Виктор Поротников - Игорь Святославич
Игорь положил на стол трактат Цицерона и труд Прокопия Кесарийского о войнах Юстиниана с вандалами и арабами.
Вышеслав с жадностью углубился в чтение.
— Превосходно! — спустя несколько минут сказал он, отложив трактат Цицерона. — А кто додумался поместить в одной книге латинский текст и русский перевод? Так обычно не делается.
— Фрося и додумалась, — ответил Игорь, садясь на стул. — Она у меня большая выдумщица!
В переводе Прокопия Кесарийского Вышеслав также не разочаровался. Из-за большого объема греческий оригинал в книге помещен не был, но Вышеславу этот византийский историк был хорошо знаком, поскольку он по нему изучал греческий в Андреевском монастыре.
— Веди меня к своей жене, я хочу выразить ей свое восхищение! — воскликнул Вышеслав. — Веди, чего расселся!
Игорь охладил восторженный пыл Вышеслава, сообщив, что Ефросинья уехала вместе с Агафьей в Смоленск на похороны Романа Ростиславича.
— Прискорбная весть, — нахмурился Вышеслав. — Боюсь, за этой смертью вскоре последуют неприятности для киевского князя.
— Это почему еще? — Игорь пытливо взглянул на друга. — Что тебе известно?
— Мне известно, что Роман Ростиславич, женатый на двоюродной сестре Святослава Всеволодовича, худо-бедно, но удерживал своих младших братьев от попыток отнять киевский стол у Ольговичей. Теперь этого сдерживающего начала не стало… Суди сам, способны ли Рюрик и Давыд, при их-то честолюбии, сидеть тихо в своих вотчинах? И тем более горячий Мстислав!
— Ничего, дружина у Святослава сильная, да и мы не оставим в беде ближника своего, — самоуверенно заявил Игорь. — Не видать Ростиславичам Киева как своих ушей!
— Дай-то Бог, — вздохнул Вышеслав. — Только дело не в том, кому Киевом владеть, а в том, что усобицам на Руси не видно конца.
* * *В разгар весеннего сева из Чернигова в Новгород-Северский прискакал гонец. Ярослав приглашал Игоря с супругой на свадьбу своей дочери, нареченным женихом которой был молодой переяславский князь.
— Так вроде бы решено было осенью свадьбу справлять, когда Милославе тринадцать лет исполнится? — недоумевала Ефросинья. — К чему эта спешка? От кукол девчонку отрывают и под венец тащат!
Игорь сам не мог понять подобной поспешности Ярослава, который до этого не горел желанием и в пятнадцать лет выдавать любимую дочь замуж, о чем он сам раньше говорил не раз.
Истинную причину Игорь и Ефросинья узнали уже в Чернигове.
Оказалось, Святославу Всеволодовичу стало известно, что Рюрик тайно пересылается с Владимиром Глебовичем, предлагая тому в жены свою старшую дочь. Будто бы тем самым Ростиславичи хотели отомстить киевскому князю за то, что он посадил князем в Новгороде Великом своего старшего сына Владимира, хотя новгородцы просили за Мстислава Ростиславича. Святослав Всеволодович, привыкший действовать быстро, послал к Ярославу своего боярина с повелением готовить Милославу под венец. С тем же намерением отбыло посольство из Киева в Переяславль.
Владимир Глебович давно оценил все выгоды родства с Ольговичами, поэтому отнекиваться не стал. Да и как отказать, коль сам великий князь киевский в родственники набивается! А то, что невеста слишком юна, так то беда поправимая: младость не хромота — с годами пройдет.
Двадцатитрехлетний жених смотрелся на свадебном пиру орлом! Статный, высокий, широкоплечий, с горделивым взглядом и прямой осанкой. Невеста рядом с ним выглядела сущим ребенком, поскольку ростом пошла не в отца, а в низкорослую мать. Милослава на целую голову была ниже плеча своего суженого. Тонкая и хрупкая в белом свадебном платье, она походила на стройную березку. Ее большие серо-голубые глаза с длинными ресницами то и дело отыскивали среди пирующих отца с матерью, которые подбадривали дочь взглядами и чуть заметными кивками головы.
Ольга, сидевшая рядом с Ефросиньей, грустно промолвила, глядя на юную невесту:
— Вот и я была такая же робкая и растерянная на своей свадьбе. И происходило это здесь же четыре года назад. Только я была на год постарше Милославы.
— А меня выдали замуж в четырнадцать лет, — сказала Ефросинья и печально вздохнула. — Я с той поры с матушкой виделась всего дважды, она приезжала ко мне в Путивль. Отца же и вовсе не видала ни разу. А ведь я замужем уже двенадцать лет.
— Тебя хоть муж твой любит и лелеет, а мой Всеволод… — Ольга, недоговорив, махнула своей изящной ручкой и пригубила вина из серебряной чаши.
Ефросинья горько усмехнулась:
— Мой муж наложницу себе завел, почти все ночи с ней проводит. Меня, правда, не обижает, но и не лелеет, как прежде.
— У твоего супруга лишь одна наложница, а у моего их больше десятка, — зло промолвила Ольга. — Да хоть бы женщины-то были знатные, а то ведь сплошь холопки и дочери смердов. Одно радует, что Всеволод в тереме их не держит, а в сельце своем княжьем с ними развлекается.
Ефросинья задержала свой взгляд на Ольге.
— Не пойму я твоего Всеволода, — сказала она. — Мой Игорь охладел ко мне, когда я располнела после родов, но ты-тo стройна и пригожа, как цветок майский. Чего же Всеволоду еще надо?
— О! — Ольга презрительно улыбнулась, отчего в ее миловидном лице появилось что-то от умудренной годами женщины, знающей толк в мужчинах. — Моему Всеволоду надо очень много на ложе, а я всего этого ему дать не могу. Да и противно мне всем этим заниматься! — добавила она с отвращением.
— Любишь ли ты Всеволода? — негромко спросила Ефросинья.
— Раньше любила, а теперь не знаю, — ответила Ольга и снова пригубила из чаши.
Подруги помолчали.
А вокруг шумело веселье, слуги несли в зал все новые яства…
— Самое печальное, что я детей не хочу иметь от Всеволода, — призналась вдруг Ольга, — все делаю, чтобы от него не забеременеть. А он ждет сына от меня.
— Стало быть, не люб он тебе, — скорбно заключила Ефросинья.
— А тебе твой Игорь люб ли ныне? — Ольга пытливо взглянула подруге в глаза. — Ведь ты знаешь про его неверность.
— И все-таки я люблю его, — после краткой паузы промолвила Ефросинья. — Игорь супруг мне перед Богом и людьми, ему я подарила свое девство и троих сыновей от него имею. А неверность его мне как испытание Господом дадена.
— А ты тоже измени Игорю, и будете вы с им квиты, — предложила Ольга.
Ефросинья посмотрела на нее с осуждением.
— Через себя переступать не могу и не хочу, — вымолвила она. — Как же я детям своим в глаза смотреть буду после такого!
— Как же муж твой им в глаза смотрит, а? — язвительно спросила Ольга.
— Мужьям грешить легче, — ответила Ефросинья, — на то они и мужчины. Не зря сказано, что всякий дом на женщине держится.
Ольга понимающе покивала головой в повойнике:
— Тебя долг перед детьми удерживает от греховного шага, а меня ничто не удерживает. Я изменю Всеволоду при первой же возможности.
Ефросинья схватила Ольгу за руку.
— Не делай этого, Олюшка, — с убеждением произнесла она, — самой же после стыдно будет. Как ты с грехом таким на исповедь пойдешь?
— Не пойду на исповедь, и всего делов, либо солгу священнику, — отмахнулась Ольга. — Мужья наши лгут на каждом шагу и не каются. Разве покарал их за это Господь?
— Неужто ты желаешь кары Господней мужу своему? — ужаснулась Ефросинья.
— Не токмо мужу, но всем мужчинам на белом свете, — промолвила Ольга, зло сузив красивые глаза. — Чтоб отлились им женские слезы, сполна отлились! Разве не в мужской воле влачат жизнь свою что боярыни, что княгини, разве не тем же ковшом черпаем все мы от мужской черствости, жестокости и неблагодарности? Вот мы с тобой княжеские дочери, но разве мы счастливы? Радуемся ли жизни каждый день? Молчишь. Вот и получается, Фрося, что ни знатность, ни красота не спасают женщину от постылой участи, уготованной ей мужчинами с младых лет. — Ольга кивнула в сторону невесты. — Нами пользуются как разменной монетой, нас обманывают и унижают. При этом от нас еще требуют терпения и добродетели. Если Господь не карает за это мужчин, значит, он на их стороне.
Хмель ударил Ольге в голову, потому ее потаенные мысли и прорвались наружу. Годы супружества стали для нее годами разочарований и унижений, отчего страдала ее чувствительная натура. Она мстила мужу за его грубость, тайком избавляясь от беременности, и была готова еще дальше идти в своей мести. В какой-то мере это стало смыслом ее жизни.
— Глупо придерживаться каких-то правил приличия, глядя на то, как эти правила каждодневно нарушают те, кто носит усы и бороду, — словно оправдываясь, сказала Ольга. — К чему быть безгрешной, когда все вокруг грешники. Если мужчины находят сладость в грехе, то чем мы, женщины, хуже их.
— За тяжкие грехи можно поплатиться здоровьем и даже жизнью, — раздумчиво произнесла Ефросинья. — Об этом подумай, Олюшка.
