Виктор Шкловский - О мастерах старинных 1714 – 1812

А Никита говорит ему – смело, как я тебе: «Мы можем сделать не хуже».

А царь его сейчас же по щеке и упрекнул: «Ты сперва сделай, а потом хвастай».

Никита, к кулачному бою привычный, не пошатнулся и говорит ему тихонечко: «А ты сперва посмотри, а потом дерись. Я твой пистоль подменил, хочу его еще опробовать, какая сталь. Твой пистоль у меня лежит, а этот весь моей выработки».

Тут царь ахнул на великое мастерство, и пошел тут у них разговор, и начал Демидов делать фузеи по рублю восемьдесят копеек, а до того покупали их за границей по двенадцати рублей.

Ушел от нас Демидов вот уже более десяти лет тому назад, потому что нет здесь для столь большого дела угодья. Ушел он на Невьяновский завод, что на Урале. Кует он ружья, пушки льет, делает всякое литье и кованое железо, и тянет проволоку, и строит он там пушечные вертельни. Вот ты бы к нему… Он бы тебя определил к делу, а мы бы остались работать по мелкости, если ты меня человеком сделать не хочешь. Мы тебе любя говорим: уезжай ты от наших мест подальше. Снасть мы тоже не сломаем. Уж больно умна и казне выгодна.

– А я хотел у тебя дочку засватать.

– Дочку?.. Ты ее и имя забудь. У нас девушки поют:

Я оружейную роднюДо пристрастия люблю,За себя замуж возьму,Поцелую, обойму.[1]

– Моя махина всякую старую песню перепоет, – сказал Батищев, – такой и у Демидова нет.

– Демидов человек большой, но в стройке снастей он не горазд, вот домницы – это другое дело. Только не ты один, солдат, наше дело переделать и переломать хочешь. Махину строить начал тульский наш казенный кузнец Марко Васильев, он же Красильников.

– Мне стольник это говорил.

– Говорил, да не все. Тот Марко Васильев не из коренных мастеров. Сын он посадского человека Васильева Сидора; тот ножишки делал, значит, был самый пустой человек.

– Ты, мастер, не бахвалься: прозвали того Васильева Красильниковым потому – стволы он делал из красного железа, по-иному сказать – дамаска, а это высокая работа.

– Я Красильниковых не порочу, но все же они не нашего корня. Вот Леонтьевы – те и впрямь тебе любой дамаск сделают, какого хочешь рисунка, – вот они наши! Демидов тоже наш и богатей! Только Демидов на себя работает, а ты какой секрет из рук выпускаешь! Пропащий ты человек!

– Не ругайся, хозяин, я хочу у тебя дочку сватать, меня сержантом делают, жалованье мне будет два рубля в месяц и провианту против солдату вдвое.

– Слушай, Яша, хлеб мы с тобой вместе ели, и скажу я тебе подобру: уезжай ты, Яков, а Таня у меня уже за Сурнина просватана, настоящего мастера.

– А она мне слово дала.

– Ну, ее слово девичье: соломинкой сгорит – не опалит… Уезжай. Мне тебя жалко, потому что все-таки солдат, вот у тебя и зубы не все, их, значит, беречь надо. Уезжай ты, милый человек, и сюда не пиши. А я тебя, Яшка, ведь полюбил, ты бы у нас первым человеком был. А ты прохвастал: сделал какую глупость, сразу в казну и объявил. Ты, Яшка, за рупь гору продал…

– Не за рупь – за пользу, за славу.

– Ну, прощай, пустодом!

– Нехорошие слова говоришь, хозяин! Неужели у тебя к новому мастерству любопытства даже нет и дальше своего куска ты ничего не видишь? Жизнь мою ты ломаешь и затею мою сердечную – новую снасть – небось тоже поломать хочешь. Ведь уезжаю я, зовут меня в Питер на новую службу.

– Снасть твою мы не сломаем: уж больно хитра. Да и то: сломаешь – беды не оберешься. Пускай стоит себе в сторонке, для редкости… Ну, прощай, соловей. Прощай, солдат, а дедом твоих ребят мне не быть.

Глава шестая,

в которой рассказывается о том, как сержант понтонной, роты Яков Батищев давал царскому токарю Андрею Нартову совет, и о том, как этот совет не был принят.

Палаты Оружейного двора в Туле начали строить и закончили в 1718 году.

Последовал указ о переводе туда всех оружейников. Мастеров с учениками оказалось более тысячи человек, и помещения для них не хватило.

Так получилось потому, что Батищев предлагал строить помещения двухъярусные, а построены они были, по совету Леонтьева, в один ярус.

Решено было после разных проволочек оружейникам работать по-прежнему на дому; того и добивались пожиточные люди, которые работали с подмастерьями.

Станки Батищева использованы были для доделки приносимых стволов.

Сохранились известия о том, что Батищев и дальше ссорился с Леонтьевым и с другими тульскими кузнецами, имена которых мы здесь не приводим, но все же женился Батищев в Туле на Леонтьевой, и посейчас в Туле много живет Батищевых, их потомков.

Там, где круто поворачивает холодная река Нева, впадает в нее речка Охта. Когда-то тут стояла шведская крепость. Потом построили здесь слободу плотников, перевезенных в Петербург, и рядом с нею пороховой завод.

Война не кончилась, ходили русские войска отбивать врагов от границ. На пороховом заводе дела не шибко ладились, вот почему вызвали сюда Батищева.

Был при заводе комиссаром иноземный человек Рыц, но он от старости во всяких заводских делах уже толк понимать перестал, а велено было ему еще переделать старый амбар для толчения пороха. Чертежи из Тулы прислал модельный мастер сержант Батищев.

Иноземец в тех чертежах не разобрался. Так как надо было спешить, решили назначить какого-нибудь офицера к тому делу, но офицера понимающего не нашлось. Назначили заведовать заводом сержанта Батищева.

Пороху нужно было еще очень много.

Сержант Батищев запрудил речку Охту и здесь, около запруды, построил казенный пороховой завод. Воды хватило, и та же мельница пилила лес на доски.

Днем и ночью на пороховом заводе работает мастер сержант Батищев. Бросил он чернить усы, и враз они поседели.

Работы и страху много. Надо, чтобы по заводу пороховому никто не ходил с открытым огнем, надо и за водой смотреть, чтобы воды хватало и чтобы порох выходил добрый – один для пушек, другой для мелкого ружья, третий для разного фейерверку. Здесь же хотел построить Батищев еще молотовую кузницу, отнеся ее от пороха подальше.

Надо еще селитру и серу проверять и жечь добрый для пороха уголь.

Город весь пахнул свежим деревом. К Охте летом, к порослям, на вырубленный лес, выходили из леса пастись лоси.

Батищев строил лафеты, ходил советоваться с Нартовым Андреем Константиновичем, царским токарем.

Получил Нартов образование в Москве, в Школе математических и навигационных наук, что помещалась в Сухаревой башне, а в Петербурге работал с 1712 года с русским мастером Юрием Курносовым.

Сейчас Андрей Константинович Нартов вернулся из Лондона. В Лондоне он должен был наблюдать за построением машин по своим чертежам, но прислал он из Лондона письмо, что «таких мастеров, которые превзошли российских мастеров, не нашел, хотя и чертежи к машинам мастерам показал, но они сделать по ним машин не могут».

Побыл Нартов и в Париже. Президент Парижской академии наук написал о Нартове царю письмо с великими похвалами, но мастеров для постройки станков прислать не смог.

На похвалах дело и кончилось. Вернулся Нартов, оставив один станок в Париже, а русские чертежи привез с собою без исполнения.

Начал строить машины Нартов в Питере сам.

Батищева знал Нартов по пороховым и артиллерийским делам. Теперь Нартов заведовал токарной мастерской царя и для той мастерской строил все новые и новые станки.

Сюда Батищев заходил часто рассказывать о своих делах.

Нартов Батищеву покровительствовал, но много уделить времени солдату не мог.

Тревожен был Батищев.

Белая ночь лежала над домами и рощами Петербурга. Слабо зеленели деревья. Нева блестела серо-голубая. Был май 1719 года.

В летнем доме царя Петра, на реке Фонтанке, зажгли огонь. При свечах работал Андрей Константинович Нартов. Человек он был еще не старый, ему еще и сорока лет не исполнилось. Одет он в черный кафтан из русского сукна, в башмаки из грубой кожи, но с серебряными пряжками. На голове носил парик с короткими волосами, щеки тщательно брил, усы подстригал, как у царя, и походил он на отдохнувшего петровского солдата.

Комната вся заставлена токарными станками. Всего разных станков было десять, из них шесть – русской работы. Нартов стоял у самого большого станка, с дубовой резной станиной. Вытачивалась на станке крохотная модель орудия.

В то время во всем мире, работая на токарном станке, мастер держал резец в руке, подводя его к обрабатываемому предмету. Для того чтобы рука у токаря не дрожала, на станине токарного станка устраивали подручник.

Не так был устроен нартовский станок. У него резец был закреплен в суппорте и мог подаваться автоматически.

Закрепленный резец был еще на одном станке – во Франции, у герцога Орлеанского, который считал себя токарем-любителем. Заведен был тот станок после нартовского пребывания в Париже. Но у Нартова на станке суппорт, кроме того, передвигался во время обработки. Этого в мире нигде не было. Нартов станок свой переделывал неоднократно.