Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб
Осторожно открыв дверь, Борис прислушался. Глеб сидел за длинным столом, обхватив голову ладонями, а Варфоломей рассказывал ему.
— Прошло много лет, целые столетия, — говорил пресвитер. — Множество людей появилось на земле, и пока они боялись Бога, служили Ему, Господь не гневался на них.
Борис вспомнил, это он слышал от учителя в прежние лета.
Варфоломей поднял голову и, увидев Бориса, прекратил рассказ, сказал:
— Зайди, князь, не таись.
Борис низко поклонился пресвитеру, поцеловал руку. Варфоломей указал на лавку:
— Садись, сыне, поведай, доброй ли дорога была?
— Отче, учитель, позволь мне послушать твое повествование.
— Не надоел ли яз тебе, княжич. Эвон Георгий, друг твой, в школу носа не кажет. Меня стороной обегает. Поди, кириллицу успел позабыть, чать, помните, как он молитву ангелу-хранителю в голову не мог взять. Уж как я с ним ни бился. — Й Варфоломей улыбнулся. — Ну так на чем мы, Глеб, повествование закончили?
— Что Бог разгневался на людей, — напомнил Глеб.
— Да, так вот, увидел Господь, что сердца людские во злобе и деяния человеческие и помыслы суть развращения. И сказал Бог: «Истреблю с лица земли всех людей, которых я сотворил…»
Глеб удивился:
— Ужли Господь не мог простить им, учитель?
— Нет, ибо жизнь их была во злодеяниях.
— Но как в таком разе жизнь продолжилась? — спросил Глеб.
— А вот ты, княжич Борис, напомни брату, ты ведь Святое Писание чтишь…
Борис вспомнил:
— Перед очами Господа обрел благодать Ной. И Бог велел ему: сделай ковчег и войди в него с женой и сыновьями с женами. А еще возьмешь с собой, когда я напущу потоп на землю, всякого скота и птиц небесных, чтобы сохранить племя…
Посмотрел Борис на Варфоломея, будто спрашивал, так ли рассказывает.
— Ты был прилежный ученик, князь Борис. Не чета тебе, озорнику, Глеб… Особенно шалостями донимал меня, когда приходила на уроки дочь воеводы Светозара, Росинка. Ты, княжич Глеб, все норовил ее за косичку ухватить… Ну да ладно ужо, не стану держать вас боле. Пресвитер махнул рукой.
Когда братья покинули горницу, Глеб сказал:
— Инок Григорий в скит удалился.
Инок Григорий свой век доживал в Десятинной церкви, и сказанное Бориса удивило.
— Где скит тот?
— В нижних пещерах. Там, где разный люд пристанище находит.
В Киеве инок появился с первыми священниками да так здесь и задержался…
На поиски скита княжичи отправились на следующий день, едва отстояв заутреню. На братьях — подбитые мехом красные плащи-корзно, шапки круглые, соболем отороченные, на ногах мягкие сапоги зеленого сафьяна.
Дорога, верст пять, поросла деревьями и густым кустарником. Немудрена, люд разбойный нередко отсиживался в этих местах от приставов.
Ехали настороженно, положив руки на мечи. Накануне Георгий разбойниками стращал, а еще сомневался: где там отшельника своего сыщите?
У дьякона церковного спросили, ответил — в пещерах, а в какой, плечами пожал:
— Ищущий обрящет…
Солнце выбралось из-за туч, когда впереди показался Днепр.
— Тут пещерам начало, — сказал Борис. — Смотри, Глеб, может, тропинку приметишь.
Они спешились и, передав поводья гридину, принялись за поиск. Бродили долго, всматривались, надеялись увидеть вход в пещеру либо речь человеческую услышать. Но все напрасно. И когда потеряли надежду, Глеб вдруг воскликнул:
— Гляди, Борис, там внизу не лаз ли?
— А и впрямь.
У днепровского обрыва виднелся вход в нишу. Княжичи долго стояли у лаза. Наконец увидели инока.
Братья вернулись к гридню, взяли кожаные сумки с гречкой и салом, по крутой тропинке спустились к пещере. Когда подошли, отшельник возился у огня. Над небольшим костром висел закопченный казанчик.
Приезду княжичей инок не удивился.
Княжичи склонились в поклоне:
— Благослови, святой отче.
Инок осенил их двуперстием. Братья сложили приношение:
— Святой отче, прими наш скромный дар.
Опершись на посох, Григорий встал. На непокрытой голове ветер раздувал редкие, подобно пуху, волосы. Ветер забирался и в белую бороду. Выцветшие от времени глаза смотрели на княжичей.
— Господь воздаст вам за доброту вашу, — промолвил инок. — Заботами смердов, окрест живущих, сыт яз.
— Ужли от мирской жизни удалился ты, отче? — спросил Борис.
— В уединении покой обрел, ино воя жизнь в суете. В ските человек одному Богу служит.
Краем бескровных губ улыбнулся едва приметно.
И замолчал. Княжичи ждали, о чем еще скажет отшельник. Наконец тот снова заговорил:
— Скудная пища и молитвы удел мой. Радуюсь яз, у великого князя сыновья достойные.
— Не страшишься ли ты, отче, разбойного люда, поди, здесь их пристанище? — спросил Глеб.
Инок пристально посмотрел на него:
— Сыне, разбойник тоже человек, а Господь отпускает грехи всякому покаявшемуся. Кто висел на кресте рядом с Иисусом, кто мучения принял на Голгофе?
Княжичи молчали, а старец продолжал:
— Зрю яз, великие испытания ждут вас, примите их смиренно, ибо Бог любит вас, а кого любит, тому должное воздает…
Обратную дорогу братья ехали задумавшись, и, только подъезжая к Киеву, меньший спросил:
— Как мыслишь, о каких испытаниях сказывал Григорий?
— Жизнь, Глеб, свече горящей подобна, дуновение ветра — и погасла. Об этом напомнил нам отшельник. Мудрость инока от Бога.
— Господу все ведомо.
— Вспомнил я, как духовник Варфоломей читал на уроке похвалу Господу. Да славят Господа за милость Его…
— …И за чудные дела Его, — подхватил Глеб.
Братья с улыбкой переглянулись.
— Достойного учителя имеем, Глеб.
— Чать, и ученики прилежны. То-то возрадовался бы Варфоломей, услышав слова сии. А скажи, Борис, не заезжали ль вы в Берестово? Не повидал ли ты Предславу?
Предслава чуть старше Бориса. Мать ее, болгарка Милолика, последняя наложница князя Владимира. Она жила в Берестове и скончалась от родов, оставив девочку, названную князем Предславой. Холопка выкормила Предславу, и когда та выросла, то не захотела покидать село… Владимир тем даже был доволен. Княгиня Анна с Предславой общего языка не нашла, ей было совершенно безразлично, где живет Предслава…
На вопрос Глеба Борис ответил отрицательно. Княжич огорчился, но тут же напомнил:
— Поспешаем, Борис, ино неудовольствие у отца вызовем.
Великий князь ждал сыновей в трапезной.
— Почто задержались? — спросил хмурясь.
— У инока Григория были, он в скит удалился, — ответил Борис.
Потер лоб Владимир:
— А Григория я еще с Корсуни помню. В Киеве люд крестил на Почайне. До того, как храм Богородицы срубили, в церкви Василия службу правил. Ту церковь на месте идола Перуна поставили. Инок Григорий хоть годами и стар, но еще крепок. Надобно митрополиту гривен выделить на устройство скита, глядишь, и монастырь там вырастет. В тех пещерах множество ходов потаенных, где и потеряться немудрено. Сказывают, когда князь Святослав на Дунае воевал, а в Киеве мать его, бабка моя, княжила, нахлынула на Русь орда печенежская силой великой, осадила город. Послала к сыну княгиня Ольга гонцов, чтоб шел в подмогу. И пока князь Святослав явился, в тех киевских пещерах много люда спасение от поганых нашли…
Стряпуха разлила по серебряным мискам щи из кислой капусты, и, пока князь с сыновьями неспешно ели, редко переговариваясь, отрок поставил на серебряном подносе поросенка, жаренного до румяной корочки, внес горшок с кашей гречневой, томленной в масле. Поросенок и каша духмяно пахли на всю трапезную. А когда покончили с обедом и запили киселем из сушеных ягод, Владимир сказал сыновьям:
— После Рождества на лов подамся.
* * *На Рождество привиделся Борису сон, будто Глеб умирает, а он Бога молит не забирать его. Даже во сне чует Борис, как ему жалко брата и слезы стекают по щекам.
Борис пробудился в страхе, сел, свесив ноги с широкой лавки. Подумал о сне, к чему он?
Поднял очи к высокому оконцу из италийского стекла. Лунный свет проникал в опочивальню, и на бревенчатой стене вырисовывалась причудливая тень, напоминавшая диковинное чудище.
Обув катанки и накинув на плечи подбитый мехом плащ, Борис вышел в гридницу. У стены на войлоке спали гридни из младшей дружины. Через просторные сени Борис выбрался на крыльцо, и дыхание перехватил мороз.
Ночь лунная, звездная — и тишина. Даже псы молчат, и только слышно, как перекликаются на стенах караульные. Со стрехи крыши сорвалась сосулька, разбилась со звоном.
Искрами блестел снег, и Борис подумал, что стоит ему пройтись по тропинке, как скрип под ногами пробудит весь Киев. Княжичу стало холодно, и он возвратился в опочивальню. Спать не хотелось, и мысль вернула к увиденному сну. Слишком необыкновенным он был. Борис решил, что он никому не расскажет о нем, разве что духовнику Варфоломею, может, он истолкует.
