Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Но магнетизм Екатерины оставался: магнетизм, в общем-то, уже старой женщины против воли притягивал к ней. Он отталкивался изо всех сил.
Еще шесть лет назад, из Могилева, он писал старому верному Кауницу: «Надо знать, что имеешь дело с женщиной, которая заботится только о себе и столь же мало думает о России, как и обо мне; поэтому надо щекотать ее самолюбие».
Он видел: Екатерину гораздо более, чем политический расчет, ведет темперамент. Да, она заботится о себе более всего, о том, как выглядит, как ступает, как говорит, каков цвет лица — женщина остается женщиной даже в глубокой старости. Но его не могла не подкупить ее гибкость, она не упрямилась, если что-нибудь не пришлось ей по нраву, она говорила: подумаем, подождем, что-нибудь да изменим…
Магнетизм оставался. Но был и политический расчет: Россия оставалась надежным союзником. В инструкциях Иосиф предписывал своему послу Кобенцлю сколь можно сильней умерять воинственный пыл Екатерины. И теперь, при свидании с нею, старался о том же. Она со смехом отвечала:
— При чем тут я? Я только слабая женщина при воинственных мужчинах с той и другой стороны. Турки начнут первыми, уверяю вас. И ваш визит только подольет масла в огонь.
— Но я же соблюдаю инкогнито, — слабо защищался он.
— Ваше инкогнито — на первых страницах газет. Турки уверены, что вы приехали сюда сговариваться о совместных действиях против них. Об этом пишет мне мой посол Булгаков. — Обратившись к Сегюру, она продолжила: — Булгаков в этом же письме сообщает, любезный граф, что несколько французских офицеров, облачившись в купеческие одежды, направились в Очаков, дабы подготовить его к началу военных действий. Что вы на это скажете?
— Это, на мой взгляд, очень странно, — пожал плечами Сегюр. — Мы связаны с турками трактатом о военной помощи, так что такой маскарад представляется мне совершенно излишним.
— Вообще-то мы извещены о действиях ваших военных через своих конфидентов и агентов как в Константинополе, так и в турецких провинциях, — самодовольно заметила Екатерина. — Вот тут у князя в руках все нити, и мы, сказать правду, не жалеем на это золота. Войны выигрываются не только солдатами, но и тайным знанием о противнике.
— Мудро сказано, государыня, ваше величество, — наклонил голову Потемкин. — У нас множество тайных агентов, благодаря которым мы следим за движениями турок. И не только, — шутливо погрозил он пальцем Сегюру. — Врасплох нас никто и нигде не застанет, не надейтесь!
— Ах, князь, вы вечно подозреваете меня в дурных намерениях, хоть я по большей части на вашей стороне, — отвечал Сегюр.
— Я основываюсь не на подозрениях, а на знании, — ухмыльнулся Потемкин, совершенно заинтриговав Сегюра. Бедный граф не подозревал, что вся его корреспонденция, входящая и исходящая, перлюстрируется, и Потемкин посвящен во все движения его души, равно и мысли.
Франция продолжала быть союзницей Оттоманской Порты. Она активно помогала ей совершенствовать свою армию и флот, фортификацию и амуницию. Враг был заведомо известен — Россия и во вторую очередь Австро-Венгрия. Турки невысоко ставили военную силу последней. И в самом деле: цесарцы выказали себя в столкновениях с турками не с лучшей стороны, потерпев не одно поражение.
Это представлялось Потемкину по меньшей мере странным. Ведь войско цесарцев было куда лучше турецкого организовано и вооружено. Оно возглавлялось опытными генералами европейской выучки. Тут была какая-то загадка, и князю хотелось ее разгадать, пользуясь присутствием императора Иосифа.
Он долго не решался объясняться с императором — была некая тонкость и деликатность вопроса, сковывавшая язык. Но наконец случай представился: они оказались вдвоем.
— Позволю себе очень деликатный вопрос, ваше величество, — начал Потемкин. — И только потому, что нам несомненно в самом скором времени предстоит сражаться плечо к плечу с турками. Вы согласны с этим?
Иосиф кивнул.
— Некогда турки стояли под стенами Вены. Вы терпели ряд поражений от врагов креста и далее. Правда, принц Евгений Савойский вернул вашему оружию славу победоносного. Но в нашей совместной войне с турками, случившейся полвека назад, вы принуждены были отдать им земли в Сербии и Валахии. Что ожидает нас в скором будущем?
Иосиф медлил с ответом. И Потемкин понял, что неосторожно наступил на любимую мозоль, искоса взглянув на лицо императора: на нем появилось брюзгливое выражение. Но отступать было поздно.
— Несомненно, войны не избежать, — голос Иосифа сделался каким-то металлическим, — но мы к ней готовы и, полагаю, сможем ее выиграть. Разумеется, при посредстве ваших доблестных войск. Я очень надеюсь на искусство ваших генералов. Ведь маршал Румянцев-Задунайский не столь уж стар. А его имя меж тем приводит в трепет турок до сего дня. Они, да и мир, не могут забыть его победы под Ларгой и Кагулом, где на одного русского солдата приходилось чуть ли не десять турок…
Император пожевал губами, как бы давая себе сосредоточиться, и, не глядя на Потемкина, с видимым неудовольствием продолжал:
— Да. Что же касается наших поражений в войнах с турками, то их можно объяснить разными причинами. Главная же из них, полагаю, огромное численное превосходство. Иной раз в двадцать раз. Кроме того, не мне вам говорить, что иной раз дело решает прихотливый случай. Военное счастье переменчиво, — закончил он тем же скрипучим голосом.
— С последними вашими словами я всецело согласен, — торопливо заверил его Потемкин. — Но согласитесь все-таки, ваше величество, что это самое военное счастье, о котором вы изволили упомянуть, зависит и от начальствующих персон, от их распорядительности и умения маневрировать войском?
— Ну конечно, конечно, — устало произнес Иосиф, всем своим видом давая понять, что ему неприятен этот разговор. — Однако и военное счастье существует, и с этим приходится считаться.
— О чем вы, господа? — К ним приблизилась Екатерина в сопровождении Мамонова, на руку которого она непринужденно опиралась, и двух приклеенных к ней дам — Перекусихиной и Протасовой.
— О военном счастии, государыня, — отозвался Потемкин. — Его величество считает, что, несмотря ни на что, оно существует. Я же полагаюсь более на искусство полководца.
— Я вас примирю: верно то и другое, — весело произнесла Екатерина. — Могу только посожалеть: война в наших беседах с императором подавляла все остальное. А ведь остальное — это жизнь с ее радостями, коих слишком много. И главная из них — любовь. Любовь издревле, ныне, присно и во веки веков…
— Аминь! — в один голос произнесли обе дамы.
— Аминь! — подхватили Потемкин и Мамонов.
— Пусть знают правители всей Европы: мы с императором — давние и верные союзники и от этого союза не отступим, — пылко проговорила Екатерина. — Остается в силе наш договор, заключенный в Могилеве шесть лет назад.
Иосиф глядел на нее во все глаза. В них было все — удивление и восхищение. Да, невольное восхищение, как он ни подавлял его. Она остается женщиной в свои пятьдесят восемь лет. Она и не тщится скрывать это свое вечно женственное — ewig weibliche. Она свободна от всяких условностей, ничего не опасается, тем более злых языков.
Чем-то Екатерина напоминала ему мать — Марию-Терезию. Та, несмотря на то, что была многодетною матерью — мало кто из женщин царствующих домов мог похвастать шестнадцатью детьми — и самовластной императрицей и королевой, до конца дней своих сохраняла женскую стать, обворожительность и даже красоту, не говоря уже о ясном уме, которым восхищался влюбленный в нее Кауниц, и не только он один. Она почила в Бозе шестидесяти трех лет, оставив по себе благодарную память.
Иосиф не мог знать, что Екатерина переживет его мать всего на четыре года — скоропостижная смерть сразит ее шестидесяти семи лет от роду, и будет она лежать в гробу без единой морщины на челе. Не мог он знать и того, что его собственный конец близок: смерть подкараулит его через три года, в сорок девять лет. А Потемкин переживет его на один год, и будет ему в год кончины всего-то пятьдесят два.
Пока же римский император неравнодушными глазами глядел на русскую императрицу и в который раз дивился ее непосредственности и пренебрежению условностью. Она была на двенадцать лет старше его, а глядела ровнею. Его поражала ее осанка — осанка молодой женщины, голос — низкий, с легкой хрипотцой и плавными переходами и та властная сила, которая завораживающе действовала на всех, кто с нею соприкасался.
— Господа, — провозгласила Екатерина, — надо ехать, как князь и ни противится этому, обещая безопасное минование порогов и благополучное плавание до Херсона. Мы не можем подвергаться малейшему риску.
Слово «пороги», выпяченное по-русски во французской фразе, смутило одного Иосифа. И он поспешил справиться, что такое есть это грубое слово?
