Ёран Тунстрём - Послание из пустыни
Иосиф спешился и подошел к Захарии.
— Приветствую тебя, — смущенно произнес Иосиф.
Они были очень разные: низенький, сухощавый Иосиф, никогда не уверенный в том, какое производит впечатление, норовящий спрятаться за делами и поступками, — и Захария, даже в преклонных годах величественный и могучий, не утративший естественности, которая читалась и в живости взора, и в открытости характера.
— Погоди, Иоанн, поставь Елисавету обратно, — сказал Захария, неторопливо поднимаясь навстречу. — У нас гости.
— Неужто Иисус?! — обрадовалась Елисавета. — Сделай милость, сынок, подойди ближе, дай на тебя взглянуть. Совсем плоха я стала глазами.
Я подошел к ней, и она принялась гладить меня по лбу, по щекам, отчего я испытал мучительную боль во всем теле и отвернул голову в сторону, хотел даже вырваться и убежать… Елисавета сидела в своей корзине такая изящная, такая красивая с трепещущими на ветру жиденькими волосами, а когда она повернулась к Захарии и Иоанну и они обменялись взглядами, я прочел в этих взглядах что-то дотоле мне неведомое. Иоанн стоял, не зная, куда девать руки, и смотрел на меня. По виду я дал бы ему гораздо больше лет, чем себе; во всяком случае, он точно был сильнее.
— Здравствуй, — сказал он.
— Здравствуй, — отозвался я.
— Сходите-ка за молоком, ребятки! — попросила Елисавета. — Заодно и познакомитесь.
— Мы не хотели бы вам мешать, — сказал Иосиф. — Вы куда-то собирались…
— Всего-навсего прогуляться, — пояснила Елисавета. — Мои мужчины хотели показать мне горы. Они чувствуют, что я скоро умру.
Елисавета улыбнулась с такой нежностью, что мне опять пришлось отвернуться.
— А как там Мария?..
Спустя час Иосиф распрощался с нами и отбыл на север, в леса. Когда он исчез в висевшей над озером дымке, мы тоже тронулись в путь, на отложенную прогулку. Иоанн нес Елисавету в ивовой корзине. В гору он взбирался быстрым шагом, по-стариковски согбенный, с врезающейся в лоб повязкой. Лицо у него было напряженное, зубы стиснуты, взор устремлен в землю — только бы не поскользнуться.
Елисавета сияла от счастья. Мы с Захарией шли сзади, и она улыбалась нам. Чем выше над озером мы всходили, тем более она оживлялась.
— Я-то сижу, а бедный Иоанн надрывается. — Она помахала нам рукой. — Какой же у меня хороший сын!.. Посмотри, Захария, кто там рыбачит? А тут, посмотри, вроде бы детские одежки развешаны, не иначе как у Гавриила прибавление семейства. Вот и чудесно! — радостно выдохнула Елисавета.
Вверх по кручам, между обломками скал и благоухающими кустами шалфея, между яркими анемонами и колючей гаригой[2]. За Иоанном только сыпался щебень.
— Не надрывайся, сынок, — сказала Елисавета. — Если притомился, давай встанем здесь.
— Нет, пойдем дальше, — упорствовал Иоанн, хотя по щекам у него крупными каплями катился пот.
— А Мария не огорчилась, что ты уехал к нам? — прокричала Елисавета.
Голос ее звучал далеко вверху, Иоанн поднимался очень резво.
Я промолчал. Во мне нарастал поток слез. Сегодня все было слишком необычно, слишком красиво и… как бы это сказать?.. слишком откровенно. Между этими тремя людьми существовала близость. Они были искренни и естественны друг с другом. У нас в семье все обстояло иначе.
Я думал: как это, чувствовать так близко, спина к спине, собственную матерь? Наверное, Иоанну тепло и уютно? Я вспомнил ласковые руки, гладившие меня по лбу. Дома ни у кого не было таких рук.
Да и прогулок таких тоже не бывало. Мария с Иосифом никогда не кричали: «Гляди, какая красивая птица!»
В подобных случаях они просто затаивали дух. Они не могли прошептать, остановившись перед паутиной: «Тссс! Смотри, как плетет. Вот это красота!..»
Они не могли устроить привал на траве, как теперь Захария с Елисаветой и Иоанном.
И мне вдруг захотелось, чтобы Марии тоже было сто лет, чтобы она была легкой как перышко, а волосы ее блестели сединой, чтобы я мог посадить ее в корзину и носить к дальним виноградникам, а там — совать в рот спелые ягоды, приговаривая: «Ешь, матушка, ешь!» Но у меня ничего подобного не было.
Тем временем мы сели на лугу по-над Геннисаретским озером и преломили хлебы. Вокруг носились меж дерев ослы, с горчичных полей веяло медом, а вверху лазоревым солнышком кружил зимородок, самая прекрасная из всех тварей небесных.
— Эта птица — Божия посланница нам, — сказал Захария. — Вот почему она такая пугливая и держится на порядочном расстоянии. Видишь ее, Елисавета?
— Нет. Господь считает, я уже повидала все мне положенное.
В голосе ее, однако, звучала печаль. Тогда я встал и протянул руки к небу.
И птица села мне на палец, ухватилась коготками. Я поднес ее к Елисавете и, опустившись на корточки, сказал:
— Смотри, какие у нее перышки, и белая полоска на крыльях, и белая грудка… А клюв, ты только посмотри, какой у нее длинный красный клюв!
— И все-таки она красивее в полете.
Тогда я с вытянутым вперед пальцем побежал к обрыву и выпустил птицу над озером. Она взмыла ввысь, пронзительно щебеча и брильянтом сверкая на солнце. Когда я обернулся, все молчали.
— Я что, слишком рано отпустил ее? Позвать обратно?
Ответом мне было молчание.
* * *Иоанн нес корзину с Елисаветой, но делал это стиснув зубы. Словно желая доказать родителям, что они не зря столько лет напрасно ждали сына. Словно считая своим долгом вырасти как можно скорей, дабы они успели по-настоящему увидеть его.
Он слишком остро воспринимал требования к себе и изнемогал под их тяжестью.
Я сразу отметил, что нас объединяет необычное рождение: и в том, и в другом случае оно вызвало переполох. Но Иоанн был Божьим даром престарелым супругам, поэтому над ним тряслись, ему уделяли особое внимание. Он рос в окружении заботы, а пожилые соседки с раннего детства нашептывали ему: «Помни, что у тебя старая матерь. Помни, что тебе надо печься о родителях. Докажи им, что ты уже большой!»
Сам не знаю, нравился ли мне Иоанн. Во всяком случае, он был рядом. Жизнь то и дело сталкивала нас, и бывали мгновения (увы, слишком краткие), когда мы вместе познавали мир и ничто не могло испортить этих впечатлений…
Однажды мы с ним сидели на берегу озера.
— Когда я стану большой, то обязательно поеду в Индию, — мечтательно произнес Иоанн. — Слыхал про нее? Слыхал про корабли, что ходят туда из Египта?
Я кивнул.
— У нас в деревне есть один купец оттуда. Можем как-нибудь зайти к нему. Он прожил в Индии чуть не всю жизнь, только умирать вернулся на родину. Говорит, там очень красиво. У него был огромный дворец со множеством слуг. И стоял этот дворец у тихой-претихой реки. Вечерами купец сидел на берегу и пил вино из серебряного кубка… А еще у него были слоны и три ручных леопарда — Сим, Хам и Иафет. Они следовали за ним по пятам, и он заслужил большое уважение. Представь себе: расхаживать в белых одеждах, под зонтом, чтобы кругом были источники и журчала вода…
— Как у римлян, да?
— Гм… — Иоанн вдруг помрачнел. — Я не их имел в виду. Уж будь уверен.
Он дотронулся до моей руки, словно прося извинения.
— Хорошо, можно жить и проще. В любом случае я пригласил бы тебя в гости. У нас был бы домик на берегу реки, в тени раскидистых деревьев. По крайней мере, у этого купца дом стоял на реке. Может, он и не был богат. Может, он все так расписывает, чтобы заинтересовать меня. Но вот прибывает твой корабль, и я встречаю тебя в порту, и мы идем на реку ловить рыбу. Рыбы там видимо-невидимо. Всех цветов радуги. А еще там есть крокодилы. Очень хочется походить по морю, побывать в дальних краях. Я обязательно уйду в море. Можно наняться писарем к какому-нибудь купцу. Заодно повидаешь свет… и выучишь разные языки…
Он смолк, устремив взгляд на воду. И с еще большим напором продолжил:
— Я выучу все языки, Иисус. Все, какие только бывают. Сколько их, по-твоему?
— Тебя определили в Храм, Иоанн, — сказал я. — Ты не сможешь уйти в море. Всё это пустые фантазии.
— Да, фантазии, — согласился он.
Наступила тишина. Гробовая тишина.
Иоанн подобрал камень и швырнул его в озеро.
— А что было… после твоего рождения?
Он задал этот вопрос с таким натянуто-безразличным видом, что я лишь пожал плечами. Тогда он оборотился ко мне.
— Что было после твоего рождения?! — сурово и жестко повторил он.
Я рассмеялся:
— Не помню, я был маленький.
Иоанн швырнул в озеро новый камень и долго смотрел на расходящиеся по воде круги.
— Отец говорит, ты родился под звездой…
— Мало ли что говорят, — отозвался я.
— А еще он говорит, посмотреть на тебя пришли издалека богачи. И он говорит, что Мария…
— Зачем ты меня пытаешь? Почему мы не можем быть просто друзьями?
