Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 4

Наконец, работа устаканилась, пошли длинные рассуждения о вселенском значении России, тяжкой дворянской доле, сословиях и чинах, девственной непорочности церкви. Много цокали языками о воровстве, казачестве, чиновных безобразиях. В подтверждение пристального внимания к делам народным силовики затребовали из провинций горячие факты на злобу дня. Так, благодаря съезду, на свет божий всплыло эпохальное дело Салтычихи...

Дарья Николаевна Салтыкова (Солтыкова) овдовела в 25 лет...

Не пробовали? — очень пробирает!..

Под рукой у озабоченной девушки оказалась целая толпа крепостных да дворовых. Возможно, были там и ходкие мужики, но по холопской своей нерешительности и недогадливости не дерзнули они осветить хозяйке истиный путь из тупика. Дама впала в садистский экстаз. Она собственноручно порола слуг и служанок, прижигала им уши раскаленными щипцами, обливала кипятком. Она истощала свои силы, но ничего не помогало. Челядинцы по-прежнему скользили мимо фавнами и нимфами. Стали пороть фавнов специальной карательной командой, но вместо облегчения по мере развития экзекуции барыне становилось хуже, она доходила до бешенства, кричала: «Бейте до смерти — я в ответе!».

Народ недоуменно жаловался, — жалобы возвращались к Дарье. Наконец, когда количество мертвых душ перевалило за сто, очередной плач попал-таки в столичные канцелярии.

Мужчины в виц-мундирах тоже не врубились в суть физического процесса и рекомендовали для выяснения Дашу пытать. Екатерина была против пыток и порешила приставить к истеричке правильного попа — для увещевания и дознания о грехе. А потом уж и пытать. Поп телесных проблем не осилил, а по духовной линии Дарья держалась насмерть.

Подняли все ее дела. Набрали 75 смертельных эпизодов — на 23 больше, чем у нашего Чикатило. Следствие доказало 38, сколько-то отбросили, а 26 остались «под подозрением».

На фоне юридического съезда в 1768 году последовал царский указ. Салтычиху обозвали «уродом рода человеческого», причину садизма оставили за рамками земной логики и заподозрили, что дело в «богоотступной душе». Дарью лишили дворянства, фамилии покойного мужа и даже девичьей фамилии (!). Далее в указе следовал регламент гражданской казни.

И казнь свершилась. Дарью вывели на Красную площадь, приковали к столбу, повесили на шею табличку «Мучительница и душегубица», продержали на позоре один час, заковали в кандалы, отвели в московский Ивановский монастырь, посадили в «нарочито сделанную» подземную тюрьму, где кормили монашеской пищей при свече. Свечу гасили после еды, следили, чтобы свет божий не проникал в узилище. Во время церковного служения зэчку выводили в специальное место у церкви, куда доносилось душеспасительное пение.

После 11 лет таких упражнений тело Дарью Николаевну уже не беспокоило, и наказание смягчили. Узницу перевели в наземный каменный каземат. В 1801 году после 33 лет отсидки роковая дама скончалась. Она не написала разъяснений и мемуаров, подобных сочинениям ее французского собрата маркиза де Сада, но память о Салтычихе и поныне жива в непонятливом нашем народе. Воистину сказано: «В СССР секса нет!».

На съезде разбирались и другие ужасы, так что до смягчения нравов и уставов дело не дошло.

Съезд угас, а самозванство возгорелось. Регулярно присылались сообщения о «выкрикнутых» в народе угрозах типа: «ужо придет Петр Федорович!». О них — ниже. Отметим только очаровательный «иностранный» сценарий 1768 года.

Восемнадцатилетний адъютант Опочнин разгласил, что на самом деле он не сын генерал-майора, а сын английского короля и Елизаветы Петровны. Король будто бы приезжал в Россию инкогнито, и незамужняя Елизавета никак не смогла ему противостоять. Приятно было в это верить, но Екатерина велела услать юного «королевича» на «линию», туда, где и ныне пересекаются пути оружия русского и оружия чеченского...

Екатерина не унималась в просветительском азарте. Она во всем стремилась быть реальным национальным лидером, пускаясь в самые тяжкие предприятия...

Вообразите себе модель поведения идеального вождя. Вождь, как известно, почти всегда должен находиться впереди стаи, на лихом коне, on the fire line, и т.д. В этом смысле предлагаю рассмотреть несколько дат и картин.

1904. Дальний Восток. Флагман 1-го Тихоокеанского флота эскадренный броненосец «Петропавловск» тонет с адмиралом С.О. Макаровым и живописцем В.В.Верещагиным, подорвавшись на японском минном поле и непосильной художественной задаче. Эй, а кто там еще на мостике поет песню о крейсере Варяге?

Ба! Да это ж полковник Романов, Николай Александрович, его сухопутное Императорское величество — царь всея Великия, Малыя, Белыя и прочия Руси. Чего он там гибнет, свет наш? — Как чего? — он нацию возглавляет в ее минуты роковые!..

1918. Южное Поволжье. Наш брат Историк (по совместительству атаман Всевеликого Войска Донского) Петр Николаевич Краснов душит красных у Царицына.

Главком душимых Троцкий обозревает войска на позициях Царицынской обороны и отдает указание командиру 10-й Красной армии товарищу Сталину гнать, держать, смотреть и видеть, а главное — ненавидеть белую сволочь, падаль рюриковскую и романовскую...

— ...И топить, топить их всенепгеменно! — добавляет из седла белой лошади лысый коротышка, прикрывший, впрочем, лысину несоразмерной буденновкой.

— Топить! — это товарищ Ленин самолично контролирует управление войсками, чтобы товарищей Троцкого и Сталина не занесло на их любимых поворотах — левом и правом, соответственно...

1941. Но заносит. Заносит матушку Москву такими большими снегами! И приходится теперь 28 героям-панфиловцам замерзать насмерть на Волоколамском шоссе имени маршала Нея и гетмана Жолкевского. Силы на исходе.

Но, чу! Что-то звякает позади, там, куда для нас ходу нет. Это ползет в сорокоградусном снегу какой-то абрек с тяжелым ящиком. А в ящике этом — тоже сорокоградусный состав, только не с минусом, а с плюсом!

Мы спасены, обогреты, ободрены, не чувствуем страха, опасности, не вяжем трусливого лыка и отбиваем-таки тевтонов от града светлого. Посмертных звезд не получаем, зато живы остаемся!

А кто же спас нас с градом и градусом? Да это ж товарищ Сталин! Друг Коба! Сосо Джугашвили! Услышал он сквозь вьюжное завывание грузинской песни «Сулико» доклад неповоротливых своих маршалов, что простые коммунисты страдают за Родину, и решил им помочь лично...

1957. Заклеймив за это грузина палачом и придурком, мы — весь наш комсомольский народ — вычеркиваем из паспортов позорную московскую прописку и дергаем на новые земли.

Там мы под панфиловской метелью роем крысиные норы, спим с нашими комсомолками в раздельных землянках, простыни натягиваем на крыши для утепления, под женщин стелим соломку — было бы где упасть. Мы молоды, нам весело, баян не смолкает.

А тут еще какой-то мужичок, — тоже лысый, но добродушный, — с завхозовской улыбочкой разносит по землянкам всё ту же русскую радость в зеленых бутылках с кукурузными пробками.

Это наш вождь и товарищ Никита Сергеевич Хрущев! Он только что отпахал на ДТ-54 две смены, передал по рации команду запускать Спутник, принял у девчат на ферме первый опорос, и теперь под звук баяна поет с нами веселую песню: «Як помру я, поховайтэ на Украйни милой...».

Так что, целина от нас никуда не денется, вспашем ее всю, до самого корня, чтоб и на могилы места не осталось!

1968. Почти там же. Байконур. Буря. Но ракета-носительница на стартовом столе не шелохнется. И как бы она посмела шелохнуться, когда к ней в дырку с подъемника как раз лезут два бровастых мужика?

Первый — командир корабля Герой Советского Союза еще за войну, самый пожилой космонавт планеты Георгий Тимофеевич Береговой. А номер второй — это командир над командиром корабля. И на самом деле он не второй, а первый — Первый секретарь ЦК КПСС, тоже герой Союза и Труда, — Леонид Ильич Брежнев, верный ленинец, действительный тайный сталинец и ярый антихрущевец. А лезет он на свою голову в эту железяку потому, что вот Жорке Береговому врачи разрешили тряхнуть стариной, так и он своих ЦКБэшников и КГБэшников уговорил, наконец, отпустить его прокатиться и ощутить истинность вселенского нашего учения.

Теперь в этой стране никто не побоится стать космонавтом, никто не побрезгует быть коммунистом!

2000. Итум-Кале. Это древняя такая крепость в заколдованных южных горах. С дремучих толкиеновских времен служит она писателям и поэтам этическим антиориентиром. Дезориентиром. С нее списаны и Дул-Гулдур, и Барад-Дур, и Эльсинор и Глаббдобдрибы всякие. Теперь с этой нечистью пора кончать. Чтоб не засоряла мировую литературу негативным влиянием, декадансом, мовизмом, чернухой и сливом крепостной канализации.

Сделать это чисто литературное дело поручено нашему Псковскому воздушно-десантному полку. Спрыгнул полк со своими парашютами прямо на луну минарета, но заговоренный ветер отнес молодых литераторов в болотистую фекальную низину у входа в проклятое ущелье. Теперь возимся мы в болоте, грозно отстреливаемся от черного огня и невидимых молний, извилисто огибаем ведьмин студень, комариные плеши и багратионовы флеши. Но тактического преимущества пока получить не можем.