этихъ кладовыхъ и на этихъ чердакахъ! Тутъ и мѣха дорогіе, и вещи серебряныя, и много всякой всячины, и все-то такое красивое, дорогое…
— Милый мой, — говорила она:- такъ вотъ ты что тутъ подъ замками держишь, вотъ что отъ меня скрываешь! Не знала я, что ты такой скупой да жадный. Вотъ, вѣдь, чтобы женѣ хорошій подарокъ сдѣлать, а онъ подъ запоромъ все держитъ!
Графъ начиналъ смѣяться, такъ непринужденно и весело отшучивался; но въ то-же время поспѣшно выбиралъ какую-нибудь цѣнную вещь и дарилъ ее женѣ.
— На вотъ… на, отвяжись только, да отпусти душу на покаяніе. Ну, чего мы тутъ стоимъ! уйдемъ, пожалуйста, а то у меня уже першить въ горлѣ начинаетъ.
Они выходили. И опять съ визгомъ захлопывались дубовыя двери, и опять щелкали замки.
Ганнуся несла къ себѣ новый подарокъ. Мужъ шутилъ и смѣялся; а на сердцѣ у нея все-же было какъ-то неспокойно. Все ей казалось, что вокругъ нея есть какая-то тайна, какая-то мучительная, страшная тайна, что отъ нея всѣ что-то скрываютъ, а главное — онъ, онъ отъ нея что-то скрываетъ…
VII
Опять лѣто было въ полномъ разгарѣ; но уже не прежнее лѣто. Ни о чемъ прежнемъ не было и помину. Графъ уѣзжалъ изъ дому иногда дня на два, на три. Завелись у него дѣла какія-то, по крайней мѣрѣ, на вопросъ жены онъ всегда отвѣчалъ односложно:
— Дѣла, дѣла!!
Прежде она удовлетворялась такими отвѣтами; теперь она и хотѣла бы разспросить подробно, да уже знала, что съ мужемъ не сладишь; что коли онъ разъ замолчалъ, такъ ужъ ничего отъ него не добьешься.
— Какія дѣла?! Ишь ты, бабье любопытство! Ну что ты въ нашемъ мужскомъ дѣлѣ смыслишь! Ѣду — значитъ, нужно ѣхать. Вернусь, какъ только все справлю, привезу тебѣ обновку, а ты жди меня, за дѣтьми присматривай, да встрѣть меня веселѣй: такъ-то вотъ и ладно будетъ!
Онъ цѣловалъ, обнималъ ее. Но ей казалось, что это уже не прежніе поцѣлуи и ласки.
Онъ уѣзжалъ. Она оставалась одна со своею думой, со своими неясными подозрѣніями. Она часто сходила съ высокой террасы дома и бродила по густому парку, доходившему до самаго крутого донского берега. Этотъ паркъ влекъ ее теперь къ себѣ неудержимо. Она полюбила его тѣнь, его прохладу, его извилистыя дорожки. Ей казалось, что здѣсь, именно въ этомъ паркѣ, какой-нибудь нежданный голосъ откроетъ ей непонятную тайну, лишившую ее покоя. Но пока еще не прозвучалъ этотъ голосъ, она бродила погруженная въ свои мысли и тревожныя грезы. Бродила иногда, не сознавая гдѣ она, куда идетъ и сколько времени продолжается ея прогулка.
Въ особенности она любила этотъ паркъ вечеромъ послѣ солнечнаго заката, когда послѣдніе отблески зари постепенно блѣднѣли на верхушкахъ деревьевъ, когда мало-по-малу въ темнѣющей синевѣ небесной загорались одна за другой частыя звѣзды и вдругъ выбравшійся изъ-за лѣса полный мѣсяцъ озарялъ все своимъ тихимъ свѣтомъ и мѣнялъ очертанія предметовъ.
Тогда Ганнуся выходила на широкую аллею, по которой все ярче и ярче ложились серебряныя полосы, и спѣшила дальше и дальше, къ маленькой каменной бесѣдкѣ, выстроенной на уступѣ высокаго берега.
Отсюда передъ нею открывалась широкая картина. У самыхъ ногъ тихій Донъ катилъ свои волны, едва слышно плескавшіяся о берегъ. Дальше, на луговой сторонѣ, мелькали, покрытыя легкимъ туманомъ, безбрежныя поля, однообразіе которыхъ кой-гдѣ нарушалось далекими деревеньками и полосками лѣсовъ.
Ганнуся садилась на каменную скамью бесѣдки и отдавалась очарованію влажной ночи, и подолгу, подолгу глядѣла на звѣзды, глядѣла въ туманную даль и мечтала и плакала о невѣдомо почему потерянномъ счастьѣ, и отгоняла страшныя грезы о непонятныхъ грядущихъ бѣдахъ.
