Иосиф Опатошу - Последний в семье
Борех так увлекся историей, что не заметил, как они поднялись на высокий холм. Снизу тянулись широкие зеленые луга, поросшие белыми и голубыми цветами. Посреди луга скакала привязанная лошадь. Рядом бегал жеребенок. Он останавливался, гордо запрокидывал голову, взмахивал коротким хвостом, бил задними копытами, ржал, поднимал в воздух то передние, то задние ноги и носился по лугу.
— Хочешь посмотреть, как я езжу верхом? — сказала Сорка Бореху и взяла его за руку. — Спускайся!
Держась за руки, они спустились с холма.
— Вот так садятся на лошадь, — шаловливо проговорила Сорка. — Левой рукой берешься за гриву, правую кладешь сюда и садишься, видишь?
Сорка подпрыгнула, ее длинная коса расплелась. Она уселась на лошадь и рассмеялась, показывая белые, как свежий сыр, зубы.
— Теперь ты попробуй, — сказала Сорка и слезла с лошади.
Борех боялся, стеснялся Сорки. Он подошел к лошади и подпрыгнул, но ничего не вышло!
— Это нестрашно, Борех, у меня в первый раз тоже не получилось, — успокоила его Сорка. — Погоди, я тебе помогу.
Она подняла его ногу, и Борех забрался на лошадь, крепко держась обеими руками и глупо улыбаясь.
Сорка отвязала лошадь, сделала из веревки уздечку, уселась позади Бореха, обняла его обеими руками и свистнула. Лошадь двинулась с места. Сорка стукнула ее туфелькой, и лошадь пошла быстрее.
Борех почувствовал, как горит тело Сорки. Он крепче вцепился в лошадиную гриву и все больше пригибался к ее голове. Вдруг он ощутил, как все плывет у него перед глазами и что он вот-вот упадет с лошади.
Сорка рассмеялась и погнала лошадь быстрее.
У Бореха закружилась голова, он отпустил руки, потерял равновесие и закричал. Сорка остановила лошадь и спрыгнула на землю. Борех был бледен, испуганные глаза широко раскрыты.
Сорка взяла его за руку:
— Ты сердишься, Борех?
— Нет… Просто в первый раз… А ты так погнала лошадь, не знаю… У меня закружилась голова.
Сорка привязала лошадь и отправилась с Борехом в лес.
Лес утомлял своим шумом. Глубокое небо слепило глаза, сминалось, как голубой прозрачный шелк, рассыпало тут и там светло-серебряные искры.
Борех всю дорогу не сводил с Сорки глаз, смотрел, как наливаются румянцем ее щеки, как пряди черных волос спадают на лоб, как изгибается толстая длинная коса. У него появилось желание подержаться за косу, хотя бы дотронуться до нее. Ему показалось, что Сорка — принцесса, а он принц и они гуляют по огромному дремучему лесу, откуда никогда не выберутся. Здесь он будет сидеть и учить Тору, учить ревностно, а когда наступит время откровения, он позовет Сорку, расскажет о прекрасных хрустальных дворцах и вельможах и распорядится, точно как рабби Адам Баал-Шем[6], чтобы понравившийся ему дворец был перенесен в лес. Он выгонит оттуда всех чертей и разбойников. Он…
— Сорка, а в лесу много разбойников?
— Конечно!
— А вам не страшно жить здесь?
— Нет, они нас не трогают! Боятся нашего лесничего, он богатырь!
— Я уверен, что ему далеко до нашего Занвила!
— Кто это?
— Занвил — это конокрад, сильный, как Самсон. Послушай, год назад хромой крестьянин привел в город молодого бычка на продажу. Торговцы никак не могли договориться о цене, он разозлился, крестьянин то есть, и кричит: «Жиды, хотите даром получить скотину! Я вам ее ни за что не продам! Пусть даже ваш раввин придет и разденется, он дешевле не купит!» Занвил сильно рассердился, но бить крестьянина-калеку не хотел. Он подошел к бычку и ударил его несколько раз кулаком по голове, так что тот тут же откинул копыта.
Сорка молча медленно шла по лесу.
— Борех, это правда, что тебя уже сватают? Брайна рассказала мне, что ты будешь раввином.
Борех покраснел, хотел ее о чем-то спросить, но встретился с Соркой взглядом и промолчал…
— Красивая девушка? Варшавянка?
Борех пожал плечами.
— А ты станешь раввином? Будешь ходить в большом штраймле[7] и атласной капоте, как старый раввин? И споры разрешать тоже будешь?
— Когда получу разрешение. — Борех заулыбался.
— А если я приду к тебе с вопросом, ты всегда будешь судить по закону, верно?
Борех громко захохотал и от радости схватил Сорку за руку.
Сорка остановилась на мгновение, поглядела на него, потом схватила его шляпу, надела на себя и отбежала на несколько шагов.
— Ну, теперь поймай меня! Не поймаешь, бе-е! — Сорка дразнилась, смеясь и пританцовывая.
Борех погнался за ней. Сорка скакала, словно юная серна, от одного дерева к другому, зажав во рту косу. Вдруг она остановилась и сдалась. Борех схватил ее обеими руками, замер в замешательстве, не зная, что делать, и смутился.
Поздно вечером Сорка взяла Бореха за руку, и они отправились домой.
Подул легкий ветерок, пронесся по лесу с шумом и овеял острым ночным запахом. Послышался вой, будто безумный волк бродил по лесу, широко раскрыв свои дикие глаза, ощерив желтые зубы и воя в ночи.
Борех почувствовал, как у него отнимаются руки и ноги, и крепче прижался к Сорке.
— Что это?
— Сова.
Звук все приближался, кровь стыла в жилах.
Из темноты на них уставилась пара огромных серых глаз. Сова с плоской мордой сидела, словно беременная кошка, таращилась, открывала кривой клюв и выла. Одну лапу она засунула глубоко в кусты, а другой душила маленького зайчонка. Он отчаянно тряс лапками, запрокидывал голову, трепыхался и верещал.
Борех задрожал, схватил палку и хотел ударить сову.
— Нельзя, — Сорка схватила его за плечо. — Это большой грех убить сову. После смерти она приходит во сне и воет, пока не сведет с ума.
Борех испугался, опустил палку, крепче взял Сорку за руку, и они побежали в дом.
Глава 4
Сорка читает «Йоселе»[8], лесничий отправляется искать жену на мельницу
Старая служанка Брайна сидела на низкой скамеечке, вязала носок и подбрасывала березовые поленья в печь. Белая кора сморщивалась и трещала. Печь уютно горела, пылая жаром. Пламя освещало дом медным блеском.
Из окон виднелись заснеженные, выкорчеванные пни, похожие на белых медведей, и нагоняли страх. Домашние придвигались поближе к разгоравшейся изразцовой печи.
Мордхе лежал на диване, курил трубку, слушая, как Сорка, девушка уже лет двенадцати, с золотыми бликами на бледных щеках, читает «Йоселе» Динезона, и в то же время вспоминал об урагане, который сорвал крыши, растрепал мешки с мукой, сбил с ног венгра, тащившего на плечах огромный ящик с товаром, и перенес его через Вислу.
Из леса все время дул ветер, принося с собой хлопья снега и залепляя им окна.
— Кто-то повесился, не иначе! — вздохнула старая Брайна. Она отыскала в мешке с пуговицами Соркин молочный зуб и протянула ей: — На, доченька, отдай огню что положено, может, немного успокоится!
Увидев зуб, Сорка обрадовалась, сунула книгу под мышку и подскочила к огню:
— Мышка, мышка, огненная мышка, вот тебе костяной зуб, отдай мне железный зуб! — И бросила зуб в разгоревшуюся печь.
Ветер забрался под отошедший лист луженого железа и со свистом принялся грохотать по крыше, так что казалось, дом вот-вот развалится.
Сорка посмотрела на Брайну и засмеялась:
— Еще сильнее задуло!
Старуха обняла Сорку и поцеловала ее в глаза:
— Ты проказница!
Под окном послышался сдавленный, срывающийся крик, будто кто-то ходил и чертыхался. Звук размягчался и тонул в мокром снегу, а ветер свистел еще сильнее.
Мордхе постучал в окно:
— Эй, Вацек, что ты там бродишь, а? В такую-то ночь?
Ветер распахнул дверь, грохнул ее о стену и с воем ворвался в комнату. Дверь опять закрылась, возле нее остановился подвыпивший лесничий, весь в снегу и с двустволкой на плече.
— Добрый вечер, пан писатель, — сказал лесничий и достал из тулупа маленького белого ягненка размером с котенка.
Сорка погладила ягненка и попросила:
— Вацек, оставь мне ненадолго ягненка, прошу тебя!
Вацек отдал ягненка Сорке и спросил Брайну:
— Кстати, бабка, у тебя нет красной ленточки? Поищи!
— Зачем тебе, Вацек? Что ты таскаешься под окнами, а? Снег идет! — сказал Мордхе и, встретив мутный взгляд лесничего, подумал, что Марьяна наверняка опять ушла из дома. — И в кого это ты собираешься стрелять, в кого?
— Сорвалась, собачья кровь! — Лесничий словно сам с собой разговаривал. — Уже давно таких Громниц[9] не было! Снег валит и валит, все дороги уже занесло!
Мордхе приподнял голову с дивана и улыбнулся:
— Так что ты бродишь в такую ночь? Марьяна заждалась тебя под теплой периной!
— Будет дурой, если пустит его на порог, — вмешалась Брайна. — Он же пьян!
— Пьян? Конечно, пьян! Отнес Марьяниного единственного гуся Абрамке в шинок. На, говорю, дай полшкалика водки, а он дал целый! Хороший жид Абрамка! Сегодня ночью ей придет конец, пане! Не будь я католиком! Не будь Громницы святым праздником Матери Божьей!
