Николай Алексеев - Заморский выходец
Марк и не подозревал, какие толки идут о нем, как враждебно настроены против него многие. Да трудно было и подозревать: в глаза с ним все были ласковы, даже заискивали перед ним. «Кто знает, какие чары может напустить этот белый еретик?» — думали в тайне души враги Марка. Кроме того такою могучею силою веяло от каждого движения «северного медведя», что вступить в открытую вражду против такого богатыря ни у кого не хватало смелости. Бригитта знала о толках, но ее мало беспокоили ядовитые замечания, улыбки и взгляды соседок. Гордая и непокорная, она повиновалась только влечению своего сердца. Единственный человек, чье слово для нее было бы законом, был Марк, но этот единственный владыка не знал и не хотел знать о своей власти над ней. А девушка страдала. Давно уже перестал звучать ее серебристый смех, постоянная грусть виднелась в ее глазах.
— Ты опять, верно, будешь бездельничать? — заворчала мать, когда кувшин был поставлен. — Работы хоть отбавляй, а она и не думает за нее приниматься! не живая… У! Ах, был бы жив мой Маттео, не позволил бы он тебе дурь на себя напускать, а что сделаю я, слабая женщина, с этаким идолом? — и «слабая женщина», с плечами раза в полтора более широкими, чем у дочери, коренастая, стояла, скрестив на груди мускулистые руки, и злобно смотрела на Бригитту.
— Не знаю, за что ты сердишься, матушка?
— Ты все не знаешь, ты все не знаешь! Ты не знала и тогда, когда отказывала Джузеппе Каттини! Ты не знала, что можно подготовить матери спокойную старость, что можно нашу нищету заменить богатством! Ты ничего не знаешь, ничего, кроме глупых дум о глазах этого проклятого белобрысого еретика.
— Матушка!
— Чего, доченька? — ядовито спросила Марго, — неправду я говорю, а? Неправду? И люди, должно быть, тоже лгут? Да мне теперь соседок моих стыдно: всякая взглянет да подумает: «Вот мать той, которая за еретиком безбожным бегает!»
Бригитта только слегка махнула рукой. Выражение глубокой тоски легло на ее лицо.
— Маши, маши на мать! Домахаешься! Ничего. Бог заплатит… Кого бог несет? — добавила она, слыша скрип двери. — А, это ты, Джузеппе! А мы про тебя только что говорили. Входи! Что же ты стал на пороге?
— Боюсь, не рассержу ли я своим приходом твою дочь. Вон она как смотрит на меня, будто съесть хочет, — хрипловатым голосом проговорил Джузеппе Каттини, входя в комнату и снимая шляпу.
Это был очень полный сильно лысый человек средних лет, с красным лоснящимся лицом, украшенным грушевидной формы носом; маленькие темные глаза его бегали, как мыши; он был гладко выбрит, и толстая нижняя отвислая губа не закрывала гнилых черных корней, заменявших зубы.
— Как здорова, Марго? Слава Богу? Очень рад! Ну, а ты, красавица? Хорошеешь с каждым днем! Что, еще не положила свой гнев на милость? А? Хе-хе! — и толстяк жирной, украшенной перстнями, рукой попытался ущипнуть Бригитту за подбородок.
Она сердито отстранилась.
— Ну-ну, не буду, не буду, если не нравится! А многим бы понравилось, если б Джузеппе Каттини так взял, да! — говорил Джузеппе, снова приближаясь к красавице.
Речь его была слишком оживленной, от него пахло вином: белки глаз были красны.
«Он пьян», — подумала Бригитта, и этот богатый толстяк, такой обрюзглый, жирный, уродливый, стал ей еще противнее, чем всегда.
— А я тебе подарочек принес. На, получи, хоть и не стоила бы ты этого за свою грубость. А! Какова вещица! Взгляни, Марго! — Каттини держал в приподнятой руке и слегка покачивал золотые серьги. Мелкие алмазы сияли всеми цветами радуги; крупный жемчуг казался молочным.
— Какая прелесть! — воскликнула Марго.
Бригитта отошла, едва взглянув.
— На же, бери! — крикнул ей толстяк.
— Мне не надо. Вон, матери нравится — отдай ей, — сказала девушка и слегка усмехнулась.
— Не издевайся! — закричал Джузеппе, побагровев.
— Как ты смеешь! — воскликнула Марго.
Бригитта ничего не отвечала, она поспешно подошла к двери и, выйдя из комнаты, остановилась у порога. Прямо перед нею тянулась, уходя вдаль, лагуна, сжатая с боков громадами домов. Заходящее солнце кидало багряный налет на верх зданий, розоватый отблеск ложился на лагуну. Отрезок неба, видневшийся в пространстве между домами, казался пылающим, и «Мост Вздохов», выделяясь на багровом фоне, словно висел в воздухе.
Картина была величественная, но чем-то грозно-зловещим веяло от нее. Она не могла подействовать успокоительно на взволнованную душу Бригитты. Тоска сжимала ее сердце. Ей хотелось плакать — более того, рыдать. Вдруг она вздрогнула и, вся вытянувшись, уставилась глазами на поверхность лагуны. Там плыла гондола, и в ней сидел Марк вместе с братом Бригитты, Джованни, и Беппо. Он работал веслом. Девушка жадно следила, как мирно покачивалось его мощное туловище, Радость, жгучая радость наполнила ее сердце: он едет сюда, едет к ней. А гондола все ближе. Вон, уже Беппо заметил ее и, улыбаясь, кивает головой.
Бригитта торопливо вернулась в комнату
— Сюда едут, — с видимым волнением сказала она, — сюда едут Джованни, Беппо и… и Марко.
И девушка отвернулась, чтобы скрыть яркую краску, выступившую на ее лице.
— Несет черт! — пробурчал Каттини.
— И не говори! Повадился этот еретик, свел дружбу с Джованни, — недовольно проворчала Марго, однако приготовилась встретить гостей: пододвинула к столу скамьи, поставила на него несколько кубков и вино.
V
Ссора
Когда Беппо и Марко вместе с братом Бригитты, Джованни, вошли, то первое, что им попалось на глаза, была фигура тучного кабатчика, сидевшего на скамье против входа и разговаривавшего с Марго. При виде его явное неудовольствие выразилось на лице Джованни, Беппо покосился на Джузеппе и плюнул, сделав гримасу. Он даже не кивнул головой Каггини и прямо направился к старухе Марго. Джованни холодно поздоровался с отвергнутым женихом своей сестры, один Марко приветливо кивнул ему головой и спросил:
— Как поживаешь, Джузеппе?
Тот свирепо посмотрел на него.
— Живу хорошо, с помощью Божьей. Да отчего Богу и отказать мне в помощи? Ведь я — не еретик какой-нибудь, а правоверный католик, — ответил он.
Марко улыбнулся такому ответу и пожал плечами.
— Садитесь-ка, приятели, да отведаем винца, — сказал Джованни. — Матушка, что ж ты не приглашаешь гостей выпить по кружке?
— Пейте, пейте! Вино хорошее. Дорого оно теперь, ох, как дорого! Приходится так, что разве только в праздник хлебнешь глоток. Ну, да уж что толковать, пейте! — проговорила хозяйка.
Беппо и Марко переглянулись между собой. Джованни вспыхнул.
— Для моих добрых приятелей можно поставить вина, хоть бы оно было вдвое дороже, — воскликнул он. — Потчуешь же ты всякую дрянь!..
— То есть, это кого же? Меня что ли? — заносчиво спросил Каттини.
— Я не сказал, что тебя, а, впрочем, понимай, как хочешь.
— Та-ак! — протянул кабатчик и закусил губу.
— Так выпьем, — промолвил Джованни, наполняя кружки приятелей.
— А мою? — сказал Джузеппе.
— Ах, да! Я и забыл! Вот, пей!
— За что же мы выпьем? — спросил Беппо.
— За любовь! — напыщенно проговорил Каттини, поднимая кружку. — За это не откажется хлебнуть глоточек и Бригитта, я полагаю. А? Кто любит, тот выпьет, а ты — о! От меня ничто не укроется! — ты любишь кое-кого!
— Может быть, и любит, да не тебя, — вполголоса пробормотал Беппо.
Кабатчик метнул на него злой взгляд и осушил кружку. Выпили и остальные. Каттини быстро налил себе вторую и опять осушил ее одним духом.
— Это не в счет! — промолвил он, отирая пальцами губы.
Благодаря присутствию Джузеппе беседа не вязалась.
Все чувствовали себя неловко, и включая самого Каттини. Он наливал и опоражнивал кружку за кружкой и говорил без умолку о своих делах, о своем богатстве, о своих знакомствах, о своей наружности, о своем характере, одним словом, предмет, на котором сосредоточивалась вся его речь, был сам он и только он. Марго с недовольным лицом сидела поодаль от стола и изредка поддакивала Джузеппе или восклицала: «О! А! Неужели!» Бригитта сидела рядом с матерью и как будто была занята работой, но на самом деле не спускала глаз с Марка. Он чувствовал на себе ее горячий взгляд, и мысль, что он любим этой красивой девушкой, приятно щекотала его мужское самолюбие, но, с другой стороны, что-то вроде угрызений совести поднималось в его душе и вызывало краску на лицо.
Вино было старое, крепкое, и Джузеппе заметно пьянел. Лицо его все более багровело, речи становились менее связными. Но он все продолжал пить; казалось, он намеренно старался привести себя в пьяное состояние. В его маленьких воспаленных глазах все чаще и чаще стали посверкивать злобные огоньки, и все чаще и чаще стал он угрюмо посматривать то на Бригитту, то на Марка. Вдруг он громко расхохотался, перегнувшись назад туловищем. Джованни и его приятели с удивлением посмотрели на хохотавшего.
