Михаил Садовяну - Братья Ждер
Где уж там! Нынешние книги да молитвенники ничего не стоят против прежних.
Да еще говорят, князь и вовсе не приедет. Зря гудит колокол, только народ мутит: у господаря есть дела поважнее.
Так уж теперь повелось: бояре видят князя каждый день, голытьба — ни разу. Вот бы не стало бояр! И установить бы хотя по одному монастырскому празднику на день! Да чтобы хоть раз в год увидеть на таком празднике князя во всем благолепии.
Говорят в деревнях, что ростом он не велик, но грозен, когда насупит брови. Но коли он едет в святую обитель, так нечего ему хмуриться. Ежели монахи не болтают вздор н князь на самом дело едет в обитель, так должен он взирать на людей ласково, все вокруг видеть. Тут заметит дитя малое, там — дивчину, дальше — молодицу. Чей младенец? Чья молодица?
На то он и владыка молдавской земли, чтобы знать, чей младенец и чья молодица. Сановитые бояре тут же шепнут ему на ухо, чьи они. Вот он и будет знать, что делается на белом свете. Тем более что после смерти княгини Евдокии господарь вдовствует много лет; должен же он хотя бы изредка полюбоваться на людей, смягчить, постоянную свою суровость.
А если князь, погрузившись в свои мысли и державные заботы, не оглянется по сторонам, то хоть бы ратники его да дворяне посмотрели на людей.
Хороши престольные праздники, когда их украшают такие пышные зрелища.
В среду утром на монастырский двор въехал боярский сынок верхом на пегом жеребчике. Усы у него едва пробивались над губой. На нем были кунтуш из голубого фландрского сукна, красные сафьяновые сапоги; у пояса висел кинжал. Сдвинув кушму [13] набекрень, он улыбался весне. Ехал юноша со стороны крепости.
То был младший сын Маноле Черного из Тимиша. Должно быть, конюший послал его встречать господаря.
Выходит, князь непременно прибудет.
Кто говорил, что он не приедет?
А зачем бы тогда гудел колокол, да так, что в ушах звенит?
Смиренные чернецы рассказывали, что боярского сына зовут Ионуцем, хотя он более известен под своим прозвищем. Старого конюшего Маноле окрестили Ждером [14]. А сынка величают Маленьким Ждером. Женки, приметив, что он левша, тут же стали предсказывать ему великую удачу в любви. По лицу видать — весь в отца: тот поздно произвел его на свет, невесть где и с кем, не в собственном доме, а по-кукушечьи, в чужом гнезде. Но когда сын достиг отрочества, Маноле ввел его в свой дом, наравне с законными сыновьями. Старый Ждер твердит, что это крестник его из Нижней Молдовы, но боярыня Илисафта Ждериха знает всю подноготную и только усмехается. Правда, Маленький Ждер нравится всем: по сердцу он и ее милости боярыне Илисафте.
Ионуц приехал к старшему брату Никодиму, монаху Нямецкой обители. Отец Никодим протянул ему руку для лобызания, ласково обнял, ибо тоже знал тайну Маленького Ждера. Поздоровавшись, оба поспешили туда, где собралась монастырская братия.
Стало быть, недолго осталось ждать приезда князя.
У колодца, где скопилось особенно много народу, поднялся во весь рост дед Некифор Кэлиман, старшина государевых охотников, и не торопясь спросил, угодно ли кому-нибудь из присутствующих узнать, по какой причине приезжает князь в святую обитель.
Люди сгрудились вокруг, аж дохнуть стало трудно. Все знали, что старшина Некифор близкий князю человек. Служил он раньше и князю Богдану, покойному родителю Штефана. Некифор — сухощавый крепкий старик, длинные усы его как будто свиты из узловатых веревок. На шапке он носил княжеский знак, а в правой руке сжимал чекан [15]. Когда он говорил, то слегка косил глазами и морщил нос. Лицо его, заросшее редкой, словно выщипанной гусями бородкой, изрезано было морщинами. Ему уже перевалило за семьдесят, но волосы у него оставались черными. Только левая бровь поседела — отметина давней раны.
— Коли охота вам, добрые люди, узнать, по какой причине едет сюда господарь на престольный праздник святой обители, то навострите уши и послушайте, что я вам скажу, — промолвил дед Кэлиман. — Чур тебя, нечистая сила! А коли не желаете, могу и помолчать.
— Говори, старшина, — отозвались крестьяне. — Говори, не тяни, как бы жены наши не захворали от нетерпения.
— Что ж, тогда скажу, люди добрые, только начать придется издалека.
— Начни издалека, милый человек, только не томи душу, не держи нас в неведении.
— Так слушайте же, люди добрые. Его светлость Штефан-водэ [16] едет на престольный праздник святой обители ради того, чтобы встретиться с Некифором Кэлиманом. Чур тебя, нечистая сила!
Мужчины захохотали басом, женщины вторили им тоненькими голосами.
— Чур тебя, нечистая сила! — продолжал старшина, поводя носом влево и кося глазом. — Да будет вам известно, что светлый князь назначил мне на этом самом месте срок суда над моими обидчиками. Я уж не раз бывал по этой тяжбе в стольном городе Сучаве. А теперь князь Штефан послал мне весть и повелел явиться сюда в день вознесения господня. У меня с князем старая дружба, со времени одной свадьбы в Реусень, — тому уж шестнадцать лет. Слыхали вы про село Реусень?
— Слыхали.
— Чур тебя, нечистая сила! Добро! В ту пору княжил Богдан-водэ. И пригласил его на свадьбу своего сына боярин Агапие Чернохут. Непременно хотелось ему иметь посаженым отцом князя Богдана. В осенний мясоед, после сбора винограда, князь Богдан и отправился на свадьбу. А я, старшина государевых охотников, навьючил на коней восемь косуль, двадцать семь корзин озанской [17] форели и не мешкая отправился с двумя своими помощниками в указанное место. Переправился я через Серет-реку, гляжу, едут чужеземные ратники. Удивился я. А они спрашивают: «Куда путь держишь?» Я им отвечаю: так, мол, и так — рассказал все как есть. А они, не долго думая, отобрали у меня и рыбу и косуль, а меня в полон взяли. Что тут делать бедному человеку? Покорился я. Но все прикидываю — зачем пожаловали эти ляшские ратники, любители государевой дичи? А едут они туда, куда и я путь держал. И о чем все раздумывает и шепчется с другими тощий боярин с восковым лицом и жидкой бороденкой? Только позднее узнал я, что это был князь Петру Арон. Как только они оставили меня в селе за Серетом на попечении стража, упал я наземь и закричал, что умираю, пусть приведут пола — читать отходную. Караульный бросился за попом, а я тут же прянул на ноги, вскочил на коня этого самого стражника, да и был таков. Скачу напрямик через лес и на вершине холма, с которого видно село Реусень, нагоняю ватагу боярских сынов, а среди тех боярских сынов вижу: смеется беззаботно тот самый Штефан, от которого я нынче жду правого суда. Княжич ехал, ни о чем не ведая, со своей свитой на свадьбу. Я ему тут все обсказал, как было: пусть, мол, поостережется и спешит. Не видать было, чтобы он заробел, а вот поспешить — поспешил. Чур тебя, нечистая сила! На околице села, глядим, скачут слуги господаря Богдана, а за ними вдогон — чужие ратники. «Захватили государя, кричат. Скинули арканом на землю и зарубили. Теперь ищут Штефана!» А село так и гудит в вечерней мгле. И конные с факелами скачут в нашу сторону. Вижу — княжич сбрасывает с себя доломан, швыряет в пыль соболью шапку, хватается за саблю и подбадривает свиту. Чур тебя, нечистая сила! Ну, думаю, дело дрянь. Стало быть, Чернохут продал князя Богдана тому самому боярину с жидкой бородкой и восковым лицом. А коли он продал государя Богдана, то, значит, и тебе, княжич, не миновать аркана и меча. Так что уж лучше схвачу-ка я твоего коня за повод, поворочу его за своим и поскачем к лесу, от беды подальше. А там уж пусть свершится господня воля. Так я и сделал, люди добрые. А княжич, хоть ростом и невелик, забился, заскрипел зубами. Я его не отпускаю. Ударил он меня рукоятью сабли по голове. Я закрываю глаза и еще крепче прижимаю его к себе. Стал он бить меня, ударил по лбу и левому виску, кровью залил. И теперь еще рубец, виден около брови. Вот тогда-то я и понял, что старая кость крепче в беде. Так мы и пошли скитаться с княжичем по чужим краям, покуда не настал час и господь не поставил его на родительский престол. А я отправился домой и стал там старшиной. Нашел сынов в добром здравии и порадовался. Жена к тому времени еще больше прибавила в теле — этому я тоже порадовался. А вотчину забрали у меня, — тут уж было не до радости. Жена утешает: все, дескать, от господа. Зато нашел я и прибыль в доме: чужого младенца. «И этот тоже от господа?» — спрашиваю. «Тоже», — отвечает баба. Вот с той поры и ведется моя тяжба за вотчину, Штефан-водэ определил мне крайний срок — сегодня. Чур тебя, нечистая сила!
Давиденская крестьянка, дородная и острая на язык, не замедляла спросить старого Кэлимана:
— Сделай милость, старшина, расскажи, как же ты поступил, когда нашел в своем доме такую проруху и такую прибыль?
