И отрет Бог всякую слезу - Гаврилов Николай Петрович
В голове со звоном что-то лопнуло, брызнули, сверкнули белые искры. Он упал на припорошенные снегом пустые деревянные ящики. За секунду до этого он даже не знал, что они там находятся, но очевидно, подсознание отметило их, когда они бегали здесь ночью. Он упал на ноги, внутри что-то оборвалось, от удара перехватило дыхание, перед глазами плавали ярко красные круги.
В следующую секунду впереди мелькнула какая-то фигура. Ударил, обжигая, выстрел, — ахх…. И Саша, еще не придя в себя после падения, выстрелил в эту фигуру. А следующим движением упер стальной ствол автомата себе в подбородок.
Ему даже показалось, что он успел нажать на курок.
Откуда-то сбоку, с лету, молча прыгнула овчарка. Сбила с ног, вцепилась клыками в предплечье. Здоровенный черный зверь, нестерпимо воняя псиной, придавил его своей тяжестью; шерсть лезла в лицо, клыки рвали предплечье и норовили добраться до горла. К ним уже подбежали, кто-то оттягивал овчарку за отпущенный поводок, но она не отпускала хватку, еще протащила Сашу за собой пару метров. Еще не веря, что случилось самое страшное, и он остался живой, Саша пытался подняться на четвереньки, но получил удар сапогом в лицо. Снова разлетелись искры. Ухнув, он упал, пытаясь прикрыть разбитое лицо руками, но его схватили сзади за волосы, рывком приподняли подбородок вверх, и кто-то другой снова ударил его сапогом, на этот раз с размаха, как по футбольному мячу. Голова дернулась, в шее что-то хрустнуло, красные и зеленые искры превратились в непрерывную мерцающую вспышку.
— Лассен зи ницх, ин лебен лайбен…. (Не добивайте, оставьте живым), — кричал чей-то голос с другой стороны земли.
Его еще долго били ногами и прикладами автоматов, но он уже ничего не воспринимал, потерял сознание. Потом окровавленного, мягкого, податливого, его погрузили через задний борт в открытый грузовик, вместе с мертвым полицаем и мертвым Игорьком.
Обратный путь в лагерь Саша не помнил, сознание возвращалось кусочками. Помнил только, что когда-то он очень хотел умереть, но почему-то не умер. Еще помнил двигающееся серое небо, и лежащую рядом голову Игорька со спутанными волосами, с глухим стуком стучащую о борт на каждом ухабе.
Никто не знает, почему все в жизни происходит именно так, а не иначе. Чтобы это понять, надо увидеть свою жизнь целиком, и не своими глазами, а глазами Бога.
Чтобы обнаружить Андрея, немцам было достаточно просто посмотреть на растертую по полу коридора кровь. Но они почему-то это не сделали. При осмотре третьего этажа один из солдат приоткрыл дверь подсобки, и вместо того, чтобы откинуть мешки с ветошью, просто дал по ним короткую очередь. Затем он пошел дальше. Андрей в этот момент лежал без сознания. Его нашли ближе к вечеру двое жителей стоящей рядом деревни Заречье; старик-литовец по прозвищу «дедушка Шимус» и его внучка, закутанная в старенький шерстяной платок десятилетняя девочка, сирота. Были люди, которые всеми силами открещивались от идущей где-то войны, не пуская раненых красноармейцев даже на порог, и были те, кто спасали. Нет ничего на свете важнее милосердия, но многие об этом забывают, слишком увлекшись долгим сном под названием жизнь. Старик и внучка помнили. Ночью они перевезли на телеге бредящего Андрея в свой дом и прятали там до сорок четвертого года. Местный ветеринар извлек смятую свинцовую пулю из его спины, но ходить Андрей не смог, пуля повредила позвоночник.
Он так и не сбежал. Лагерь остался с ним на всю жизнь. Он вспоминал себя только до того момента, как перестал ходить, и как только ночью закрывал глаза, сразу видел водонапорную башню, крыши деревни Масюковщины, и кружащих над неубранными полями белых аистов, которые, как каждый знает, приносят людям счастье.
И еще во снах он разговаривал с Сашей, со своим другом, с которым прошел весь плен и которого считал мертвым. Вместе они готовились к чему-то необычайно важному, и Андрей во сне плакал от счастья, потому что это важное вот-вот должно было свершиться.
Когда из всех городов забирали инвалидов, он в госпитале сам напросился поехать с ними, потому что с ними ему было проще.
Да и какая разница, где находишься, если живешь только в повторяющихся, наполненных радостным предчувствием снах.
В лагере полицаи били Сашу смертным боем. До сих пор осталось загадкой, почему его не повесили сразу. Очевидно, у Мирченко были к нему вопросы. Сломали пять ребер, отбили легкие, раскололи челюсть. Затем кинули в карцер под проволоку на виду у всего лагеря, а на плацу, в снегу, в это время лежали трупы его товарищей и расстрелянного майора Зотова. После того как он не умер и в карцере, его снова били. Отводили душу. Когда он немного пришел в себя, и начал вставать на ноги, держась за стены, снова посадили в карцер. Наверное, сам господин комендант не нашел бы ответа, почему Саша остался жить.
Изначально все происходит на небе, а уже потом на земле. Может, молитва матери слышнее на небе, чем самый громкий крик. И отраженная от небес молитва нашептала офицеру отдела «Абвер», проникнуться оперативной идеей, что с Сашей теперь будут советоваться все, кто готовит массовые побеги, и чтобы их высветить, надо просто держать его под наблюдением.
Зиму Саша провел в штрафном бараке. За эту зиму умерли почти все, кто находился в лагере с самого начала. Умерло больше шестидесяти тысяч человек. И если бы лагерь постоянно не пополнялся, его бы не стало. Пустыми бы стояли занесенные снегом выстуженные бараки за ржавой колючей проволокой, он бы весь переехал в глубокий котлован на пригорке, — там, где сосны.
Умер приблатненный парень с синими наколками на пальцах. Умер от голода и Петр Михайлович. Он был крайне волевым по отношению к себе, но другие, быстро поняв, что надо, вили из него веревки, вызывая к себе жалость, и он делился с ними своей стограммовой пайкой хлеба.
Петр Михайлович не был ни священником, ни монахом, он оставался обычным мирянином, прихожанином церкви Петра и Павла, что на Немиге, и духовным сыном одного скрывающегося от властей иеромонаха. Никто не знает, почему он не побежал вместе с Андреем и Сашей, его решение было вызвано каким-то внутренним, непрекращающимся разговором с Богом. И если правда, что верность одна из самых главных добродетелей, то он уже давно стоял у ворот рая, просто сам не знал об этом.
Почти все умерли, умер даже Мотька, полицай, ближайший помощник Мирченко, в кубанке с малиновым верхом, умер от заражения крови, потому что в аду, как и раю, тоже нужны свои герои.
Лагерь менялся, на смену умершим приходили новые пленные, и они были уже другими. Все они попали в плен из Красной Армии, которая остановила немцев под Москвой и затем разгромила в Сталинграде, это были пленные с другим самосознанием, не такие растерянные, как в первые месяцы войны, когда рушился мир. Саша теперь был всегда один.
Новые пленные смотрели на Сашу с любопытством, многие считали его героем. Но сам он о себе так не думал. Он вообще о себе не думал. Иногда ему казалось, что его все-таки убили там, в оцепленном санатории, вместе с его другом Андреем, на рассвете, раним серым утром в ноябре сорок первого. А все остальное ему просто сниться, пока он гниет в общей яме. Ведь если мы не помним момент своего рождения, кто решил, что мы будем помнить смерть?
Он сбежал из лагеря летом сорок третьего. Сбежал как раз через запретку, проползя в одиночку прямо под вышкой с часовым. До освобождения Беларуси он находился в партизанском отряде.
Дома его ждала мама, ждала сестра. Саша сильно изменился. Стал предельно молчалив и замкнут. Иногда мама ловила его взгляд, и ей становилось не по себе, словно из окна родного дома вдруг выглядывал совершенно незнакомый человек. Внутри его точно сжалась и никак не могла распрямиться какая-то пружина.
Он разучился улыбаться, и если рядом кто-то смеялся, резко оборачивался, как будто был готов ударить. О лагере почти ничего не рассказывал.
Отношение к пленным было соответствующее. На учебу не брали, на работу тоже не брали, запрашивали анкетные данные и на следующий день отказывали. Появились какие-то тетки с накрашенными губами, уехавшие в эвакуацию летом сорок первого вместе с фикусами и домработницами. Теперь они засели в кабинетах, и после отказа, легко могли сказать в спину, — «отсиделся там под немцами…» Саша на такие реплики почти не реагировал, только вздрагивал, как от удара.
