Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса
Конечно, не все сведения, сообщаемые этим лицом, могут быть немедленно использованы правительством, но составитель отчетов в данном случае походит на искателя жемчугов, который почитает себя вполне вознагражденным, если в числе сотни простых жемчужин окажется хоть одна, достойная украсить собою диадему».
И далее наш герой — о, да простится ему сия слабость человеческая! — полностью раскрывает свои сокровенные карты, свои тщеславные устремления, свои давнишние мечты: он напоминает министру, а через него и государю, что, исходя, мол, из вышеприведенных соображений, он готов сыграть роль, аналогичную той роли, что сыграл Гримм в царствование Екатерины II. А посему он просил назначить его литературным комиссаром Коллегии Иностранных Дел, с причислением к миссии В. В. Ханыкова (чрезвычайный посланник и полномочный министр в Саксонии и одновременно представитель при Ганноверском, Веймарском, Ольденбургском и Мекленбургском дворах).
Граф Нессельроде в докладе императору Александру счел возможным «проект Коцебу» принять, но с условием, чтобы его деятельность не носила официального характера. Таким образом, «литературный комиссар», принятый на службу в министерство иностранных дел, подчинялся, как и полномочные послы, непосредственно только Нессельроде и графу Каподистрии, которые в это время совместно управляли вновь созданным министерством.
Вскоре наш герой получил пространную инструкцию, в которой, в частности, будущему составителю бюллетеней рекомендовалось обратить особое внимание на сочинения о религии, морали, законодательстве, политике, военном деле, педагогике, науке и литературе.
«Государь высказал желание, чтобы вы во всех ваших трудах не упускали из вида моральную и христианскую цель… Современные идеи и мнения, — поясняется в инструкции, — касаются, главным образом, двух вопросов: 1) верховной власти и представительного строя и 2) общей политики».
Любопытно, что, хорошо зная драчливый характер своего сотрудника, Нессельроде от себя выражает надежду, что к столь важному делу Коцебу отнесется со всевозможной осторожностью, спокойствием и… без излишнего усердия (?!).
Избрав для своей деятельности родной Веймар, он прежде всего начал издавать «Литературный еженедельник», первыми подписчиками коего оказались император Александр и руководитель австрийской политики князь Меттерних. На страницах своего еженедельника Коцебу подверг осмеянию идею германского единства, а свободу печати (играя словами) называл… наглостью печати. С невероятным упорством вел он борьбу со студенчеством.
Впрочем, студенты не остались в долгу. На Вартбургском празднике они на площади подвергли аутодафе (сожжению) несколько книг реакционного содержания, среди которых была и «История Пруссии» Коцебу.
В донесениях резидента русскому правительству весьма любопытен их политический отдел. Прямо Коцебу не осуждает народное представительство и не отвергает его. Но общая тенденция, подборка цитат и комментариев сделана так, что каждому, кто прочтет этот отчет, станет понятно, что вся шумиха из-за конституции поднята всего лишь либеральными журналистами. Коцебу сооружает настоящий обвинительный акт против прогрессивных журналистов:
«Им дозволили теперь развязно декламировать против правительства и зарабатывать кусок хлеба, возбуждая в народе дух недовольства».
Он обращает внимание правительства на то, что немецкая пресса в целом критически относится и к Священному Союзу, и к постановлению Венского конгресса, возбуждает в немецкой нации чувства неприязни к России.
Всего Коцебу успел отослать шесть бюллетеней. В одном из своих писем графу Каподистрии он прозорливо высказывает мысль, что деятельность немецких журналистов не пройдет бесследно.
«В случае войны, в особенности с Францией, в Германии неминуемо должна вспыхнуть революция, и тогда мы увидим у себя Маратов и Робеспьеров, под топором которых я погибну один из первых. Хорошо знаю, что я только затерянный где-то часовой, но иногда тревога, поднятая этим часовым, бывает не совсем бесполезна».
Какое странное и поразительное сближение: смерть императору Павлу от рук своих подданных предсказал дикий упрямец, прорицатель-монах Авель, за что был схвачен и заточен в темницу. Коцебу сам пророчествует себе кончину. А в роли Авеля выступила родная мать. В письме к Меркелю она высказала тревожащее ее предчувствие, что ее единственный сын, любимец Август, умрет насильственной смертью…
Крах зрел и крах наступил.
Однажды ноябрьским вечером переписчик Коцебу что-то не разобрал в черновой рукописи очередного бюллетеня своего патрона и обратился за разъяснением к проживавшему в одном с ним доме редактору «Оппозиционного листка» Линднеру. Этот Линднер, уроженец Курляндии, был французским разведчиком, работавшим против Пруссии. Завладев очередным донесением русского резидента, он оценил важность попавшего в его руки документа, снял с нее копию и передал профессору Йенского университета Лудену, одному из непримиримых врагов Коцебу. Последний поспешил передать бюллетень в два других журнала. Узнав о провале, Коцебу обратился за содействием к Веймарскому министру Эдлингу. Статья в журнале Лудена «Немезиды» была захвачена в корректурных листках, но зато успели выйти в свет два журнала: «Изида» и «Друг народа» — с материалами о разведывательной деятельности Коцебу. Общественное мнение, подогретое журналами и газетами, заклеймило его презренным именем шпиона и изменника.
Да, конечно, Коцебу русский подданный и состоит на русской службе. Но все-таки он немец, его родина Веймар, и даже то, что его творчество популярно среди немецкого народа, — все теперь было поставлено в вину этому изменнику, ренегату и отщепенцу!
Ему бы остановиться, примолкнуть, исчезнуть. Но не таков Коцебу! Он снова ринулся в полемику, не утруждая себя заботой по части дипломатических выражений. С бесшабашным отчаянием он рубил сук, на котором сидел.
Впрочем, Коцебу тоже не оставляли в покое. Он постоянно жаловался на неприязненные выходки буршей: то разобьют окна в квартире, то устроят ночной кошачий концерт. По этому поводу Шарлотта Шиллер писала:
«Коцебу по обыкновению злится и мстит неблагородно. Ему недавно разбили окна. В этой проделке он тотчас же обвинил студентов и в своем «Литературном листке» разразился на них бранью. Я лично нахожу невероятным, чтобы студенты нарочно для этого пришли из Йены в Веймар. Это, наверное, сделали какие-нибудь уличные мальчишки».
Многие современники Коцебу предвидели возможность печального исхода.
«Коцебу с своим «Литературным еженедельником» приготовил себе ложе под злейшим осиным гнездом, и я боюсь, вскоре испытает от этого самые неприятные последствия», — писал Бертух.
А пророчества Гете не уступают, наверное, самому монарху Авелю:
«Произойдут еще, наверное, неприятные последствия теперешнего пребывания Коцебу в Веймаре. Что дело кончится плохо, всякий может это предвидеть, каким образом это свершится, к сожалению, уже ясно».
Нельзя сказать, чтобы Коцебу не понимал своего положения. И если его еще и «заносило», то это был не какой-то политический расчет, а скорее инерция однажды взявшего старта.
Дабы погасить бушевавшие вокруг него страсти, он покидает Веймар и переезжает в Мангейм. Но и тут не может найти себе спокойного пристанища. Тогда он пишет графу Каподистрии письмо с просьбой исходатайствовать ему у государя разрешение вернуться в Россию.
Россия, ко всему прочему, была родиной его старших сыновей. Александр Коцебу — известный русский художник-баталист; Мориц Коцебу — воспитанник 1-го кадетского корпуса, генерал лейтенант, участник войны с Наполеоном; Отто Коцебу — капитан 1-го ранга, известный путешественник, обогативший отечественную географическую науку многими открытиями. Его имя носит залив в Беринговом проливе; уже упоминавшийся Павел Коцебу окончил знаменитую Муравьевскую школу колонновожатых в Москве (его однокашниками были известные впоследствии декабристы), он долго служил на Кавказе, в том числе и в корпусе А. П. Ермолова, в Крымскую кампанию защищал Севастополь… Наконец, старший из братьев, Вильгельм Коцебу, георгиевский кавалер, подполковник свиты его величества, в 26 лет геройски пал на Бородинском поле в тот же час, когда смертельно был ранен и его командующий князь Багратион.
«Я стар (Коцебу шел 57 год), мое здоровье расстроено вконец, я боюсь умереть на чужбине… Только в Ревеле я найду душевный покой, который я не в состоянии обрести среди бесноватых, наводняющих Германию и преследующих меня за умеренные принципы. Пора бросить перо. Меня подняли до небес, теперь меня втаптывают в грязь. Все культурные народы перевели мои сочинения на свои языки. Мое самолюбие было попеременно то удовлетворяемо, то оскорбляемо. Я, наконец, осознал, что литературная слава столь же ничтожна, как и все другие славы. Только душевное спокойствие даст счастье и только Бог и мой монарх могут мне его даровать…»
