Михаил Каратеев - Карач-Мурза
«Хороша моя Москва! – с удовлетворением подумал Дмитрий, – А еще и не такою будет! Пособил бы только Господь с татарвой да с княжьем управиться!»
Это краткое обращение к Богу возвратило его мысли к действительности: он быстро отошел от окна, надел поданную отроком рубаху, туго затянул пояс и отправился к заутрене.
Глава 2
За ранним завтраком у великого князя народу в этот день было немного: человек шесть ближних бояр да его двоюродный брат, Серпуховский князь Владимир Андреевич, со своим боярином-воеводой Акинфом Шубой.
Юный князь Владимир, которому в ту пору не было и шестнадцати лет, ростом был высок, почти как Дмитрий, но худощавая фигура его сохраняла еще мальчишескую угловатость. Заметно было, что он старается держать себя солидно, как подобает взрослому и, к тому же, важному удельному князю. Но это ему не всегда удавалось,– особенно в те минуты, когда взгляд его больших серых глаз, с чисто детской преданностью, почти с обожанием, останавливался на мужественном лице Дмитрия.
*Князь Владимир Серпуховский за Куликовскую битву получившей прозвание Храброго, был внуком Ивана Калиты от его младшего сына Андрея.
Перехватив один из таких взглядов, Дмитрий Иванович, тоже очень любивший своего двоюродного брата, ласково ему улыбнулся. Ему вспомнилось, как началась эта дружба, неразрывными узами связавшая их на всю жизнь.
Владимиру Андреевичу, родившемуся уже после смерти своего Отца, было всего пять лет, когда умер его старший брат Иван и к нему перешло Серпуховско-Боровское княжество,– важнейший московский удел, сохранявший еще, по отношению к Москве, значительную долю самостоятельности. Разумеется, за младенца Владимира всеми делами княжества правила группа бояр, которая,– пользуясь сначала слабостью великого князя Ивана Кроткого, а потом неустойчивым положением его малолетнего сына Дмитрия,– весьма мало считалась с Москвой и даже начала склоняться на путь открытого соперничества с нею.
Так прошел десяток лет. Когда Дмитрий Иванович закончил борьбу с Суздальскими князьями и утвердился на великокняжеском столе, он уже отчетливо сознавал, что власть его не будет прочной, пока Москва окружена кольцом удельных княжеств, признающих эту власть в лучшем случае на словах, на деле же сохраняющих полное самоуправление. Необходимо было добиться, безоговорочного подчинения себе соседних князей, и притом немедленно: перед Дмитрием уже выросла угроза неминуемого столкновения с Тверью, за спиной которой стояла враждебная Москве Литва.
Быстрыми и решительными действиями он, с помощью вооруженной силы, но почти без кровопролития, добился полного повиновения князей Ростовского, Ярославского, Стародубского и Муромского, а затем, с полгода тому назад, вызвал в Москву Серпуховско-Боровского князя, для переговоров и подписания ряда.
Серпуховские бояре, сопровождавшие в этой поездке Владимира Андреевича, наставляли его «стоять на своем праве крепко и перед Москвою на послаб не идти». Замкнутый юноша, казавшийся своему окружению покорным в недалеким, но обыкновению слушал молча и не возражал. Но велико было разочарование бояр, когда, после недолгой беседы с глазу на глаз с Дмитрием, Серпуховским князь решительно заявил, что готов не только признать себя его «братом молодшим», но и «служить ему, великому государю, по доброй воле, без ослушания и в службу ему, когда надобно будет, войско свое и бояр и слуг посылать. А кто ему, брату моему старшому, будет ворог, тот и мне ворог, а кто ему будет друг, тот и мне друг». Кроме того, он отказался от права самостоятельных сношений с Ордой и дань ей обязался вносить через Московского князя.
*Ряд – договор.
Когда ряд был подписан, Дмитрий Иванович подошел к Владимиру и крепко его обнял.
– Ну, Владимир Андреевич,– задушевно сказал он,– спаси тебя Христос! Годами ты молод, а разумом мудр,– сразу постиг, что не для моего возвеличения, а для пользы общей матери нашей – Руси это надобно! Отныне я тебе друг навеки и чего хошь для тебя не пожалею.
– А мне иного и не надобно, братец! Вот разве одно: отцовы хоромы тут минувший летом пожар спалил, так дозволь поставить новые поближе к твоим, ибо наперед мыслю я в Серпухове оставить наместника, а самому жить в Москве, дабы лучше служить тебе.
– То мне еще одна радость! Сего же дня выбирай себе место, где пожелаешь. Дам тебе лесу, плотников и иных умельцев. Станем жить вместе, и во всем ты мне будешь первым поможником!
Так родилась эта крепкая дружба двух русских князей, обессмертивших свои имена перед потомством. Дружба, плоды которой тринадцать лет спустя вкусила вся Русь на Куликовом поле.
Вслед за Владимиром Серпуховским подобные же договоры вскоре подписали с Москвой и другие удельные князья: Белозерский, Тарусский, Оболенский, Моложский, Дмитровский и Углицкий,– правда, далеко не все так охотно, как Владимир Андреевич. Таким образом, в руках Дмитрия оказались теперь все русские княжества, не захваченные Литвой, за исключением двух самых крупных: Тверского и Рязанского, с которыми еще предстояла тяжелая и длительная борьба.
«Ништо, и с этими управлюсь,– подумал Дмитрий, в памяти которого промелькнули сейчас все эти дела и события,– а там, коли пособит Господь, и Орда свое получит!»
Дмитрий Иванович оглядел сидевших за столом и остановился взглядом па румяном, излучающем здоровье лице боярина Гаврилы Андреевича Кобылипа, более известного всей Москве под прозвищем Гавши, который в эту минуту трудился над огромным кускам копченого окорока.
– Ну, как твой постоялец, Гавша Андреич? – спросил князь.– Еще не вошел в разум?
– Будто нет,– ответил боярин, еле ворочая языком в набитом рту.– Вчерась снова кричал, что станет жалиться на твое самоуправство хану,
– Ну, коли так, пусть еще сидит,– промолвил Дмитрий. – Да гляди, чтобы какой нужды либо лишнего утеснения ему не было и боярам его тож. Но караулить всех крепко и держать розно, чтобы и рои еж собой не сносились,– добавил он.
– Не нажить бы тебе с ним беды, Дмитрей Иванович, – после короткого молчания промолвил боярин Иван Вельяминов, статный мужчина лет тридцати, с русыми вьющимися волосами и с лицом редкой, почти ангельской красоты. – Добром его не отпустишь,– все одно тебя к тому принудят.
– Кто это меня принудит? – вспыхнул Дмитрий.
– А хотя бы и хан.
– Не вельми боюсь и хана, Иван Васильевич. Не те времена! Ноне ханов, к тому же, двое: коли один за него пойдет, другой беспременно на мою сторону станет.
– Окромя ханов, есть еще и Ольгерд Гедиминович. Не забудь, он Михаиле Александровичу зятем доводится, он же ему и тверской стол добыл. Нешто теперь он его в беде оставит?
– За то и держу Михаилу в нятьи, чтобы от той дружбы с ворогом Руси отрекся. Пускай мне крест поцелует, и разом ему дорога скатертью!
– Не поцелует он тебе креста, Дмитрей Иванович. Не такой он человек!
– И я такоже мыслю, что ноне еще не поцелует. Вот и пусть сидит! Мне и то на руку.
– Нешто думаешь его до смерти держать? Все одно отпустить придется.
– Зачем до смерти? Мне его надобно подержать, доколе мы вежи завершим и войско я соберу. Ведь ежели его сейчас ослобонить, он враз на нас Литву наведет, а мы к тому не готовы.
– По мне тоже пускай сидит,– вставил князь Владимир Андреевич, – хотя бы уж того ради, чтобы не помыслил, будто мы его дюже страшимся!
*Держать в нятьи – удерживать силою, под арестом.
** Вежи – башня.
Речь за столом шла о Микулинском князе Михаиле Александровиче, который полгода тому назад, при помощи Литвы, овладел великокняжеским столом в Твери, отобрав его у дяди своего, Василия Михайловича Кашинского, бывшего ставленником Москвы.
Около двух месяцев тому назад Дмитрий Иванович, по совету митрополита Алексея, позвал его в Москву, дабы полюбовно договориться об отношениях между ними и упрочить мир. Михаила Александрович это приглашение принял и прибыл в Москву в сопровождении своих ближайших советников и слуг. Встречен он был с подобающим почетом, но на первом же совещании отношения резко обострились: Дмитрий Иванович настаивал на том, чтобы новый великий князь Тверской признал себя его «молодшим братом» и поцеловал ему крест, как государю всея Руси. Михаила Александрович, рассчитывавший на поддержку Ольгерда, наотрез отказался. Он соглашался жить с Москвой в ладу и в мире, но на основах полного равенства.
В пылу разгоревшегося спора он заявил, что великое княжение над Русью по праву принадлежит его роду и что Московские князья, наводя на Тверскую землю татар, оттягали это право «великими неправдами, воровством и кровью». Взбешенный Дмитрий ответил, что сам Михаила Александрович, с помощью лютого врага Руси – Ольгерда Литовского, воровским образом отнял тверской стол у князя Василия Кашинского и что в этом деле он, Дмитрий, как старший из русских князей, принимает на себя обязанности третейского судьи. Он велел тут же взять Михаилу Александровича и «держать его в нятьи, доколе ему, великому князю Московскому и всея Руси, крест не поцелует, либо вернет тверской стол Кашинскому князю, который всегда был Москве другом».
