Исабель Альенде - Дом духов
Поехали навестить близнецов в английский колледж. Они впервые побывали здесь после землетрясения и страшно поразились, увидев, что единственным местом на всей территории страны, которое не пострадало от катастрофы и где никак не почувствовали ее, был этот старый колледж. Здесь десять тысяч погибших были трын-трава, здесь продолжали петь по-английски, играть в крикет и волновались лишь из-за новостей, которые — с опозданием на три недели — приходили из Великобритании. Изумленные, они убедились: близнецы, в венах которых текла кровь мавров и испанцев и которые родились в самом отдаленном уголке Америки, говорят по-испански с оксфордским акцентом, а единственным выражением удивления стало у них поднятие левой брови. Они не имели ничего общего с теми двумя крепкими и вшивыми сорванцами, что проводили лето в деревне. «Надеюсь, это англосаксонское хладнокровие не сделает из вас идиотов», — пробормотала Клара, прощаясь с сыновьями.
Смерть Нянюшки, которая, несмотря на старость, отвечала в отсутствие хозяев за «великолепный дом на углу», вызвала смятение среди слуг. Оставшись без присмотра, они забыли о своих обязанностях и проводили дни в вакханалиях во время сиесты и в сплетнях; растения высохли без полива, в углах поселились пауки. Запустение было столь велико, что Клара решила закрыть дом и рассчитала всех. Потом они с Бланкой принялись покрывать мебель простынями и пересыпать их нафталином. Открыли одну за другой птичьи клетки, и в небо взвились канарейки, щеглы и другие птицы — они покружили над домом, ослепленные свободой, а потом разлетелись в разные стороны. Бланка отметила, что во время этих хлопот из-за занавесей не появился ни один призрак, не пришел ни единый дух, вызванный шестым чувством, ни один голодающий поэт, которого можно было бы приютить. Казалось, что ее мать стала обыкновенной деревенской сеньорой.
— Вы очень изменились, мама, — сказала Бланка.
— Не я, дочка. Это мир изменился, — ответила Клара.
Прежде чем уйти, они побывали в комнате Нянюшки в патио для прислуги. Клара открыла ее сундуки, вытащила картонный чемодан, которым пользовалась добрая женщина полвека, и пересмотрела ее гардероб. Ничего, кроме нескольких платьев, старых альпаргат и коробок разных размеров, перевязанных лентами и эластиком, где она хранила образки от первого причастия и крещения, волосы, обрезанные ногти, выцветшие фотографии и изношенные детские туфельки. Это была память обо всех детях семьи дель Валье, а потом и Труэба, которые прошли через ее руки и которых она баюкала на своей груди. Под кроватью Клара нашла узел с маскарадными костюмами, которые Нянюшка надевала, чтобы отпугивать ее немоту. Сидя на убогой кровати, с этими сокровищами в подоле, Клара долго плакала о старой женщине, которая все свое существование посвятила тому, чтобы жизнь других была бы счастливой, и вот — умерла одинокой.
— Она так старалась напугать меня, а сама умерла от испуга, — сказала Клара.
Она приказала перенести тело в мавзолей дель Валье, на католическое кладбище, решив, что Нянюшке не понравилось бы быть погребенной среди протестантов и евреев, она и в смерти предпочла бы остаться рядом с теми, кому служила при жизни. Клара положила букет цветов рядом с надгробной плитой и отправилась с Бланкой на вокзал, чтобы вернуться в Лас Трес Мариас.
В поезде Клара рассказала дочери о семейных новостях, о здоровье ее отца, она ожидала: Бланка задаст хоть один вопрос о том, что, как она подозревала, дочери хотелось бы знать, но Бланка не упомянула Педро Терсеро Гарсиа, и Клара тоже не осмелилась это сделать. Она считала, что, если назвать что-либо собственным именем, это что-то материализуется, и тогда нельзя будет не обращать на это внимания, зато, если слова не будут произнесены, со временем проблемы исчезнут сами. На станции их ждал Педро Сегундо с экипажем, и Бланка удивилась, услышав, что на протяжении всего пути до Лас Трес Мариас он насвистывает, ведь управляющий слыл за молчуна.
Эстебана Труэбу они увидели сидящим в кресле, обитом синем плюшем, к которому приладили колеса от велосипеда — в ожидании уже заказанного в столице специального кресла на колесах, которое Клара везла сейчас багажом. Он управлял в доме энергичными ударами трости и бранью и был так занят, что весьма рассеянно поцеловал их в знак приветствия, забыв даже спросить о здоровье дочери.
Вечером они поужинали за столом, сколоченным наскоро из досок, источником света им служила керосиновая лампа. Бланка увидела, что мать подает еду на глиняных тарелках, сделанных ремесленниками так, словно они лепили кирпичи: ведь во время землетрясения разбилась вся посуда. Без Нянюшки, чтобы успеть управиться на кухне, упростили все до крайней умеренности и ели только чечевичный суп, хлеб, сыр и варенье из айвы — меньше того, что Бланка ела в интернате в постные пятницы. Эстебан говорил, что как только он сможет встать на ноги, то поедет в город и купит самые изысканные и дорогие вещи, которыми обставит дом, потому что он сыт по горло этой мужицкой жизнью, которую он ведет из-за проклятой истеричной природы в этой дурацкой стране. Из разговоров за столом единственное, что запомнила Бланка, было только то, что он выгнал Педро Терсеро Гарсиа, запретив тому возвращаться в имение, так как уличил в распространении коммунистических идей среди крестьян. Девушка побледнела, когда услышала об этом, и уронила содержимое ложки на скатерть. Только Клара заметила ее смятение, Эстебан в это время произносил свой обычный монолог о неблагодарных, которые кусают руку, дающую им: «И все из-за этих чертовых политиканов! Вроде этого нового кандидата от социалистов,[33] этого хвастуна с севера, который ездит по всей стране на своем паршивом поезде, подстрекая мирных людей своей большевистской трескотней, но лучше было бы для него не приезжать сюда, потому что, если он выйдет из поезда, мы сотрем его в порошок. Мы уже готовы, нет ни одного хозяина во всем нашем крае, кто не согласился бы с этим, мы не позволим здесь проповедовать против частного труда, справедливой надбавки для тех, кто старается работать, кто идет впереди прогресса, ведь недопустимо, чтобы лентяи получали то же, что и мы, кто работает от зари до зари и умеет вложить свой капитал, умеет рисковать, нести ответственность, потому что если мы посмотрим в корень, сказку о том, что земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает, можно повернуть по-своему, ведь здесь единственный, кто умеет обрабатывать, — это я, без меня тут была бы пустыня и будет таковой, даже и Христос не говорил, что следует делиться плодами наших трудов с лентяями и с этим сопляком Педро Терсеро. Он еще осмеливается о чем-то вякать на моей земле, я ему не пустил пулю в лоб лишь потому, что очень уважаю его отца и в какой-то степени обязан жизнью его дедушке, но я предупредил его, что, если увижу слоняющимся здесь, я сотру его в порошок, ружье при мне».
Клара не участвовала в разговоре. Она занималась тем, что приносила и уносила тарелки и краем глаза наблюдала за дочерью, но убирая супницу с остатками чечевицы, услышала последние слова своего мужа.
— Ты не можешь помешать тому, чтобы мир менялся, Эстебан. Если не Педро Терсеро Гарсиа, то придет другой, кто принесет в Лас Трес Мариас новые идеи.
Эстебан Труэба стукнул тростью по супнице, которую его жена держала в руках, супница упала, а содержимое вылилось на пол. Бланка вскочила в ужасе. Впервые она видела отца, настроенного против Клары, и подумала, что мать снова войдет в один из своих лунатических трансов и станет вылетать через окно; но ничего подобного не произошло. Клара собрала осколки разбитой супницы с обычным спокойствием, делая вид, что не слышит грубостей, которые так и вырывались изо рта Эстебана. Подождала, когда он кончит брюзжать, пожелала ему доброй ночи, нежно поцеловав в щеку, и вышла, уводя с собой за руку Бланку.
Бланка не беспокоилась из-за того, что Педро Терсеро нет. Все дни она ходила к реке и ждала. Она знала, что весть о ее возвращении в деревню рано или поздно дойдет до юноши и он услышит зов любви, где бы ни находился. Так и случилось. На пятый день она увидела, как какой-то оборванец в изношенном зимнем пончо и в широкополом сомбреро тащит за собой осла, нагруженного кухонной утварью, чугунными горшками, медными чайниками, огромными эмалированными кастрюлями, половниками всех размеров и погремушкой, извещающей о его приближении заранее, минут за десять. Он напоминал жалкого старца, одного из тех грустных путников, что бродят по провинции со своим нехитрым товаром. Он остановился перед ней, снял шляпу, и тогда она увидела прекрасные черные глаза, сияющие из-под косматой гривы. Осел встал и, отдыхая от звука гремящих котелков, стал щипать траву, пока Бланка и Педро Терсеро утоляли свой голод и жажду, накопившиеся за столько месяцев молчания и разлуки, катаясь по камням и траве и стеная словно в отчаянии. Потом сели обнявшись в прибрежных камышах. Среди стрекота стрекоз и кваканья лягушек она рассказала ему, как запихивала в туфли кожуру бананов и промокательную бумагу, чтобы вызвать лихорадку, как глотала молотый мел, вызывающий кашель, чтобы убедить монахинь, будто отсутствие у нее аппетита и бледность являются верными симптомами туберкулеза.
