Николай Бахрошин - Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!
Конечно, я не все понимал. Чужой язык было тяжело разбирать с малыми знаниями. Тем более что свеи в застольных беседах и песнях любят играть словами, как камешками на морском берегу, называя многими и разными словами то, что можно сказать одним. Я помню, венды рассказывали, женщину свеи называют в своих песнях – хозяйкой бус, воина – посох сечи, щит – ратный лист. Нападение у них – яростный викинг, море – пастбище деревянных коней, или дорога рыб, или тропа холодного ската… Ауж свои ладьи как только не называют деревянные кони, морские драконы, ратные птицы, вспениватели морей, летящие по гребням волн – много находят причудливых слов. Искусство красивого слова ценится у них высоко. Считается вторым подарком богов, после силы и ратной сноровки…
Потом свеи отъелись, отдохнули и начали обживаться. Первым делом взялись за свои ладьи: заново шпаклевали борта пропитанной смолой шерстью, смолили поверху, поправляли вычурную резьбу и сшивали порванные паруса. Умело работали, слаженно…
Наши все время наблюдали за ними. Странные люди, непонятные. И пришли, налетели, как ветер, и шумят между собой, как перелетные утки.
Когда их ледунги, скайды и драккары засияли как новые, они начали обустраивать свой стан. Взялись за лопаты и насыпали по кругу земляной вал в десять-пятнадцать локтей. Землю укрепили нарубленными в лесу бревнами. С четырех сторон оставили входы внутрь, которые закрывали на ночь бревенчатыми воротами. Внутри, тоже из бревен, построили огромную, невиданной длины избу. В ней, на деревянных настилах, поставленных ими вдоль стен, ночевали все воины сразу. Посредине избы – длинный стол, за которым, тоже разом, ели и пили. Из камней сложили в избе две огромные печи, в пасть которым могла войти целая корова. Крышу, как и мы в наших избах, сделали двухскатной, чтобы в щели выходил дым. Покрыли ее тесаными лесинами и обложили землей поверху. Не боялись, значит, спать, когда над головой земля, как во владениях подземного ксаря Кощея. Смелые, рассудили родичи.
Для женщин-рабынь построили отдельную, малую избу. Я знаю, свеи всегда держат рабов отдельно.
Свою земляную крепость свеи, смеясь, назвали Рагнаргард. По валу день и ночь ходили дозором стражи в полном боевом снаряжении, с копьями, мечами, луками и щитами на ремнях за спиной.
– Высоко ходят их стражи. Скоро напьются и будут падать со стен, – сказал, помню, нам всем Корень, когда мы под защитой леса наблюдали за только что построенным Рагнаргардом.
Творя-кузнец задумался над его словами. Долго скреб кучерявую бороду. Потом поймал под мышкой насекомое. Раздавил ногтями.
– Не будут падать, – наконец сообразил он. – Они, когда напьются, будут себя к кольям привязывать. Вон колья торчат на валу, в землю вкопаны, как раз для того, надо думать, чтоб стражи не падали. А ты как полагаешь, Кутря?
– Полагаю, не для того! Свеи на страже не напиваются, у них – строго. За любую ратную провинность – одно наказание, отбирают оружие, доспехи и выгоняют из дружины с позором. – ответил я. – А для свея такой конец хуже лютой смерти, после этого свейские боги не возьмут его к себе, в верхний мир.
– А колья тогда на что навтыкали? – недоумевал Творя. – Заострили, вон, поверху…
– Надо думать, головы на них насаживать, – ответил я. – У свеев в обычае головы врагам отрубать и на кольях вялить, чтобы остальные видели и боялись.
– Чьи головы, ты говоришь, насаживать? – не понял Корень.
– А вот хотя бы твою…
– Да чтоб у тебя на языке типун вырос! Чтоб тебя лихоманка в три погибели скрючила и не разогнула! – сразу разозлился Корень.
– Кончайте лаяться, смотрите лучше, – миролюбиво заметил Творя…
Да, они быстро обустроились, эти пришлые, нам оставалось только дивиться на их проворство. За валом, прямо на берегу Иленя, поставили большую избу-баню. В ней смывали грязь и подолгу жарились у большой печки, обливали водой ее раскаленные камни и обжигались горячим паром. Голые и красные от жары, выскакивали из бани прямо в студеную воду. Плескались в холодной воде, кричали, как лоси во время случки, и возвращались назад, в тепло.
Когда мы с Корнем и Творей первый раз увидели баню, то даже вышли из леса от любопытства. Долго стояли, смотрели, дивились на странный обряд. Тела у свеев были большими и крепкими. Молодые – еще ничего, ладные. У старых – мухе сесть некуда, так исполосованы в сечах. На голой покрасневшей коже были видны многие шрамы, следы от старых ран и пятна от огня, которым они их прижигали в опасении гнилой лихорадки, от которой тело наливается красным огнем и пахнет заживо мертвечиной.
– Конечно, у каждого народа обычаи… Но – чудно! – неторопливо сказал плечистый, крепкий, как сучковатый пенек, Творя, задумчиво наблюдая за ними.
Я помню, он всегда был неторопливым, еще сызмальства. Комара со щеки не собьет, не подумавши, такой нрав.
– И все одно не понимаю я, что за радость греться, как горшок в печи, а потом студиться в воде, – сказал Корень.
Осуждающе покрутил головой, поскреб свою жидкую бороденку. Корень был уже седым, почти четыре десятка раз сменялось лето на зиму, вот сколько прожил он на белом свете. Впрочем, он всегда казался старым и недовольным, даже когда был безбородым мальцом.
– Я как-то зимой в проруб на реке провалился, так лихоманка кашлем трясла аж до Комоедицы, когда медведь-хозяин из берлоги встает. Баба Мотря дала отвар шептун-травы, только ей и отпоил хворобу, – вспомнил Творя. – А тут – сами в реку…
– После жары им в студеной воде не холодно, – сказал я. – А начнут замерзать – опять в жар.
– Все равно чудно, – сказал Творя.
– В Яви боги устроили много чудного, – ответил я.
– Конечно, ты знаешь, где только тебя не носило Лихо одноглазое… – ехидно отозвался Корень.
Он не мог не ковырнуть. Такой, заметив болячку, обязательно ногтем потянется.
Тоже нрав…
– Обратно смотреть, из огня да в холод, железо так закаляют, – рассуждал Творя. – Может, от этого свеи такие сильные?
– Да нет, баловство одно. Какая сила может быть в печке? – немедленно откликнулся Корень.
Ничего нового он не любил. Деды-прадеды, мол, жили без всяких новшеств, а ведь не дурнее были. Я давно заметил, равными себе по уму Корень признавал только дедов-прадедов…
Внутри своей земляной крепости свеи установили кузню. Могучий конунг Рагнар сам работал в ней большим молотом, поправлял зазубренные мечи, кольчуги, ковал ножи и наконечники для стрел из привезенных с собой железных кругляков-чуш. Он оказался умелым кузнецом, этот морской конунг, с мечом в руке собиравший свое богатство в чужих краях. Нашему ковалю Творе, у которого дыма всегда больше, чем дела, было далеко до его искусства. Впрочем, у нас и железа всегда было мало, булгарские гости просили за него много мехов, меда или серебряных монет. Где тут научиться?
* * *Постепенно родичи привыкли к соседству свеев. Самые отчаянные даже заходили внутрь крепости. Днем свеи пускали к себе. Даже зазывали порой, предлагали выпить с ними хмельного, подсовывали деревянные чаши, куски мяса и сала. Смеялись много, скалили зубы, быстро говорили о чем-то между собой, часто поминая своих богов: Одина, Тора, Бальдрома, Ньерда и еще разных.
Наши родичи так вольно с богами не обращались, не поминали их через каждое слово. Боги капризны, им быстро можно надоесть. Прогневаются, беды не оберешься. А эти, видишь ты, говорили о своих словно о ровне. Отчаянные старики, конечно, отговаривали молодежь ходить в крепость. Напоминали, свей – что зверь лесной. Сегодня он улыбается тебе и клянется в дружбе, а завтра с той же улыбкой вцепится зубами в горло. Люди-волки – вот кто они. Которые, даже если приходят торговать с серебром, все равно высматривают, не лучше ли взять железом.
Как всегда, они оказались правы, эти мудрые старики. Старики знают жизнь. Их мудрость складывается из долгих лет, как река на перекатах годами складывает себе высокие берега из песка и гальки…
2
– Я, Корень, сын Огня, сына Крати, расскажу, как все было!
Я, Корень, долго прожил на белом свете. Это пусть безбородые молодые юнцы и девки, только увидевшие свою первую кровь, верят, что жизнь радостна, как приход весны. А я твердо знаю другое! Жизнь – это не радость. Это работа, нескончаемая, как вращение гончарного круга. Ломаешь ее, ломаешь, а работа никогда не кончается… Жизнь – это забота о завтрашнем дне. Это опасность. Это страх перед богами, перед нечистью лесной и водной, перед чужими людьми… Со страхом живет человек, со страхом и умирает, уходит к предкам, поведать про дела свои в Яви и получить почет по заслугам. И об этом надо подумать, проживая жизнь: как встретят тебя строгие боги и духи предков, за какие дела похвалят, за что спросят и не помилуют. Пусть молодежь, которая способна только подпевать ветру в собственной пустой голове, радуется буйной весне. Играет соками вместе с ней. Запасливая осень лучше, умнее. Я всегда это понимал, даже когда сам был молод. Я – умный!
