Режин Дефорж - Голубой велосипед
— Ты прав, папа. Я о нем забуду.
Наверное, написанное на лице Пьера Дельмаса в тот момент удивление выглядело комичным, потому что Леа громко расхохоталась.
«Решительно ничего не понимаю я в женщинах», — с немалым облегчением произнес он про себя.
Леа бегом поднялась к себе в комнату. Радуясь, что ускользнула от зорких глаз Руфи, ополоснула лицо холодной водой и причесалась. Снисходительно окинула взглядом свое отражение в зеркале. «Ничего, ущерб не слишком велик», — подумала она. Ее глаза разве что блестели чуть больше обычного.
2
Под предлогом мигрени, вызвавшей озабоченность Руфи и матери, ласково потрогавших ее лоб и единодушно нашедших его горячим, Леа не сопровождала семью в почти ежедневной прогулке, а скрылась в комнате, которую все еще называли «детской».
На самом деле это была просторная комната в старом крыле дома, где располагались помещения для прислуги и чуланы. Здесь же находилась обширная свалка разного хлама. Особую радость ребятни, когда в плохую погоду они играла в переодевания, вызывали плетеные из ивняка сундуки, забитые одеждой. Там же хранились портновские манекены с такой широкой грудью, со столь гротескными изгибами, что выглядели пародиями на женское тело. Ящики были переполнены книгами, полученными Пьером Дельмасом и его братьями в качестве школьных наград. По этим весьма содержательным книгам Леа и ее сестры научились читать. В этой комнате с широкими потолочными балками, с высокими окнами, до подоконников которых дети не могли дотянуться, с полом из потускневших, рассохшихся и местами разбитых паркетин, прикрытых выцветшими старыми коврами, где стены были оклеены блеклыми обоями с почти стершимся рисунком, находилось второе убежище Леа. Именно здесь, среди поломанных игрушек своего детства, забившись в угол высокой железной кровати, в которой спала до шести лет, она читала, мечтала, плакала, баюкая старую любимую куклу или же свернувшись калачиком, поджав коленки к подбородку, спала, обретая в этой позе ясность духа улыбчивого и спокойного ребенка давних лет.
Уходящий день тускло, оставляя тени по углам, освещал комнату. Устроившись на кровати, Леа обхватила колени руками, нахмурила брови и невидящим взглядом уставилась на портрет далекого предка. Как давно полюбила она Лорана д’Аржила? Любила всегда? Нет, это неправда. Еще в прошлом году она вовсе его не замечала, как, впрочем, и он ее. Все началось в этом году, во время последних пасхальных каникул, когда он приехал повидать своего заболевшего отца. Как всегда во время таких приездов, он счел своей обязанностью нанести визит мадам и месье Дельмасам.
В тот день Леа была одна в малой гостиной, погрузившись в чтение последнего романа Франсуа Мориака, их ближайшего соседа. Увлеченная чтением, она не слышала, как открылась дверь. Зябко вздрогнув от ворвавшегося в дом свежего, пахнущего сырой землей весеннего воздуха, Леа подняла глаза. С удивлением она увидела высокого светловолосого красавца в костюме наездника, еще державшего в руках хлыст и жокейскую шапочку; он с таким видимым восхищением ее разглядывал, что она испытала жгучее удовольствие. Растерявшись, Леа не сразу его узнала. Сердце ее билось все сильнее. Он улыбнулся. Наконец узнав его, она вскочила и в детском порыве бросилась ему на шею.
— Лоран…
— Леа?
— Да, это я.
— Неужели такое возможно? В последний раз, когда я вас… тебя видел, ты была еще ребенком. В разорванном платье, с растрепанными волосами, исцарапанными ногами, а теперь… я вижу восхитительную девушку, элегантную (он покружил ее словно для того, чтобы лучше рассмотреть), изысканно причесанную (в тот день она отдалась в руки Руфи, которая укротила ее кудри и уложила их замысловатыми прядями, придавшими ей облик владелицы средневекового замка).
— Так я тебе нравлюсь?
Больше, чем я могу выразить словами.
Громадные фиолетовые глаза наивно заморгали, как обычно, когда Леа хотелось понравиться. Сколько раз в такие мгновения ей повторяли, что она неотразима!
— Я не устаю тобой любоваться. Сколько тебе лет?
— В августе исполнится семнадцать.
— Моя кузина Камилла старше тебя на два года.
Почему испытала она такую горечь, услышав это имя? Вежливость требовала справиться о семье, с которой она была хорошо знакома, но сама мысль о том, чтобы выговорить имя Камиллы, была непереносима.
Лоран д'Аржила спросил, как поживают ее родители, ее сестры. Не сознавая смысла его вопросов, она наугад, как язык повернется, отвечала то «да», то «нет», прислушиваясь лишь к звучанию голоса, от которого вся трепетала.
Он удивленно замолчал, пристальнее к ней приглядываясь. Леа была убеждена в том, что он обнял бы ее в тот момент, если бы не вошли мать и сестры.
— Леа, что это значит? Пришел Лоран, а ты нас не позвала.
Молодой человек поцеловал протянутую ему руку.
— Сегодня я, наконец понял, от кого у Леа такие чудные глаза, — сказал он, поднимая голову.
— Замолчите, нельзя слишком часто повторять Леа, как она хороша. Она и так чересчур в этом уверена.
— Ну а нам? — хором воскликнули Франсуаза и Лаура.
Нагнувшись, Лоран взял маленькую Лауру на руки.
— Хорошо известно, что женщины из Монтийяка — первые красавицы в крае.
Мать оставила Лорана на ужин. Леа не освободилась от его обаяния и после того, как он в первый раз заговорил о вероятности войны. Уезжая, он целовал ее в щеку дольше, она была в этом уверена, чем сестер. От волнения на мгновение Леа закрыла глаза. Когда же, наконец снова их открыла, то увидела, что за ней со злым удивлением наблюдает Франсуаза. На лестнице, ведущей в верхние покои, та ей шепнула:
— Этот не про тебя.
Погруженная в счастливые воспоминания о прошедшем вечере, она не приняла вызова Франсуазы, что изумило ту даже больше всего остального.
По щеке Леа сбежала слеза.
Ночь уже опустилась. Тихий до той поры дом зазвучал голосами вернувшихся с прогулки людей. Леа угадывала, как отец разводит в камине огонь, чтобы рассеять вечернюю сырость, и усаживается в свое кресло, поставив ноги на каминную подставку для дров и взяв с овального столика газету и очки; как мать с нежным, прекрасным лицом работает над вышивкой при свете лампы под розовым шелковым абажуром; как Руфь, придвинувшись к торшеру, заканчивает подшивать подолы их юбок к завтрашнему празднику; как Лаура забавляется с головоломкой или играет с одной из так ею любимых крошечных кукол. Зазвучали первые такты шопеновского вальса — это села за рояль Франсуаза. Леа любила слушать игру сестры, у которой находила талант, но о чем, впрочем, никогда той не говорила… В холодном мраке детской ей сегодня недоставало семейного тепла, которое временами ее раздражало. Ей очень хотелось вдруг оказаться в ногах у матери, на маленькой, принадлежащей только ей табуреточке, и любоваться языками пламени или же, положив голову на материнские колени, помечтать о любви и славе, или же почитать, или же, что было бы особенно хорошо, посмотреть альбомы со старыми фотографиями, которые мать берегла, как реликвии.
С начала лета Лоран зачастил в Монтийяк, заглядывая туда почти каждый день. Он брал Леа с собой, и они галопом носились на своих лошадях по виноградникам. Иной раз он приезжал на новом, недавно приобретенном автомобиле и приглашал ее покататься по окрестностям или погонять на бешеной скорости по прямым дорогам через Ланды. Положив голову на спинку сиденья открытой машины, Леа в таком положении не уставала от монотонного мелькания сосновых крон, устремленных ввысь, к бездонной голубизне неба. Во время поездок они редко оставались вдвоем, но она была убеждена в том, что спутники находились с ними только ради соблюдения приличий. И была признательна Лорану за то, что тот не проявлял неуклюжей услужливости братьев Лефевров. Да и говорить он мог не об одних только виноградниках, лесах и лошадях. Она уже забыла о том, что пока они не встретились снова, на нее наводили тоску его тонкие суждения об английских и американских романистах. Чтобы ему понравиться, Леа прочитала Конрада, Фолкнера и Фицджеральда на языке оригинала, что было для нее тяжким испытанием, потому что по-английски она читала очень плохо. Обычно столь нетерпеливая, она научилась сносить его приступы меланхолии, во время которых война казалась ему неотвратимой.
— Столько погибнет людей из-за второразрядного акварелиста! — горько говорил он, намекая на юношеское увлечение Гитлера живописью.
Вознаграждаемая улыбкой, нежным взглядом или рукопожатием, она мирилась в нем с тем, что ее раздражало в других.
— Леа, ты здесь?
Через открытую дверь в комнату проник прямоугольник света. Леа вздрогнула, услышав голос матери. Маленькая кроватка скрипнула, когда она вскочила.
— Да, мама.
— Что ты делаешь в такой темноте?
