Всеволод Соловьев - Вопрос
Почти шатаясь, онъ вышелъ изъ кабинета и заперъ за собою дверь въ спальню.
Маша и Бирюлевъ съ недоумѣніемъ и страхомъ глядѣли други на друга.
— Что это значитъ? — тихо произнесъ Бирюлевъ.
— Я ничего не понимаю, — еще тише отозвалась Маша. — Уѣзжайте скорѣе! А завтра, если утромъ не получите отъ меня записки, пріѣзжайте…
Онъ наклонился, порывисто поцѣловалъ протянутую ему ея руку и спѣшно вышелъ изъ кабинета.
Она подошла къ двери въ спальню, хотѣла отворить ее, не дверь оказалась запертой на ключъ.
VIII
Матвѣевъ не слыхалъ, какъ нѣсколько разъ повертывалась дверная ручка, не слыхалъ потомъ, у самой двери, шороха к легкаго покашливанья Маши. Наконецъ, она не выдержала.
— Папа, милый, пусти меня, отвори дверь, вѣдь, ты даже не простился со мною…
Но онъ не слышалъ, совсѣмъ не слышалъ ея голоса. Она не посмѣла настаивать, не понимая, почему такъ разсердила его. Она была такъ счастлива и не могла никакъ себѣ представить, что это ея счастье можетъ быть нарушено, да еще кѣмъ-же — отцомъ! Ничего, какъ есть ничего она не понимала и пошла къ Настасьѣ Петровнѣ, чтобы разсказать ей все и просить у нея объясненія и совѣта.
А Матвѣевъ сидѣлъ неподвижно въ креслѣ у своей кровати. На туалетномъ столѣ горѣла свѣча и слабо озаряла его спальню. И какъ-то особенно тихо было въ этой одинокой спальнѣ, гдѣ прожилъ онъ много лѣтъ и гдѣ за все это время ничего не было измѣнено, не тронуто.
Эта спальня производила странное, двойственное впечатлѣніе. Ее можно было принять и за обыкновенную общую спальню мужа и жены, дружно и нѣжно жившихъ между собою. Широкая двухспальная кровать, шкапъ-трюмо, дамская этажерка, въ углу кіотъ съ образами — и зажженная лампадка слабо озаряетъ, между образами, двѣ вѣнчальныя свѣчи, перевитыя лентами, и зѣнокъ изъ флеръ-д'оранжей. Но въ то-же время въ этой комнатѣ чувствовалась одинокая мужская жизнь, даже почти атмосфера какъ-бы кельи.
Минуты шли за минутами, а Матвѣевъ все сидѣлъ не шевелясь, все въ томъ-же положеніи. Часы изъ кабинета давно уже пробили пять, потомъ они пробили шесть.
Наконецъ, Матвѣевъ поднялся, съ кресла, медленно подошелъ къ туалетному столу и началъ раздѣваться. Зеркало отразило его блѣдное, усталое лицо. Вдругъ онъ взялъ свѣчку, поднесъ ее къ самому зеркалу, наклонился къ нему и сталъ себя разглядывать. Онъ увидѣлъ мелкія морщинки вокругъ своихъ глазъ, легкую сѣдину на вискахъ и въ бородѣ. Онъ будто въ первый разъ себя видѣлъ, будто не узнавалъ себя. Онъ изумился тому, что увидѣлъ, изумился этимъ морщинамъ, этой сѣдинѣ, измѣненіямъ, произведеннымъ временемъ на лицѣ его. Онъ только теперь вдругъ понялъ, что долгіе годы совсѣмъ не замѣчалъ времени и до сихъ поръ безсознательно все еще считалъ себя прежнимъ молодымъ человѣкомъ. Сейчасъ вотъ, сейчасъ, онъ былъ такъ далеко въ прошедшемъ и думалъ, что это прошедшее — близко… что оно будто вчера было. А между тѣмъ, вѣдь, прошли годы, давно ужо прошла вся молодость… куда-же и на что ушла она?..
IX
Отца и матери Матвѣевъ почти не зналъ. Оба они рано умерли. Воспитывался онъ у дѣда, извѣстнаго въ свое время сенатора Воротынскаго. Дѣдъ былъ человѣкъ сухой, надменный, упорный въ своихъ рѣшеніяхъ и всю жизнь добивавшійся только одного, чтобы все дѣлалось такъ, какъ ему было угодно. Къ своему внуку онъ не питалъ особенной привязанности. Онъ отдалъ его въ школу Правовѣдѣнія и вспоминалъ о немъ только тогда, когда мальчикъ являлся къ нему въ отпускъ и почтительно цѣловалъ его руку. Мальчикъ боялся дѣда и чувствовалъ себя какъ-то придавленнымъ въ его присутствіи. Едва показывалась высокая и сухая фигура сенатора, въ вицъ-мундирномъ фракѣ со звѣздами или въ черномъ атласномъ халатѣ на стеганой синей подкладкѣ, съ гладко выбритымъ, будто восковымъ лицомъ и прилизанными напередъ височками цвѣта соли съ перцемъ, — онъ мгновенно съеживался и замиралъ. Особенно страшными казались ему глаза дѣда — блѣдные, почти стеклянные, на выкатѣ. Что въ нихъ выражалось, нельзя было понять; но отъ ихъ устремленнаго взгляда морозъ подиралъ по кожѣ.
— Что это у тебя видъ всегда какой, совсѣмъ какъ заяцъ! — иногда скажетъ дѣдъ, если находится ужъ въ очень хорошемъ настроеніи духа. — То-то, чай, такого зайца бьютъ въ школѣ, да и подѣломъ — будь человѣкомъ, а не зайцемъ!
Мальчикъ блѣднѣетъ, слабо улыбается и ждетъ только возможности уйти, чтобы не видѣть этихъ глазъ, этой цѣпенящей фигуры.
Впрочемъ дѣдъ нѣсколько какъ бы оживился, когда Александръ Сергѣевичъ окончилъ курсъ однимъ изъ первыхъ. Старикъ, уже бывшій не у дѣлъ, но все еще пользовавшійся большими связями, доставилъ внуку мѣсто и затѣмъ, въ теченіе двухъ лѣтъ, заботился о томъ, чтобы дать ему возможность сдѣлать хорошую служебную карьеру. Теперь онъ иной разъ вступалъ даже въ бесѣду съ внукомъ и поучалъ его:
— Надо пріучаться жить, умѣть понимать жизнь, не терять ни одного дня. Ставь себѣ задачу достигнуть въ жизни какъ можно большаго положенія въ свѣтѣ, почестей, богатства. Ставь цѣль и прямо иди къ ней, не оглядываясь по сторонамъ, не сбиваясь съ прямой тропы. Помѣха передъ тобою, препятствіе — сбрось ихъ, ничѣмъ не смущаясь, сбрось, ты имѣешь на это право. А силъ не хватаетъ — остановись. Стой, выжидай, собирайся съ силами, по малу подкапывай препятствіе, пока оно не свалится. Очистилъ тропу и опять впередъ, и все — прямо. Знай: что жизнь только вѣчная борьба, что всѣ тебѣ враги и если кто не вредитъ тебѣ, то единственно по безсилію, лѣни или глупости…
— Дѣдушка, да если это такъ, если жить съ такими взглядами, то и жить не стоитъ!
Сенаторъ презрительно усмѣхался.
— Вздоръ! жить всегда стоитъ, ибо каждая побѣда дастъ наслажденіе. Но жить хорошо только и можно съ такими взглядами, съ ними только и можно избѣжать глупыхъ разочарованій и позднихъ сожалѣній о своей глупости.
Послѣ подобныхъ разговоровъ Матвѣевъ всегда испытывалъ такое ощущеніе, какъ-будто ему дышать нечѣмъ…
Какъ-то, во время одного изъ такихъ разговоровъ, сенаторъ далъ понять молодому человѣку, что имѣетъ для него въ виду, въ близкомъ будущемъ, превосходную партію, которая его окончательно устроитъ.
— Теперь тебѣ еще рано жениться, Боже избави! Но года черезъ три подростетъ твоя невѣста, и я совѣтую тебѣ заранѣе обратить на нее вниманіе. Это дочь Павла Петровича.
Павелъ Петровичъ былъ однимъ изъ далеко еще не старыхъ, но ужъ очень высоко взлетѣвшихъ чиновниковъ, который въ добавокъ взялъ за женою большое состояніе.
Молодой Матвѣевъ на этотъ разъ внимательно вслушивался въ слова дѣда и даже очень ими заинтересовался. Онъ началъ часто бывать въ домѣ Павла Петровича. А черезъ три мѣсяца пришелъ къ дѣду и робко попросилъ его согласія на бракъ съ Марьей Ивановной Петровой.
Дѣдъ спустилъ очки на кончикъ носа и какимъ-то неопредѣленнымъ тономъ спросилъ:
— Это что-жъ такое? Кто такая Марья Ивановна Петрова?
Внукъ объяснилъ. Марья Ивановна была прехорошенькая семнадцатилѣтняя компаньонка Лидочки, предполагавшейся невѣсты Матвѣева, недавно поступившая въ домъ Павла Петровича.
Выслушавъ это объясненіе, дѣдъ снова приподнялъ очки къ глазамъ и началъ пробѣгать бывшую у него въ рукахъ газету. Матвѣевъ стоялъ въ ожиданіи. Наконецъ, онъ произнесъ по виду довольно спокойно:
— Что-же, дѣдушка, разрѣшаете вы мнѣ?
Дѣдъ не повернулъ головы, не поднялъ глазъ и совсѣмъ равнодушно сказалъ:
— Ты съ ума сошелъ, оставь меня, и чтобы я никогда больше такого вздора не слыхалъ.
Однако-же ему очень скоро пришлось снова услышать объ этомъ вздорѣ.
Maтвѣевъ зналъ хорошо дѣда и не настаивалъ передъ нимъ. Не прошло и двухъ недѣль, какъ онъ, въ присутствіи однихъ только свидѣтелей, обвѣнчался со своей Машей. Старикъ, черезъ третье лицо, объявилъ внуку, чтобы онъ не смѣлъ ему показываться на глаза. Тотъ и не показывался. У него отъ отца былъ капиталъ — тысячъ въ шестьдесятъ, къ тому-же онъ уже получалъ недурное жалованье, и матеріальные вопросы его не тревожили. Въ любовномъ чаду онъ проживалъ съ Машей въ хорошенькой, наскоро устроенной квартирѣ, и счастливѣе его никого не было — по крайней мѣрѣ, самъ онъ такъ думалъ.
X
Нѣсколько мѣсяцевъ прошли какъ сонъ. Если-бъ Матвѣевъ долженъ былъ опредѣлить свойства Маши: ея умъ, характеръ, привычки и особенности — онъ не могъ-бы сдѣлать этого. Онъ зналъ только одно, что любитъ ее съ каждымъ днемъ все больше и больше. Оба они были сиротами съ дѣтства, воспитанными равнодушными къ нимъ людьми, оба были юны, свѣжи, красивы, а потому и немудрено, что въ нѣсколько мѣсяцевъ еще не успѣли очнуться, наглядѣться и надышаться другъ на друга.
Они провели какое-то почти волшебное лѣто на дачѣ въ Павловскѣ, а когда вернулись въ городъ, то Машѣ уже пришлось перешивать свои хорошенькія платья, такъ какъ стройная фигура ея стала измѣняться. Когда Матвѣевъ понялъ, что въ его жизни, медленно, но неизбѣжно, готовится новое событіе такой важности, онъ растерялся.
