Алексей Разин - Изяслав
Эта степь изготовилась для прыжка. Единственное спасение от неё хранить единство.
Воевода уловил настроение князя. Поспешил сказать:
- А и то да будет тебе известно, княже. Убийцы подосланы Всеславом. Ему нужна твоя голова.
- Нет... - почти простонал Ярославич.
- Дознано доподлинно. Тайно он посылает своих слуг в Киев. Головники, что убить тебя хотели на охоте, - его люди...
И привиделось Изяславу горе лютое. Нет его. Осиротел народ. Смерды бродят неприкаянными, церкви пусты. Святослав и Всеволод идут отомстить за брата. Война.
А здесь, в Ярославовом терему, в этом вот золочёном кресле сидит Всеслав Брячиславич, и властвует, и роскошествует, и ублажает телеса свои.
Это видение было самым горьким для князя. Он подошёл к Коснячко, выкрикнул:
- Что умыслил, воеводо?
А воевода глаза отвёл, молвил уклончиво:
- С Всеславом бороться - силу иметь надо, войско наготове держать. А где взять полки? На усмирение касогов придётся немалую дружину посылать. Святослав своих воинов не даёт, говорит - Глеб и сам управится. Глебу в Тмутаракани не удержаться. Гляди, ещё данники наши лютыми врагами станут, опустошителями. А если с Византией в тайный союз вступят, и вовсе худо будет...
И снова вспомнил князь Ростислава - такой, только такой правитель нужен на границе.
Коснячко словно бы подслушал эти мысли. Проговорил:
- Ростислав убоялся не Святослава, а твоего гнева. Если бы ты, великий, послал своё благословение отважному, он бы вернулся в Тмутаракань.
Изяслав ударил десницей по подлокотнику:
- Куда толкаешь меня, воеводо?
Коснячко не испугался. Уже давно перестал он бояться княжеского гнева. С той поры, как разуверился в княжеской твёрдости. Больше всего сейчас не хотел он посылать в Тмутаракань дружины, которые могли пригодиться против Всеслава. Ведь если придёт полоцкий князь, уж кому-кому, а Коснячко несдобровать.
- Я ведь и не говорил, чтобы ты, княже, понукал Ростислава. Лишь благословение твоё ему надобно. И тогда Таврида не страшна, горцы данниками останутся...
- Святослав не простил бы мне этого, - сказал князь, с недоумением глядя на Коснячко: неужели не понимает?
- А Святослав и знать не будет ничего. Благословение пошлёшь тайно. Ростислав же не проговорится. Знаешь его. Всё на себя возьмёт.
- Хочешь, чтобы я сам помогал возгореться распре?
- О чём молвишь? Какая распря? - зашептал воевода. - Попугать - не голову снимать. Ростислав возьмёт Тмутаракань без боя. А Глебу позволит увезти всё богатство. Да ещё с касогов дань взимет и Глебу же отдаст. Тот и гневаться не станет - сам понимает, что не усидеть ему во граде. И родителя уговорит простить Ростислава. Увидишь, княже, всё будет ладно. А главное - родной земле на пользу великую.
"А и в самом деле - что важнее, - думал князь, - польза всей земле или потакание родительской любви? Польза явная и немедленная или верность слову своему - гордыня, что честью прикидывается? Разве не бывало так, что честность властителя приводила его к поражению? Разве не важнее для князя из всякого дела пользу извлекать для себя и земли родной - пользу видимую и весомую? И Ростислав уже давно заслужил тмутараканский стол".
Вспомнил, как когда-то совсем юный Ростислав восторженно глядел на него, своего любимого дядю, и говорил: "Вырасту - таким, как ты, буду". И уже готовы были сорваться с княжьих губ те слова, которых ждал Коснячко, но вовремя подумал о брате Святославе. И вслух повторил слова родителя своего:
- Самое страшное для Руси - распря. Не будет добра, коли меж своими вражда.
Коснячко даже руками развёл, глаза опустил, будто бы смирился:
- Что ж, княже, тогда придётся полки воев[13] собирать...
- А где гривны взять для того? - крикнул Ярославич.
- Тогда из твоей дружины часть выделим. Да только боюсь: Всеслав узнает об этом - не замедлит воспользоваться. Возрадуется: "Уж теперь-то возьму себе стол киевский. По третьему разу всегда высечешь огонь". И с дружиной своей в Киев нагрянет. А дружина у него не маленькая, сам знаешь...
Словно и не смотрит Коснячко на князя, а сам все движения на его лице видит, знает, какую струнку задеть.
Молчит князь. Да и что сказать, если загнали его в ловушку? Умел он с юных лет лихо вскочить на коня и поскакать впереди дружины, умел на мечах биться и стрелы в цель направлять. Мудрейшие из монахов научили Изяслава Ярославича грамоте и языкам других народов, немало книг он прочёл, знал историю разных стран. Но сейчас этих знаний мало, примера не сыскать. Где-то происходило что-то подобное, да маленькая разница имеется, она-то и меняет всё дело. Твердил ему летописец, сколь трудно монахам писать летописи, судить деяния князей и воевод, дружин и народов.
"Трудно летописцу, - думает князь, - а каково мне? Ведь не другого судить через десятки лет, а самому принять решение - и неотложно, сей миг... А решение такое подобно кольцу от цепи: потяни за одно - можешь вытащить всю её, разомкни одно - вся цепь распадётся... Как узнать, к чему приведёт решение, что будет потом?"
3
Уже больше двух месяцев живёт Изяслав-отрок в просторной гриднице князя. Теперь он носит синий плащ, подаренный Ярославичем. Застёжка-бляха на плаще с эмалевыми вставками работы киевских мастеров. На серебряном хитросплетении сверкают краски: белые, как снег, изумрудные, как весенние клейкие листочки, красные, синие... На ногах Изяслава уже не лапти, а сапоги. У него есть и конь, белый, без единой крапинки, тонконогий красавец Сиверко. Держак кнута у отрока дубовый, окрученный медными проволочками, со стальным стержнем внутри для крепости, годится и для боевой плети.
Сердце вчерашнего кожемякина ученика до краёв полно благодарности к господину, как чаша вином, Изяславу Ярославичу. "Воистину великий он, доброты неописуемой, - думает отрок. - Знай же, господине, нет вернее у тебя ратника, чем отрок Изяслав".
Он сидел за столом, пощипывая свою реденькую "первую мужскую честь" белёсую бородку, и возносился мечтами. К его плечу притронулась чья-то рука. Изяслав оглянулся. Княжий тиун[14] Маврикий стоял сзади него.
- Отроче, кличет князь, - сказал тиун.
Отрок вскочил из-за стола и быстро пошёл узким теремным коридором к княжьей светёлке. Ярославич сидел в кресле с высокой резной спинкой, в котором сиживал ещё его родитель. Рядом стоял воевода Коснячко.
Отрок поклонился.
После минутного молчания князь проговорил, будто про себя.
- Надо сыновцу[15] в Новгород подарок переслать с верным человеком. Да чтобы никто чужой не узнал. Вот и размышлял я, на чью верность положиться...
Отрок встрепенулся, ступил шаг вперёд. Остановился под испытующим взглядом Коснячко. Ступил ещё, отважился:
- Я пойду, господине! Живота для тебя не жалко. Положись на меня!
Князь тотчас поднялся с кресла, обнял отрока за плечи:
- То дело не только для меня - для земли Русской!
Коснячко сказал деловито:
- Есть ещё одно дело. В Новгород пойдёшь с малой дружиной. Она оберегает лодьи купцов. Поведёт дружину бывалый воин, боярин. Только стар он стал, забывчив. Может и не упомнить всего, что увидит и услышит. А нам надо знать всё, любую малость. У тебя же память молода, крепка. Вот и не будь тороплив, будь памятлив...
Отрок с готовностью кивнул головой. Ярославич заглянул ему в глаза, подумал: "А он ещё не научился хитрить и скрывать..." Вздохнул и добавил поспешно:
- Забыл тебе воевода сказать, что боярин обидчив. Не должен знать о нашем разговоре...
Князь подал знак Коснячко, тот вышел из светлицы и через несколько минут принёс четыре меча. Ярославич выбрал один из них, с простой рукоятью, на которой было выбито "Изяслав". Князь протянул меч отроку:
- Носи его вместо своего. В Новгороде отдашь Ростиславу Владимировичу. А на словах передашь: князь наказывал мечом этим охранять границы от врагов наших! Запомнил?
Отрок повторил:
- Мечом этим охранять границы от врагов наших.
- А теперь иди, с матерью прощайся. Кто там у тебя дома? Со всеми прощайся. Да уста на замке держи.
Изяслав поклонился князю, воеводе. Ярославич опустил руку ему на голову, снова вздохнул.
- Бог в помощь. А мы молиться будем, - проговорил он и тяжко задумался о чём-то своём. Глубокая морщина пересекла его лоб. Нет, не уверен, ох, не уверен он был в правильности умысла своего.
Отрок в нерешительности переминался с ноги на ногу. Коснячко легонько подтолкнул его к двери, сказал;
- Лодьи уплывут на рассвете.
Изяслав-отрок вышел из терема, оседлал быстрого Сиверка и поехал по дороге на Подолие. Вот и Оружейники. Здесь в добротных домах жили кузнецы-оружейники, знаемые и в дальних землях. Умели они ковать из витых стальных и железных чередующихся полос харалужные[16] мечи, многократно закаляли их, опускали в наговорённую воду. А потом садился унок кузнеца на коня, поднимал пламенеющий меч, будто факел, над головой и скакал во весь опор, чтобы ветер, обтекая лезвие, не только охлаждал его, но и довершал закалку. Такой меч не щербился и не гнулся, им в лютой сече можно было перерубить вражеский меч.
