Суд - Ардаматский Василий Иванович

— Пожалуйста, назовите фамилию вашего приятеля, с которым вы были тогда на концерте американцев.

Ревзин помолчал с окаменевшим лицом и решительно произнес:

— Не назову.

— Почему?

— Что же это получается? Сам влез в грязную историю и тяну за собой честных людей?

— Ростовцев, надо полагать, знает вашего приятеля, как тот знает его? — вяло поинтересовался Куржиямский и заметил, как в глазах Ревзина метнулась тревога.

— Откуда он может знать? Откуда? — повысил голос Ревзин, а Куржиямский уже знал, что на допросах он обычно повышал голос, когда чувствовал опасность. — Я же рассказал вам — мой приятель, видимо, хорошо знал приятеля Ростовцева, и, собственно, через него и возникло мое знакомство с Ростовцевым. А оформлялся я туда еще раньше.

— Путаница какая-то… — вздохнул Куржиямский. — Ладно. Но потом был ужин. Ростовцев, как мне известно, серьезный человек. С чего бы ему идти в ресторан с малознакомыми людьми?

— Почему с малознакомыми? Идея пойти ужинать принадлежала приятелю Ростовцева, а мы с моим приятелем были уж как бы случайным довеском. Господи! Мелкая житейская ситуация с четырьмя мужчинами, что вы здесь узрели?

— Я хочу только установить фамилию вашего приятеля, — упрямо жал свое Куржиямский. — И с его помощью выяснить, правду ли вы сказали о времени своего знакомства с Ростовцевым и…

— Я сказал правду.

Убедившись в этом, я принесу вам свои извинения.

— Ну зачем вам понадобился Ростовцев? Это же нелепо, — снова повышенным голосом заговорил Ревзин. — Человек, как говорится, ни ухом ни рылом, я для него был и нет меня, и вдруг вы тянете его за шиворот в мое грязное дело.

Мы его никуда не тянем, но я обязан установить степень вашего с ним знакомства.

— Что вам это прибавит в отношении меня по данному делу? Что?

— Ваши связи, неужели непонятно?

— Все мои связи за пределами моего преступления, и они у меня достаточно широкие, знакомства и даже дружба у меня были с людьми достаточно значительными. Прикажете выложить вам всех?

— Я прошу назвать только фамилию вашего приятеля, свидетеля вашего знакомства с Ростовцевым.

— Нет, не назову. Я пакости друзьям никогда не делал и не буду делать. Честное слово, у меня появляется мысль вообще отказаться от своих показаний.

— Так и запишем, — вздохнул Куржиямский, будто не услышав последней фразы Ревзина, — фамилию приятеля, с помощью которого я познакомился с Ростовцевым, назвать отказываюсь. Так? У меня все. Подпишите, пожалуйста, протокол.

Ревзин внимательно прочитал запись и расписался. Куржиямский вызвал конвой. Ревзин встал, заложил руки за спину:

— Первый раз ухожу от вас с тяжким чувством непонимания вас, Всеволод Кузьмич.

— Что поделаешь, — пожал плечами Куржиямский.

Пианист играл что-то бурное с неуловимой мелодией.

Теперь Куржиямский был просто уверен, что Ревзин покупал строительные материалы и для Ростовцева. Он знал действующий среди жулья своеобразный закон знакомств…

Когда Куржиямский где-нибудь в миру слышал расхожее утверждение «Все воруют», он немедленно и угрожающе жестко спрашивал: «А что воруете лично вы?» Большинство его вопрос заставал врасплох, потом кто смеялся, а кто задумывался. Это бездумное «Все воруют» Куржиямский не терпел, считал, что его пускают в ход сами жулики, им хотелось бы заставить в это поверить, и тогда они — истинные воры — как бы затерялись среди всех ворующих… Куржиямский знал, что честных людей абсолютное большинство, это подтверждается и тем, что мир жуликов весьма ограничен, тесен, и поэтому они, двигаясь по замкнутому кругу, легко находят друг друга. Однажды он допрашивал многоопытного жулика, уже трижды отбывавшего наказание за хищения, и сказал ему сочувственно, что не легко небось в четвертый раз отправляться в колонию и начинать жизнь в неволе сначала. На что жулик энергично возразил: «Почему? Ничего подобного! Когда я приехал туда в третий раз, мне половина колонии была знакома. Мы вместе вспоминали кого-то — что-то он задержался там, на воле? А теперь я буду там за ветерана».

У Куржиямского выработалась привычка, допрашивая жулье, всегда стараться прощупать все их поначалу невидимые связи, и уже не раз это помогало ему выйти на новых преступников. Вот и сейчас он все больше убеждался, что за Ревзиным стоит тот самый, пока неведомый ему, Ростовцев.

Это свое соображение в конце рабочего дня он доложил майору Любовцеву.

Тот слушал его, приглаживая ладонью реденькие светлые волосы, и смотрел на него абсолютно ничего не выражавшими водянистыми глазами.

— Мне сдается полезным сделать предварительную проверку по Ростовцеву. Почему он хотел идти на серьезные нарушения закона, чтобы взять к себе Ревзина? Тут случайной встречи быть не может, — закончил свой доклад Куржиямский.

Любовцев перестал наконец гладить волосы, сцепил руки над столом, почему-то закрыл глаза и молчал, может быть, целую минуту. Наконец приоткрыл глаза:

— Вы что же, предлагаете Ревзина выделить из дела стройбазы? Удалить из дела единственный эпизод с установленной и доказанной взяткой?

— Нет, товарищ майор, но я не хочу, чтобы Ревзин отделался только этим эпизодом по строительной базе. Я уверен, что он преступник более крупного масштаба.

— Погодите, Куржиямский, — мотнул головой Любовцев. — Того следственного дела, которое родилось в вашей голове, фактически в нашем отделе нет. Да и в голове у вас одни предположения. Срок, кстати заметить, отведенный нам законом, истек, дело стройбазы закончено, и мы передаем его в прокуратуру. К этому делу вы свои предположения никак не приклеите. Значит, первый вывод — дело передается в суд. Дальше… Как вы сказали, фамилия того, кто хотел нарушить закон ради вашего Ревзина?

— Ростовцев.

— Минуточку, минуточку, — вдруг оживившись, Любовцев открыл ящик стола, вытащил из него клеенчатую тетрадку и начал перелистывать, что-то искать в ней.

— Дело в том, что, когда мы взяли Ревзина, мне звонил некий руководящий товарищ и интересовался, в чем Ревзин замешан, — говорил Любовцев, продолжая листать страницы своей тетрадки. — Я спросил, чем вызвано его любопытство, и он сердито пояснил, что хотел взять к себе Ревзина на работу, что ему энергично его рекомендовали и что он хочет теперь разобраться с этими рекомендателями. — Любовцев все еще листал тетрадку. — Ага, вот нашел. Так… Звонил мне товарищ Ростовцев. Что вы на это скажете?

— Очень интересно, — оживился и Куржиямский.

— А что тут интересного? Ростовцев действовал с открытыми картами, его любопытство законно. Он хочет разобраться с рекомендациями, — сказал майор Любовцев и сунул тетрадку в стол.

— Могу я спросить, товарищ майор, что вы ему тогда ответили?

— Во-первых, что по телефону мы подобных справок не даем, во-вторых, следствие только началось, и если его этот вопрос интересует, то потом, позже, мы можем его проинформировать.

— Больше он не звонил?

— Мне нет.

— Товарищ майор, я найду его телефон. Позвоните ему сами и скажите, что к нему может приехать сотрудник, чтобы проинформировать его по интересующему вопросу; поеду я.

Майор надолго прикрыл глаза и молчал.

— Что это вам даст?

— Посмотрю, что за человек.

— Праздное любопытство, — резко произнес майор. — Так устанавливать приятелей Ревзина нельзя, у вас пустые руки, и вы можете нарваться на контрудар — это раз. Два — вы можете их вспугнуть, если там действительно преступники. То, что Ревзин в дело ворюг со стройбазы забежал на минутку, — согласен, но он так и так в ближайшие годы никуда от нас не уйдет, так что подключайтесь, товарищ Куржиямский, к Зарапину. У него очень запутанное дело по меховщикам, надо и его вам провести вместе.

Спустя три дня дело стройбазы приняла прокуратура, а Куржиямский включился в расследование, которое вел Сергей Зарапин. Действительно, отчаянно запутанное дело: скорняки, меховые ателье, закройщики — разворовано почти на миллион. Но ничего не поделаешь, надо разбираться, и Куржиямский каждый день ходил в меховое ателье, вроде не втянутое в подобные хищения, и осваивал там тонкости скорняцкого дела. Его учителем стал старенький мастер Кузьма Захарыч — участник двух войн, кавалер великого солдатского ордена Славы. Он показывал Куржиямскому, где и как можно урвать мех при раскройке и пошиве.