Кейт Аткинсон - Боги среди людей
Он погладил ее по руке:
– Вовсе нет.
Сегодня они хотели осмотреть места его воинской службы – близлежащие аэродромы. Нынче – промышленные зоны или загородные торговые комплексы. Кое-где выросли жилые кварталы, на одном летном поле стояла тюрьма, но то место, откуда он отправился в первые свои боевые вылеты, еще пустовало, как и подсказывало мрачное воображение, рисовавшее призрачные фундаменты бытовых корпусов, след кольцевой дороги, очертания свалки боеприпасов и слепые глазницы командно-диспетчерского пункта, от которого осталась лишь пустая оболочка с проржавевшими рамами и бетонным крошевом. Внутри все заполонили травы: кипрей, крапива, конский щавель, но уцелела часть щита оперативного управления и прибитая к стене выцветшая, рваная карта Западной Европы, давно неактуальная.
– «Пройдет и это», – сказал Тедди, обернувшись к Берти, а та ответила:
– Не надо. А то мы разревемся. Давай-ка посмотрим, где здесь можно выпить по чашке чая.
Они нашли паб под названием «Черный лебедь», где заказали чай с лепешками, и только при оплате счета Тедди вспомнил, что был здесь, когда впервые пошел гульнуть с ребятами; этот паб они между собой прозвали «Грязная утка» и впоследствии не раз заваливались сюда всем экипажем.
– Как по-твоему, мы выдержали испытание у миссис Тейлор-Скотт? – нахмурилась Нэнси.
– Не знаю. Она старалась держать карты ближе к орденам.
Но до подбора малыша какого бы то ни было цвета дело не дошло: Нэнси, спустившись к завтраку, сказала:
– Меня, кажется, посетил ангел.
– Что, прости?
Тедди поджаривал тосты; занятый мыслями об Агрестисе, он даже не подумал о Благовещении. Вчера на лугу он видел, как боксируют зайцы, и теперь придумывал какую-нибудь фразу, способную передать удовольствие от этой сценки.
– Ангел? – переспросил он, с усилием отвлекаясь от Lepus europaeus («у кельтов – посланники Эостре, богини весны»).
Нэнси блаженно улыбнулась.
– У тебя тосты подгорают, – сказала она. А потом: – Благословенна я между женами. Кажется, у меня будет ребенок. У нас. У нас, любимый мой, будет ребенок. Забилось новое сердечко. У меня внутри. Чудо.
Хотя Нэнси много лет назад отвергла христианство, Тедди порой замечал в ней что-то возвышенное, religieuse[12].
Тяжелейшие роды длились двое суток; в какой-то момент, ближе к концу, врач отозвал Тедди в сторону и предупредил, что, возможно, сейчас встанет вопрос, кому спасать жизнь: матери или ребенку.
– Нэнси, – без колебаний потребовал Тедди. – Спасайте мою жену.
Тедди оказался неподготовленным. С окончанием войны полагалось выходить из долины смертной тени к солнечным нагорьям. Он утратил боевой дух.
– Тебя просили сделать выбор, – сказала Нэнси, когда и мать, и дитя благополучно оклемались. («Кто, интересно знать, ей сказал?» – подумал он.)
Бледная от потери крови, с сухими, растрескавшимися губами и мокрыми от пота волосами, Нэнси лежала в постели. На взгляд Тедди, она была прекрасна: великомученица, не сгоревшая в пламени. Младенец у нее на руках оставался странно безучастным к их общим испытаниям.
– А я бы сделала выбор в пользу ребенка. Надеюсь, ты это понимаешь? – выговорила Нэнси, бережно целуя в лобик новорожденную кроху. – Если бы у меня спросили, кого спасать, тебя или ребенка, я бы выбрала ребенка.
– Понимаю, – ответил Тедди. – Мною двигал эгоизм. А ты подчинилась материнскому долгу (отцовский долг, видимо, был не в счет).
Спустя годы Тедди спрашивал себя: не прознала ли, часом, Виола, что он, по крайней мере в теории, ничтоже сумняшеся вынес ей смертный приговор? Когда у его жены во время беременности спрашивали, кого она больше хочет, мальчика или девочку, Нэнси всякий раз со смехом отвечала: «Мне лишь бы ребеночка», но когда на свет появилась Виола и стало ясно, что детей у них больше не будет, Нэнси сказала: «Хорошо, что у нас девочка. Мальчик вырастет, уйдет – и будет отрезанный ломоть: его заберет другая женщина. А девочку никто не отнимет у матери».
Вы больше не сможете иметь детей, сказал врач. Родители Нэнси вырастили пятерых, как и родители Тедди. Странно было слышать, что их самих обрекают на эту единичность – лежащую в коконе колыбели бочонкообразную куколку. Из конфет и пирожных. (Точнее, как потом выяснилось, из жгучих специй.) Имя выбрали заблаговременно: если будет девочка, то Виола. С мыслью о своих четырех сестрах Нэнси представляла себе дочерей: в списке имен значились еще Розалинда, Елена и, как вариант, Порция или Миранда. Все до единой – находчивые создания. «Трагедий нам не нужно, – приговаривала Нэнси. – Никаких Офелий, никаких Джульетт. И одного сыночка, для Тедди, а имя ему будет Хью». Но мальчику не суждено было появиться на свет.
Имена, само собой разумеется, черпались из Шекспира. Шел пятьдесят второй год, и они еще не до конца уяснили, что означает «быть англичанами». На помощь им приходила новая молодая королева, возрожденная Глориана. На своем драгоценном граммофоне они слушали британские народные песни в исполнении Кэтлин Ферье. Более того, они даже съездили в Манчестер на ее концерт, когда она выступала с гастрольным оркестром «Халле» на открытии восстановленного Дома свободной торговли. В сороковом году он был разбомблен; Нэнси сказала: сороковой год, сколько воды утекло с тех пор. «Надо же, какие мы патриоты», – говорила она, смахивая слезу, когда публика устроила овацию торжественному маршу Элгара «Земля надежды и славы». На следующий год, когда безвременно ушла из жизни Кэтлин Ферье, Билл Моррисон сказал: «Девица-краса», как принято на севере, хотя родилась она по другую сторону Пеннинских гор, и сам написал некролог для «Краеведа».
Нэнси с самого начала боготворила Виолу. Сoup de foudre[13], говорила она. Более сильная и более оглушительная, чем любая романтическая любовь. Мать с дочерью были друг для дружки особыми мирами, полноценными и нерушимыми. Тедди понимал, что сам он не смог бы столь беззаветно отдавать себя другому человеку. Жену и дочь он любил. Это была скорее сильная привязанность, нежели беспредельная одержимость, но тем не менее он бы мог, если придется, без колебаний отдать свою жизнь за любую из них двоих. Знал он и то, что больше не испытает стремления к чему-то другому, запредельному, к горячим ломтикам цвета, к накалу войны, к любовным похождениям. Теперь они остались позади, теперь у него были другие обязательства, не перед самим собой, не перед страной, а перед этим небольшим узелком – семьей.
А что влекло к нему Нэнси – просто любовь? Или нечто более горячечное? Вероятно, их разделенный опыт: каждый побывал между жизнью и смертью. Его знания о материнстве основывались, конечно, на Сильви. Когда он был ребенком (видимо, на протяжении всей своей жизни), мать любила его беззаветно, но никогда не ставила свое счастье в зависимость от него. (Или ставила?) Конечно, свою мать он никогда не понимал и думал, что никто ее так и не понял, даже его отец.
Нэнси, беззаботная атеистка, решила, что Виолу нужно крестить.
– По-моему, это называется лицемерием, – сказала Сильви сыну, когда Нэнси рядом не было (многие их разговоры велись именно в такой ситуации).
– Обычное дело, – ответил Тедди. – Ты до сих пор ходишь в церковь, но мне известно, что веры у тебя нет.
– Ты образцовый муж, – сказала ему впоследствии Нэнси. – Всегда принимаешь сторону жены, а не матери.
– Я принимаю сторону разума, – ответил Тедди. – Просто выходит так, что на этой стороне чаще оказываешься ты, нежели моя мама.
– Я рисковать не собираюсь, – обратилась Нэнси к Сильви на крестинах. – Хочу подстраховаться, на манер Паскаля.
При упоминании французского математика и философа Сильви не смягчилась. Угораздило же Тедди жениться на образованной, подумала она.
Крестить Виолу поехали «домой».
– Почему мы до сих пор так говорим, если у нас есть свой собственный, замечательный дом? – удивлялась Нэнси.
– Сам не знаю, – отвечал Тедди, хотя понимал, что в глубине души всегда будет считать своим домом Лисью Поляну.
Крестные матери, тетушки Беа и Урсула, объявили о своей готовности отречься от Сатаны и соединиться со Христом, а после отметили знаменательное событие в «Галках» сливочным хересом и кексом с орехами и изюмом. Сильви, разумеется, была крайне недовольна, что застолье организовали не в Лисьей Поляне.
В знак благополучного вхождения Виолы в этот мир Тедди подарил жене колечко с небольшим бриллиантом.
– Считай, что это кольцо невесты, которого я не подарил тебе при помолвке, – сказал он.
Виола росла: куколка набирала жирок, но не спешила превращаться в бабочку. Отдав дочку в деревенскую начальную школу, Нэнси вернулась к работе: она устроилась на полставки в близлежащую школу-пансион под эгидой Англиканской церкви. Учились там девочки, которые в одиннадцать лет не сумели сдать экзамен для поступления в гимназию и были определены в дорогое частное учебное заведение, поскольку их родители рассматривали простую общеобразовательную школу как позор для семьи и хотели сохранить лицо.
