Кейт Аткинсон - Боги среди людей
– «Эйсвик», – ответила Нэнси. – Это фермерский дом. – (Тут миссис Тейлор-Скотт вздернула бровь, будто порицала фермерские дома.) – Прямо в деревне, – поспешно уточнила Нэнси. – Хотя и на краю. Вполне благоустроенный и все такое прочее.
Им удалось взять в аренду «Эйсвик» только благодаря тому, что владелец-фермер отгрохал для себя современный кирпичный особняк («со всеми удобствами») и счел старый фермерский дом обузой, а потому был только рад передать с рук на руки арендаторам эту продуваемую насквозь постройку с каменными полами в коридорах и дребезжащими стеклами. «Уникальная атмосфера!» – восхищалась Нэнси, когда они подписали договор аренды.
Если «Мышкина Норка» была крошечной, то новое жилье оказалось необъятным, излишне просторным для двоих. Снаружи этот выщербленный непогодой дом из серого камня, построенный в середине восемнадцатого века, ничем особенным не отличался, но внутри хранил следы былой элегантности: широкие дубовые половицы, крашеная георгианская облицовка в гостиной, лепные карнизы, но самое главное – огромная фермерская кухня со старой плитой сливочного цвета, похожей, как говорила Нэнси, «на большого доброго зверя». Собственных предметов обстановки у них по-прежнему не было, если не считать принадлежавшего Нэнси пианино; рассчитывать, что какая-нибудь старушка-благодетельница оставит им свое имущество, тоже не приходилось, поэтому им оставалось лишь благодарить фермера и его жену за необъятный обеденный стол, рассчитанный на орду голодных батраков.
Для небольшой гостевой столовой нового дома жена фермера потребовала у мужа гладкий новомодный столик фирмы «Эркол». «Прелесть», – из вежливости сказала Нэнси, когда ее пригласили в гости. В благодарность она принесла цветы, а потом сидела за этим незатейливым столом из древесины вяза и пила шотландский кофейный напиток, разведенный на сухом молоке. В том, что касалось кофе, и Тедди, и Нэнси были довольно разборчивы. Из фирмы «Бордерс» в Йорке они выписывали кофе в зернах итальянской обжарки. Почтальона всегда поражал аромат, пробивавшийся сквозь бумажную упаковку. Мололи зерна всегда сами, пользуясь ручной мельничкой, намертво прикрученной к кухонному столу, а варили кофе в старом перколаторе, который Тедди еще до войны привез из Франции.
– У них в новом коттедже нет души, – поделилась с мужем Нэнси, вернувшись домой. – Атмосферы нет.
Пауков и мышей в нем тоже не было. Ни пыли, ни трещин на потолке, ни ползущих по стенам потеков сырости, от которых у их долгожданной дочери начинались неудержимые приступы кашля и зимний катар. К тому же новый хозяйский коттедж находился под прикрытием холма, тогда как «Эйсвик» был открыт всем гулявшим по долине жестоким ветрам. Можно было выйти на крыльцо и наблюдать, как на их дом, подобно вражьей силе, надвигается ненастье. Оно жило вместе с ними, оно показывало свой норов: «солнцу никак не пробиться», «по-моему, собирается дождик», «снегопад проходит стороной».
Была суббота; вернувшись из гостей, Нэнси застала мужа настроившимся на пасторальный лад.
В лесах нынче буйство наперстянки. Немецкий ботаник шестнадцатого века Леонарт Фукс дал этому скромному цветку латинское имя «дигиталис», что означает «пальчатый». Есть у этого растения и другие имена: «рюмочник», «ведьмины наперстки», «кровавые пальчики», «колокольчики фей», но «наперстянка» – самое распространенное. У нас в Йоркшире бытует местное название «лисьи перчатки», которое восходит к древнеанглийскому Foxes glofa. (Любопытное совпадение, не иначе: фамилия Фукс по-немецки означает «лиса».)
– Никогда не задумывалась, откуда такое название, – сказала Нэнси, которая, положив руки на плечи Тедди, стояла у него за спиной и читала заметки.
Из наперстянки производят лекарство, стимулирующее работу сердечно-сосудистой системы, однако в народной медицине это неприхотливое растение испокон веков применялось для лечения самых разнообразных недугов. Во время войны, как многие знают, и, возможно, на собственном опыте, повсеместно создавались пункты приема лечебных трав, ставившие своей целью заготовку наперстянки для производства лекарственного препарата «дигиталис» в условиях отсутствия импорта.
– От моей мамы набрался, – заметила Нэнси.
– Да, верно. Она руководила пунктом приема лекарственных трав.
– Твоя мама считает мою ведьмой, – добавила Нэнси. – Три века назад она бы приговорила мою маму к позорному стулу и утоплению.
В «Эйсвике» сад, считай, полностью зарос наперстянкой. Позаимствовав у фермера две косы, Тедди и Нэнси кое-как выкосили лужайку, а все прочее оставили на откуп природе. Среди такого великолепия пейзажа они не видели особого смысла разбивать цветники. И лишь после переезда в Йорк Тедди с удивлением обнаружил, какую радость может принести четверть акра пригородной земли.
Чмокнув мужа в макушку, Нэнси сказала:
– Пойду тетрадки проверять.
Она больше не преподавала в гимназии для умненьких девочек, а по велению совести перешла туда, где «на самом деле была нужна». Каждый день ездила на машине в Лидс, где возглавила преподавание математики в благодарной средней школе. Теперь Нэнси повсюду фигурировала под фамилией мужа, распрощавшись с «мисс Шоукросс» еще в гимназии. В новой школе, с большим количеством «социально незащищенных» детей, охотно брали на работу замужних женщин. Туда бы и безголовую лошадь взяли, говорила Нэнси, лишь бы закрыть брешь по части математики.
Сам Тедди медленно, но верно становился фактическим редактором «Краеведа» – по мере того, как Билл Моррисон все больше «самоустранялся». Для выполнения самых утомительных редакционных заданий, связанных с беготней по городу, Тедди нанял вчерашнего выпускника школы, но бо́льшую часть материалов по-прежнему писал сам.
В выходные дни, как они доложили миссис Тейлор-Скотт, у них была традиция совершать многочасовые прогулки по долине и холмам, чтобы, по выражению Агрестиса, «природу лицезреть в различных одеяньях» и набираться впечатлений для колонки натуралиста. Они держали собаку – милейшего черно-белого колли по кличке Мосс, который ежедневно сопровождал Тедди на работу. Вечерами Тедди и Нэнси решали кроссворды или зачитывали друг другу выдержки из «Манчестер гардиан». В доме была радиоточка, а ко всему прочему, они любили играть в криббедж и слушать граммофон – свадебный подарок Урсулы.
– Друзья, знакомые? – допрашивала женщина-инспектор.
– На самом деле у нас времени нет, – ответила Нэнси. – Мы работаем, а на досуге друг с другом общаемся.
– Устный экзамен на засыпку, – говорила потом Нэнси мужу. – Стоило мне упомянуть, что мы любим слушать оперу, как ее прямо передернуло, клянусь. А когда я сказала, что мы с тобой выросли в многодетных семьях, она, как пить дать, подумала, что нам с тобой передалась тяга к неуемному сексу или, еще того хуже, к католической вере. К тому же я никак не могла понять, что для нас выгоднее: широкий круг знакомых или двое-трое друзей. Подозреваю, что здесь я оплошала. А Мосса вообще не нужно было упоминать: эта мадам собак не любит. И про «Гардиан» зря сказали: она определенно предпочитает «Миррор».
– В церковь ходите? – Миссис Тейлор-Скотт буравила взглядом Тедди, словно хотела вытянуть из него постыдную тайну.
– В англиканскую, каждое воскресенье, – поспешила ответить Нэнси.
Еще одно быстрое пожатие руки.
– Викарий даст вам рекомендацию?
– Естественно. – («Я не уклонилась от ответа». Нет, просто солгала, подумал Тедди).
– Мы можем заделаться методистами – будем наведываться в местную часовню, – сказала потом Нэнси. – Миссис Тейлор-Скотт, я уверена, с пиететом относится к доктрине Уэсли – он же ратовал за примерное поведение.
«Не дай мне Боже дожить до того срока, когда я не смогу приносить пользу!» – эти слова Тедди процитировал на похоронах Урсулы, о чем впоследствии пожалел, так как это прозвучало чванством, тем более что сестра умерла в шестьдесят шестом, когда полезность была не в чести. За годы войны Урсула избавилась от каких бы то ни было религиозных убеждений, но восхищалась методистской сдержанностью и стойкостью.
Тедди взял на себя все приготовления к похоронам Урсулы, а потом не один месяц ждал, что она ему напишет и расскажет, как все прошло. («Дорогой мой Тедди, надеюсь, это письмо найдет тебя в добром здравии».)
– Что с тобой, дедушка? – Спустившись к завтраку в гостинице «Фэйрвью», Берти наклонилась поцеловать его в щеку. – Воспоминания замучили?
Он погладил ее по руке:
– Вовсе нет.
Сегодня они хотели осмотреть места его воинской службы – близлежащие аэродромы. Нынче – промышленные зоны или загородные торговые комплексы. Кое-где выросли жилые кварталы, на одном летном поле стояла тюрьма, но то место, откуда он отправился в первые свои боевые вылеты, еще пустовало, как и подсказывало мрачное воображение, рисовавшее призрачные фундаменты бытовых корпусов, след кольцевой дороги, очертания свалки боеприпасов и слепые глазницы командно-диспетчерского пункта, от которого осталась лишь пустая оболочка с проржавевшими рамами и бетонным крошевом. Внутри все заполонили травы: кипрей, крапива, конский щавель, но уцелела часть щита оперативного управления и прибитая к стене выцветшая, рваная карта Западной Европы, давно неактуальная.
