Алексей Разин - Изяслав
Отрок в нерешительности переминался с ноги на ногу. Коснячко легонько подтолкнул его к двери, сказал;
- Лодьи уплывут на рассвете.
Изяслав-отрок вышел из терема, оседлал быстрого Сиверка и поехал по дороге на Подолие. Вот и Оружейники. Здесь в добротных домах жили кузнецы-оружейники, знаемые и в дальних землях. Умели они ковать из витых стальных и железных чередующихся полос харалужные[16] мечи, многократно закаляли их, опускали в наговорённую воду. А потом садился унок кузнеца на коня, поднимал пламенеющий меч, будто факел, над головой и скакал во весь опор, чтобы ветер, обтекая лезвие, не только охлаждал его, но и довершал закалку. Такой меч не щербился и не гнулся, им в лютой сече можно было перерубить вражеский меч.
От Оружейников дорога, плотно укатанная возами, шла в яру, извиваясь между холмами, петляя среди ручейков. Конь вынес отрока к подножию горы Вздыхальницы, где жили кожемяки. Жили дружно, были заодно и в трудной работе, и в яростном кулачном побоище.
Вот и жилище Славяты. Его дом больше других, стены изукрашены петухами и цветами, резные наличники. Глядит Славята на княжьего отрока из-под ладони, лоб морщит: будто знакомы, а где встречались - не припомнить.
Изяслав-отрок подъехал к самому плетню, не спеша слез с коня, поправил бахромчатый подседельник и небрежно кинул поводья в руки десятилетнего Кожемякина сына.
- Узнал? - спросил он Славяту не без самодовольства. Отрок ожидал, что здоровенный кожемяка всполошится, что он и остальные жители Кожемяк попросят отрока быть их заступником перед всемогущим князем. Тогда бывший унок милостиво улыбнётся и ответит: "Быть так. Согласен".
- А-а... Захребетник? Слыхали мы тут о твоей удаче да о княжьей милости, - полунасмешливо, полувопросительно сказал Славята. Он спокойно рассматривал отрока, затем протянул руку к кожаному Изяславову поясу, отогнул его. Грозные лохматые брови кожемяки поползли вверх.
- Наказывал тебе: мездри[17] лучше. Хо-хо-хо! Вот он, твой пояс, на тебе. Или у князя поясков ладных нет? Да оно и правильно: сделал непутёво, непутёвый и носи. По работе и мастера знать...
Он хохотал. Хохотали соседи-кожемяки, подошедшие посмотреть на Пустодвора - Изяслава. Отрок закусил губу, побледнел от обиды. На поясе, в том месте, где его отогнул Славята, стояло клеймо. Это был первый пояс, сделанный когда-то Пустодвором. Кожа была хороша, да не смог он как следует очистить её от мездры. На память о первой самостоятельной работе велел кожемяка своему захребетнику рядом с клеймом вырезать ещё и знак. А затем сумел сбыть поясок в числе других княжьему тиуну Маврикию.
Встреча с бывшим учителем произошла совсем не так, как её представлял княжий отрок. Он тешил себя мыслью, что смеются они от зависти. Но удивления и преклонения перед его удачей - это он хорошо видел - у кожемяки не было. Лишь детишки из-за плетней восхищённо разглядывали его бляхи и меч. Изяслав круто повернулся, бросился к коню. Праздничного настроения как не бывало.
И позже ни ласка матери, ни восторг брата Луки не могли смягчить впечатления от встречи с кожемяками. Только резче кидалась в глаза убогость сырого жилища с земляным полом. Окно затянуто бычьим пузырём, сквозь который почти не пробивается дневной свет. И ещё как-то особенно щемяще прозвучали напутственные слова матери, запомнилась она - машущая рукой, худенькая, сгорбленная, долго маячившая у подворья.
В град возвращался Изяслав не по той дороге, по которой ехал на Подолие. Подался он тропками да огородами в обход Вздыхальницы, через Гончарный конец. Отрок вспоминал своё детство в нужде - вечный запах овчин и рассола. Только мечты позволяли хоть на время перенестись в иное жилище, одеться в иные одежды. То воображал он себя знатным воином, то купцом, объездившим все земли. А однажды он увидел боярский выезд - коней с бубенцами и всадников в железных рубахах-кольчугах и плащах, застёгнутых на правом плече. Он променял свой кожемякский скребок на застёжку от плаща боярского слуги и был жестоко наказан отцом.
Неужели мечты детства сейчас начинают сбываться?
Вскоре он въехал на княжье подворье, расседлал Сиверка, самолично поставил его в стойло, подсыпал овса. Потрепал коня по вздрагивающей потной холке, сказал несколько ласковых слов, чтобы не обижался за дальнюю дорогу. А потом поспешил в гридницу и, свалившись на жёсткую постель, забылся в тяжёлом сне. То виделись ему чудища, подстерегающие путника в дороге, то хохочущий Славята с разлапистыми пшеничными бровями...
На рассвете его разбудил высокий ладный отрок. Звали молодого богатыря Турволод. По его широкой белозубой улыбке было видно, что нрава он доброго и весёлого. Турволод подождал, пока княжий тёзка соберётся, и повёл его по спящему граду к широкой реке Почайне, притоку Днепра, где находилась киевская пристань. Вдруг из-за плетня навстречу им вынырнул сгорбленный человек в чёрном плаще с капюшоном. Тяжело передвигая ноги, он нёс в руке дивной формы кошель. Длинные волосы встречного выбивались из-под капюшона, их подхватывал ветер.
Изяслав вздрогнул и остановился. Он узнал человека в плаще. Это был лекарь Мак, странник и колдун, самый страшный из людей. Монах Кукша рассказывал, что Мака, сына травника Белодеда, в детстве похитили разбойники и продали в рабство. Там он и научился колдовать. Монах уверял, что Мак знаком с самим дьяволом и раз в месяц отправляется к нему в гости. Оттуда он приносит чудодейственные травы и коробочки мака, из которых готовит зелье. Встречая лекаря, нужно было отвернуться и плюнуть через левое плечо, чтобы отогнать нечистую силу. Изяслав помнил, как он с другими ребятишками, укрывшись в густой траве, швырял в Мака комья земли, стараясь попасть в остроконечную шапку.
Встреча с таким человеком перед дальней опасной дорогой была плохим предзнаменованием. Воины пришли в бешенство и накинулись на лекаря. Богатырь Турволод вытряхнул из его кошеля травы и цветы, втоптал их в землю. Лепестки мака алели, будто кровь. Изяслав же вытащил меч и, глядя в смуглое лицо, крикнул:
- Крестись!
Лекарь торопливо перекрестился. Отроки пошли дальше, оглядываясь на Мака: не творит ли дьявольских знаков, призывая на их головы кару?
А лекарь Мак стоял, пошатываясь. Его тонкие губы шептали:
- Быть тебе мудрым и одиноким...
Вскоре отроки вышли к реке. Здесь едва покачивались на мелкой волне, подняв высокие изукрашенные носы, несколько византийских и варяжских суден. Приткнулись к самому берегу ляшские[18] лодьи. Перекликалась стража.
Поодаль, на берегу, было заметно движение. Турволод повёл туда Изяслава. Когда подошли ближе, стали видны привязанные к столбам две лёгкие четырёхвёсельные лодьи - однодревки и два струга - плоты рыбовидной формы с низкими бортами. Караван был готов к отплытию. Купцы в кольчугах, с мечами у поясов и воины-гребцы рассаживались по местам.
Отроков встретил совсем уже немолодой боярин, которого, однако, и стариком не назовёшь, такой он кряжистый и крепкий. Лицо у боярина улыбчивое, ласковое.
Изяслав даже попятился от неожиданности. Этого боярина-резоимца[19] Жарислава он знал хорошо. Мать когда-то работала на подворье Жарислава. Потом встретила Микулу, полюбила. Микула стал договариваться с Жариславом, хотел её из челядинок выкупить. А резоимец ни в какую. Понравилась ему Лаленка, хотел держать при себе. Тогда помог Микуле Ульф-выряжин. Выкрали Лаленку, увезли. И сам Гаральд, викинг варяжский, зять Ярослава, живший одно время в Киеве, заступился за своего дружинника Ульфа. Сказал Жариславу: "Гривны бери. Девку не получишь".
Боярину пришлось покориться. Варяги не любили шутить. Могли выжечь целое поселение смердов, могли прибить и боярина. Тем более давно невзлюбили Жарислава - деньги заняли. А какому же резоимцу не ведомо, что нет у него большего врага, чем должники. Вот и варяги - чтоб не платить, рады мечом рассчитаться.
Никто не знал о чувствах и замыслах Жарислава. Он говорил, что зла на семью Микулы не держит, что прощает ближних, как Бог велел. Притворился смиренным, всепрощающим. Даже деньги занял Микуле. А тот вскоре умер. С тех пор за семьёй остался долг, о котором боярин пока не напоминал...
А Жарислав словно бы и не узнал отрока. Улыбнулся, кивнул обоим: дескать, занимайте свои места. И странное дело - улыбка совершенно преобразила его дотоле ласковое лицо. Ножевым прищуром блеснули глаза, растянулись тонкие губы, стали неразличимы, приоткрылся огромный рот. А зубы в нём - острые, щучьи.
Отроки взялись за весла в набойной лодье.
Боярин Жарислав трижды перекрестился и подал команду. Разом поднялись весла...
Поплыли назад столбы на пристани, сады и огороды Подолия... Взгляд Жарислава задержался на горе, где был княжеский дворец. Злоба полыхнула в его сердце. Не унизительно ли ему, боярину Жариславу, сопровождать купеческий караван? Или не мог найти князь для него более достойного дела, если уж захотел на время убрать из Киева? Ну, ничего, он запомнит... Счёт увеличился...
